Галина Кожевникова - Цена ненависти
Как мы уже отмечали, Дугин воспринял идеологические принципы «новых правых», которые пересмотрели свое некогда биологическое видение различий между народами, и рассматривают последние как феномен прежде всего культурного характера. Мода на этноплюрализм в 1980–е годы перешла от «левых» к «правым» и неплохо прижилась в России, где вписалась в уже и так довольно этнически ориентированное представление о национальных особенностях. Этот дифференциалистский неорасизм, как его называет Пьер–Андрэ Тагиефф (Prierre–André Taguieff)[482], и особо чувствительное отношение к «праву на разнообразие» не являются новинкой для России и не представляют собой заимствования с Запада. В течение всего XIX века крупные мыслители, работавшие над доктриной «национальной русской особости, самобытности», руководствовались принципами культурализма задолго до появления самого данного понятия и, в отличие от своих западных коллег, уделяли мало внимания расовому детерминизму. Оставаясь под влиянием идей Гегеля и Гердера, славянофилы и панслависты уверяли, что фактическая принадлежность к тому или иному народу отражает в действительности скрытую битву идей. На протяжении более чем ста лет среди русских интеллектуалов, которым не чужд национальный вопрос, считается «приемлемым» рассуждать о том, о чем Дугин пишет следующим образом:
«Каждый народ движется в истории по своей траектории, отстаивая свое миропонимание. Поэтому то, что хорошо для одних народов, неприменимо для других»[483].
Однако терминология Дугина носит двусмысленный характер, так как он использует слово «этнос» в положительном ценностном смысле, используя его как первичное определение коллектива («Целое, этнос, по взглядам евразийцев, выше, чем часть, индивидуум»[484]), и продолжает выступать с критикой этнонационализма. Он считает, что главенство коллектива над личностью должно быть выражено в политической сфере путем реализации принципа «политической этничности»[485]. Этот дифференцированный плюрализм, опирающийся на сословную систему, предполагающую образование дополнительных промежуточных барьеров между личностью и государством, соответствовал бы подлинной сущности России, ее имперскому естеству. По мнению Дугина, внутри страны, в которой русские являются империообразующей нацией, малочисленные народы могут обладать культурной автономией, но не суверенитетом, как это заявлялось в период перестройки[486]. Дугин считает, что переговоры между Центром и субъектами Федерации, которые вел Борис Ельцин, спровоцировали возникновение сепаратизма на Кавказе и в Волго–Уральском регионе. Таким образом, необходимо выступить с осуждением этноцентризма, который идет вразрез с надгосударственными процессами объединения евразийских этносов. Умение Дугина оперировать различными концепциями и является его главной силой — так, он предлагает «идти навстречу этим идентификационным тенденциям народов и регионов»[487], но в контролируемой форме, подчиненной центральной власти.
Опирается ли Дугин на аргументы евразийцев или на идеи Алена де Бенуа, он осуждает национализм в его этническом и «шовинистском» понимании, которое кажется ему опасным и устаревшим. Официальная косноязычная западная доктрина о смешении народов кажется ему столь же вредной, сколь и теория о расовой чистоте, ибо и та, и другая, по его мнению, провоцируют этноцид. Напротив, «евразийское отношение к этносу является охранительным, исходит из принципа необходимости защиты каждой этнической группы от перспективы исторического исчезновения»[488]. Таким образом, используемая терминология остается парадоксальной: Дугин не только не отказывается от расовых теорий, но и выказывает довольно туманное восприятие этничности, так как видит в ней в основном культурные и цивилизационные черты, но использует термин «этнос», имеющий, в советском понимании, скорее натуралистический и биологический характер. Это противоречие отчасти объясняется «постмодернистскими» устремлениями Дугина: он заявляет о своем желании реабилитировать все то, что было забыто в современном мире и что касается как религиозных, так и этнических аспектов. Он высказывает как положительные, так и отрицательные суждения по вопросам этнического характера: его высказывания имеют положительный оттенок, когда речь идет о противостоянии глобальному либерализму, разрушительно влияющему на различия между народами, и негативный, когда он видит в этнических вопросах препятствие евразийскому объединению.
Одной из целей Дугина является борьба за пересмотр принципов соблюдения прав человека, которые имеют универсальное предназначение, что для него является «новой формой тоталитаризма». Он призывает к созданию конкурентной теории, которую он называет правами народов[489], продолжая таким образом процесс заимствования правыми теорий, некогда называвшихся теориями «третьего мира». Осуществление подобной теории на практике должно иметь место именно в России, с ее естественной федералистской структурой и приверженностью принципам признания этнокультурной автономии в обмен на единство в вопросах, касающихся государства. «Понятие «народ» должно быть взято как основная юридическая категория, как главный субъект международного и гражданского права»[490]. Этническая, религиозная или культурная принадлежность становится, таким образом, способом юридической идентификации личности. Подобная теория была давно уже предложена Панариным, который приводил скорее «цивилизационное», нежели политическое видение плюрализма, по его мнению, более свойственное Евразии. Панарин считал, что Запад уделяет большое внимание правам личности, но не только не признает преобладания коллективного самоопределения и выступает за плюрализм только в личностных рамках, но и практикует гегемонистский подход в отношениях между нациями. Таким образом, Евразия призвана стать полной противоположностью европейской модели: отсутствие демократии в политической сфере, но реализация права на самоопределение для регионов и наций, культ разнообразия укладов жизни.
Этот абсолютизм по отношению к этнической общности предполагает довольно сложное отношение к межкультурному взаимодействию. Как неоднократно и справедливо отмечает П. — А. Тагиефф, подобный культ разнообразия подразумевает страх перед смешением, то есть гетерофилию, сопровождаемую миксофобией. Возможность смешения между группами населения, также как и возможная передача культурных или политических элементов от одной «цивилизации» к другой, вызывает подозрения. Дугин заявляет о своем «терпимом отношении к этническому смешению на уровне элит, но осторожном на уровне масс»[491]. В данном вопросе он выступает в качестве продолжателя традиции советской этнологии, которая, опираясь на теории Юлиана Бромлея (1921–1990) и Льва Гумилева (1912–1992), не прекращала призывать к развитию эндогамных традиций, дабы не подвергать опасности «генофонд» каждой из этнических групп. И в данном случае Дугину блестяще удается преобразовать устаревшие системы взглядов, основанные на русских либо советских стереотипах, и обозначить их как выражение участия в мировых интеллектуальных процессах. Пример России предстает для него частью более глобального размышления о современных процессах изменения коллективной идентичности (коллективного самоощущения) под влиянием глобализации. Дугин заявляет о своей принадлежности к антиглобалистским движениям, многие из которых поставили этот дифференциализм, или культ разнообразия, во главу угла своего мировоззрения.
***В долгосрочной исторической перспективе роль идеологического посредника, которую играет Дугин, возможно, окажется довольно важной: он один из немногих, кто занимается пересмотром русских националистических доктрин, до сих пор однообразно славянофильских и отражающих ностальгию по эпохе царизма и/или советскому периоду. Его отличие в том и состоит, что он стремится создать революционную националистическую доктрину, вдохновленную идеями, возникшими на Западе в XX веке, признавая, что в период между Первой и Второй мировыми войнами эти идеи были использованы в политических целях. Являясь противником американской глобализации, Дугин, помимо собственной воли, участвует в процессе глобализации идей сохранения идентичности и в процессе унификации теорий, проводимых в жизнь в рамках противостояния этих двух глобализаций. Он подтверждает, что, несмотря на стремление к универсальности, эти теории на сегодняшний день разрабатываются на Западе. Его роль как русского националиста состоит в стремлении к сознательно и самостоятельно заданной цели, которую можно сформулировать как желание привнести в Россию интеллектуальное наследие глубоко западного характера и призвать сограждан к обогащению своего мировосприятия путем ознакомления с этим наследием.
