Александр Семенов - Империя и нация в зеркале исторической памяти: Сборник статей
Тенденция отстаивания прав на «украденные» великороссами название и идентичность ярко проявилась в «Истории Русов» – историко-политическом трактате начала XIX столетия и лебединой песне казацкой старшины [479] . Помимо всего прочего, это произведение было аргументом политической элиты уже ликвидированной к тому времени казацкой автономии в борьбе за право русского первородства и отказом от чувства неполноценности, вторичности и второсортности, которое неминуемо несло с собой понятие «малороссийства». Как можно судить по тексту «Истории Русов», потомки старшинских родов Левобережья считали самих себя, а не россиян настоящими русами. Борьба за право на русскую родословную означала «возвращение» казацкой элиты к отброшенной некогда «руськой» идентичности. Правда, возвращение это происходило при абсолютно иных обстоятельствах, а содержание новой «руськой» идентичности имело абсолютно иное наполнение. Территориально-географически эта идентичность должна была включать уже не только украинскую этническую территорию и Беларусь, но также и бывшую Московщину-Россию. Социально она нивелировала отдельную сословную идентичность казацкой старшины и растворила ее в рамках более широкой идентичности всероссийского дворянства.
Выработка новой «руськой» идентичности в политическом мышлении бывшей казацкой автономии совпала с борьбой уже не за автономные права Гетманщины, а за признание соответствия между украинскими и российскими чинами и с отчаянными попытками бывших казацких старшин влиться в ряды имперского дворянства. «Руськое» сознание, таким образом, освобождало бывшую элиту гетманской автономии от устарелой и уже не нужной ей казацкой составляющей и открывала дорогу для растворения некогда обособленной казацко-малороссийской идентичности в имперской общероссийской.
Понадобилось новое поколение «будителей» Украины, чтобы вызвать к жизни и по-новому употребить казацкий элемент в создании современной украинской нации.
Заключение
Мифологизация казацкого наследия и казацкого прошлого в XIX и в значительной мере в XX столетии стала важным фактором в процессе формирования современного национального сознания украинцев. Образы казаков и их предводителей присутствовали в большом количестве стихотворений и прозаических произведений поэтов и писателей-романтиков середины и второй половины XIX века. Современная украинская литература успешно дебютировала в казацком облачении «Энеиды» Ивана Котляревского. «Тiï слави козацкоï повiк не забудем», – призывал читателей отец украинской нации Тарас Шевченко. Для него, как и для многих его современников, а в особенности ценителей и последователей, образ казака был квинтэссенцией всего национального, украинского. В казацкой эпохе украинские романтики видели «золотой век» своей нации и успешно использовали казацкое наследие в качестве нациеобразующего мифа для формирования общей исторической и национальной идентичности у выходцев с отдаленных в пространстве и разделенных государственными границами украинских земель.
На протяжении XIX столетия термин «Украина», который применялся до этого времени почти исключительно для обозначения территории бывшей казацкой автономии (термин «Западная Украина» в середине XIX века означал Правобережье), распространился на большинство этнических украинских земель. Вместе с ним распространился и образ нового национального героя – украинского казака. Эти тенденции в полной мере отразились в тексте национального гимна Украины, написанного выходцем из Гетманщины Павлом Чубинским (1863). Гимн призывал к борьбе украинцев со всей этнической украинской территории, апеллируя при этом к связанной почти исключительно с Гетманщиной казацкой традиции: «Станем, браття, в бiй кривавий вiд Сяну до Дону / I покажем, що ми, браття, козацького роду». [480]
Характерно, что объединяющая сила казацкого прошлого оказалась настолько мощной, что смогла преодолеть не только государственные границы империй, но также и веками существовавшие конфессиональные преграды. Современная внеконфессиональная украинская идентичность успешно использовала казацкий компонент в своей борьбе за создание современной нации на украинской этнической территории. В этом отношении, возможно, не было случайным то, что Украина вошла в независимость рядами демонстрантов, во главе которых гордо шли люди в казацких костюмах.
Владимир Бобровников Насилие и власть в исторической памяти мусульманского пограничья (к новой интерпретации песни о Хочбаре)
XVIII и первая половина XIX века были переломной эпохой в истории Нагорного Дагестана. По мере русского завоевания регион превращался в буферную зону мусульманского пограничья империи. Отличительными чертами местного общества стали конфликтность, подвижность и маргинальность. Горцы-мусульмане России не являлись вполне ни российскими, ни османскими, ни иранскими подданными. Сохранив связи с исламскими центрами Ближнего и Среднего Востока, они поддерживали контакты и с внутренними мусульманскими регионами империи – главным образом с Поволжьем. Кроме государственной границы (Кавказской линии), по горным районам проходил и более подвижный рубеж, отделявший территории, находившиеся под властью имамата Дагестана и Чечни (в исламской терминологии – дар ал-ислам , или «земли ислама»), от тех, за которые шла борьба между мусульманами и русскими (араб. дар ал-харб , «территории войны»). В войне горцы сражались как на стороне русской армии, так и в ополчении имамата. Вообще исламское повстанчество XVIII – первой половины XIX века оказало немалое влияние на формирование идентичности мусульманского пограничья.
Уже тогда о Дагестане шла дурная слава «разбойничьего гнезда». Как русские, так и мусульманские авторы удивительно единодушно отзывались о горцах как о «природных хищниках» [481] , разбойниках и ворах. О разбойниках- абрек ах и их нападениях на соседей написаны горы литературы [482] . Но мало кто изучал отношение к насилию самих горцев [483] . К тому же историков интересовали в основном реальные события и лица, а не запечатленные в исторической памяти представления о прошлом. Многие первоисточники, в первую очередь фольклорные материалы, остались вне поля зрения. Между тем среди них есть такие важные тексты, как Джарские песни ( ЦIоралъул кIучIдул ) о военных предводителях аварцев и их набегах в Грузию (авар. ЦIор , «Загорье»), песни о благородных разбойниках- абреках начала XX века, цикл песен о противостоянии знаменитого удальца Хочбара из Гидатля и аварского хана Хунзаха. Этот цикл и будет предметом данной статьи, в которой я хочу рассмотреть отношения власти и насилия среди горцев, их отражение в исторической памяти, переходя от разбора сюжета песни к ее историческому контексту и постепенно расширяя круг привлекаемых материалов.
Песня о Хочбаре
Начнем с краткой историко-лингвистической характеристики памятника. Песня эта, пожалуй, чуть ли не самая знаменитая в дагестанском фольклоре. Известно несколько десятков ее аварских версий, даргинские и лакские варианты. В начале 60-х годов XIX века ее впервые записал и ввел в научный оборот известный кавказовед барон П.К. Услар. В 1868 году был издан его прозаический перевод песни о Хочбаре с аварского на русский язык. Еще раз ее текст с комментариями Услара был напечатан в посмертном издании его исследования по аварскому языку [484] . Высокую оценку художественным достоинствам песни дал Л.Н. Толстой, познакомившийся с записями Услара во время работы над «Хаджи-Муратом» [485] . С тех пор песню о Хочбаре не переставали записывать и публиковать как в русских переводах, так и в аварском оригинале. Сегодня она входит в каждую хрестоматию народных песен Дагестана. Ее аварский текст изучается в шестом классе средней школы в аварских районах Дагестана, так же как, скажем, в русских школах «Слово о полку Игореве». Неплохой поэтический перевод песни на русский язык сделан уже в советское время крупным дагестанским писателем и переводчиком Эффенди Капиевым. [486]
Несмотря на все достоинства перевода Э. Капиева, он совершенно не годится для научного анализа памятника. Дело в том, что Капиев дополнил усларовский текст деталями из более поздних аварских версий песни, а также ее даргинского и лакского вариантов, основываясь на записях, сделанных им в Нагорном Дагестане в 1915—1934 годах. По справедливому замечанию дагестанского фольклориста А.А. Ахлакова, перед нами не столько перевод, сколько «сводная литературная» версия [487] . Аварский оригинал песни отличается от перевода Капиева по содержанию, форме и даже по объему. В переводе Капиева песня о Хочбаре занимает 158 строк, а в оригинале – только 67, перевод более чем вдвое превышает оригинал! [488] Капиев вводит в песню связки между эпизодами. От этого пропадает энергия оригинала, стиль становится слишком вялым. Краткость и очарование аварской песни в этом переводе пропали. Есть отличия в составе действующих лиц: у Капиева гидатлинец заменен на мать Хочбара, нет хунзахского кади, введены жена Хочбара, ханские нукер ы, женщины и старики Хунзаха. В переводе исчезает граничащая с нищетой бедность горцев Хунзаха и Гидатля. Вместо этого переводчик щедро рассыпает перед читателем богатства Востока.
