Валентин Турчин - Инерция страха. Социализм и тоталитаризм
Журнал "Корея", №10 (229), 1975 г.
Доклад Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Леонида Ильича Брежнева еще не был окончен, а огромный, всеохватывающий к нему интерес в Англии рос от часа к часу...
Надо ли говорить, что сегодня в Англии нет ни одной столичной газеты, которая бы не отвела место на первой полосе репортажам, посвященным работе форума советских коммунистов, как правило, с портретами Генерального секретаря ЦК КПСС на трибуне съезда.
"Комсомольская Правда", 26 февраля 1976 г.Если бы Советский Союз был единственной страной на Земном шаре, то, возможно, что уже сделанные им шаги на пути к стационарному тоталитаризму оказались бы необратимыми.
Однако действительное положение в мире не так мрачно. Страны свободного мира все еще занимают ведущее положение в мировом хозяйстве и культуре, и пока они сохраняют это положение, победу тоталитаризма ни в какой "отдельно взятой" стране нельзя считать окончательной. Тоталитаризм не стал еще общемировой нормой, тоталитарным странам приходится считаться с мировым общественным мнением.
Эволюционирующее мировое общество предъявляет ко всем странам требования, которые не могут быть удовлетворены на пути застойного тоталитаризма. Поэтому, если тоталитаризм не захлестнет весь мир, то, надо полагать, свежий воздух рано или поздно проникнет и в Советский Союз, и в Китай. Противное возможно только в случае жестокой изоляционистской политики со стороны тоталитарных стран. Реальна ли эта возможность? Сколько бы ни пытались китайцы или корейцы убедить себя и других, что свет льется на современный мир с Востока, они прекрасно понимают, как понимаем и мы, что исторический процесс, охвативший сейчас весь мир, есть вестернизация, усвоение и распространение культуры, возникшей в Западной Европе. Распространяясь, западная культура впитывает в себя некоторые элементы восточных культур. Это, конечно, очень важно для будущей глобальной цивилизации, но не меняет того факта, что в формирующейся культуре активной стороной является культура Запада, а не Востока. Тоталитарные страны — это фронтовые зоны формирующейся культуры, отсюда вытекают основные черты отношения человека в этих странах к человеку "тыла", центральной зоны. Это смесь болезненного ощущения своей неполноценности со здоровым ощущением своей энергии, своего желания "догнать и перегнать". Длительный, систематический изоляционизм в подобной ситуации немыслим.
Для тоталитарных стран, как и для стран Третьего мира, Западный мир является единственным и естественным масштабом, мерой всех вещей. Самовосхваление советской пропаганды, ее попытки внушить, что "социалистические" страны стали центром мировой культуры,— не больше, чем один из приемов выполнения ею основной задачи - дезинформации населения. До какой-то степени она достигает цели, и от "простого человека" можно иногда услышать словесные формулировки в этом смысле. Но в глубине души все без исключения знают, где масштаб и где точка отсчета. Знают это и вожди. Для вождей тоталитарных стран очень важно, чтобы изучение их "великих идей" расширялось "в порядке зонального и континентального общего движения" и чтобы их еще не оконченные доклады вызывали в западных странах "огромный, всеохватывающий интерес", который бы "рос от часа к часу". А также, чтобы ни одна столичная газета не упустила случая напечатать их портрет.
Два обстоятельства играют роль в возросшей - и возрастающей — чувствительности советских руководителей к общественному мнению на Западе.
Во-первых, произошел переход от революционной фазы советского общества к стационарной фазе. В революционной фазе многое прощается как временное, переходное. Накал страстей так велик, что на его фоне внешние воздействия теряются. Определенная доля изоляционизма в такие периоды неизбежна, общество замыкается само на себя. Стационарная фаза предъявляет новые требования к взаимодействию с внешним миром, его роль увеличивается.
Во-вторых, изменились настроения в важных для Советского Союза кругах западного общества. Советское государство никогда не было равнодушно к своему образу в западном мире, оно и возникло как "прорыв цепи мирового капитализма", лозунг мировой революции не сходил со сцены в течение многих лет после октября 1917 года. Неверно думать, будто Сталин не заботился о престиже СССР на Западе: просто в тех кругах, на которые он опирался, то есть среди рабочих и левой интеллигенции, этот престиж был неизменно высок, несмотря на все совершаемые режимом Сталина зверства. Желание верить в то, что первое в мире социалистическое — без кавычек — государство в самом деле существует, было так велико, что люди отказывались признавать очевидные факты и восторженно аплодировали палачам. Пакт 1939 года с Гитлером был сильным ударом по престижу Советского Союза, но разгром фашистской Германии, героизм, проявленный народом в войне, и его тяжелые жертвы реабилитировали режим — хотя это и нелогично — в глазах многих людей на Западе. Возросло влияние иностранных компартий, которые тогда все без исключения рассматривали КПСС как единственно возможный образец для подражания и славословили Сталина. В 1945 году Теодор Драйзер обратился к председателю коммунистической партии США Фостеру с просьбой принять его в партию. Он писал:
"Вера в величие и достоинство человека всегда была руководящим принципом моей жизни. Логика моей жизни и моей работы привела меня в коммунистическую партию".3 И это в то время, как разработанная сталинцами массовая технология растаптывания человека, унижения его достоинства стали основой стабильности нового общества!
Только после XX съезда КПСС в 1956 году (бессмертное деяние Хрущева) стала пелена постепенно спадать с глаз. Эпоха гарантированных аплодисментов кончилась, и для поддержания престижа руководство оказалось вынужденным идти на уступки общественному мнению.
Политическое и культурное взаимодействие с внешним миром делает необходимым и экономическое взаимодействие. Стараясь не слишком отстать от западного уровня жизни, мы ввозим пшеницу; стараясь угнаться за научно-техническим прогрессом, мы ввозим компьютеры; стараясь не выглядеть дикарями, мы следим за западной модой и снабжаем верхний слой общества заграничной одеждой, обувью, косметикой, предметами домашнего обихода и т. п. В результате совокупного действия всех этих факторов западный мир продолжает оставаться фокусом, центром притяжения в психологии советского человека. Поездки за границу и особенно в страны Запада -одна из главных приманок, с помощью которых власти создают послушную им прослойку интеллигенции и постоянный рычаг воздействия на нее.
Трудно представить себе, чтобы кто-то из главных начальников в СССР взялся систематически свертывать и обрезать контакты с Западом. Он не найдет в этом деле поддержки. В борьбе за власть изоляционистские лозунги возможны, они практически не отделимы от призыва к завинчиванию гаек. Дескать, "распустили народ", и все из-за этих контактов с Западом. Можно допустить, что такого сорта демагогия будет использована, чтобы кого-то столкнуть сверху, а кого-то поставить вместо него. Но будет наивен тот, кто примет эти слова всерьез: они лишь прием в борьбе, тактический ход. Как только новые люди окажутся у власти, логика вещей заставит их налаживать и углублять контакты с Западом. (Я не обсуждаю здесь конкретных политических вопросов, таких как отношения с Китаем, а ведь они играют далеко не последнюю роль.) Так было с Хрущевым, так обстоит дело с Брежневым, так будет при его преемниках в предвидимом будущем.
Победа "реализма"
Запад далеко не полностью использует свои возможности влияния на Советский Союз. Говоря о влиянии, я имею в виду, конечно, влияние в области основных прав человека, осуществляемое через сферу культуры и торговлю. Находясь в здравом уме, никто не станет сейчас призывать к применению силы или к угрозам применения силы, каково бы ни было соотношение военных потенциалов сверхдержав. Межгосударственные договоры, имеющие целью уменьшить опасность вооруженного конфликта,— большое достижение политического разума и здравого смысла; все это так очевидно, что нет необходимости и говорить об этом. Но распространение своих идей через посредство мирных дружественных связей — законное право каждого человеческого сообщества, а если оно по-настоящему верит в справедливость своих идей, то не только право, но и обязанность. Идея свободы личности — великая идея, лежащая в основе западной цивилизации. Пассивность и нерешительность Запада в распространении этой идеи — свидетельство кризиса западной цивилизации, кризиса веры.
Джинсы и поп-музыка легко пересекают государственные границы. Наверное, потому, что они всегда на виду, их воздействие непрерывно. Но когда западный человек вступает в общение с советской системой, он свои идеи вежливо прячет в карман. Считается признаком хорошего тона при профессиональных контактах между людьми из разных "лагерей" время от времени клясться друг другу в отсутствии намерения втянуть собеседника в "политический" спор. "Ну, это уже политика" — говорит советский ученый за границей, скажем, в Америке, почуяв, что разговор поворачивается в опасном направлении. "О да, конечно, оставим это, ~- говорит американец с готовностью, и даже как будто извиняясь. — Не будем заниматься политикой: у вас свои взгляды, у нас — свои. Наука нейтральна. Давайте выпьем за расширение научных связей, за дружбу между нашими народами!" Взаимное удовлетворение и полное согласие. Дружба между народами. Разрядка международной напряженности. Детант. Меня только интересует вот что: понимает ли американец, что если наука и нейтральна, то он, занимая эту позицию, вовсе не нейтрален, а служит опорой и поддержкой тоталитаризма? Понимает ли он, что, отделяя себя от того, что он вслед за своим советским коллегой называет "политикой", он в действительности отделяет себя от простой порядочности, от фундаментальных этических принципов? Ведь для советского человека все, что выходит за рамки физиологических отправлений и указаний начальника по работе,— политика. Нравственность? Политика! Гуманность? Политика!! Совесть? Политика!!! Простая искренность, отвлеченная от политических соображений (а если не отвлеченная, то какая же это искренность?), объявляется идейно порочной "абстрактной" искренностью. Так была заклеймена статья журналиста Померанцева "Об искренности в литературе", появившаяся в первый период оттепели после смерти Сталина. "Литературная газета" писала: "Советской общественностью уже справедливо оценена статья В. Померанцева "Об искренности в литературе" как идейно порочная, написанная с идеалистических позиций, противопоставляющая принципам идейности, партийности литературы, критерию правдивого отображения действительности абстрактную искренность".4
