Андрей Фурсов - Колокола истории
«Негативы» и «позитивы» в социальной истории тесно связаны — намного более тесно, чем это принято думать. По сути, «негатив» и «позитив», некая система и ее система-отрицание суть элементы одной целостности. Или, если угодно, одного цикла. И они не могут так вот просто уйти из Истории по отдельности, сепаратно. Например, упадок функционального капитала на Западе затронет и затрагивает не только собственную его историческую ткань, но и ткань капитализма вообще и всего того, что вошло в плоть западного общества вместе с капитализмом. Иными словами — затрагивает Современность (Modernity) в целом.
Выход из Современности, из «капиталистического блока» истории может оказаться похожим на вход. Вход — это эпоха революций: от 1789 до 1848 г. Но был еще и связанный со входом пролог, исторический коридор, ведущий к двери в Современность — период, непосредственно предшествовавший Великой французской революции, когда вырабатывался идейный динамит будущих социальных битв. Одновременно происходило общее социальное разложение правящей элиты Старого Порядка — от потери уверенности и упадка духа до такого явления, которое один из французских писателей назвал «эротизацией воли».
Вообще «эротизация воли» верхних слоев, как правило, возникает в преддверии резких социальных изменений — будь то Франция второй половины XVIII в., Россия на рубеже XIX–XX вв. или СССР в 70–80-e годы.[20] И словно по контрасту с «высшим светом как белые вороны среди него — верные мужья, преданные своим женам, последние представители своих династий (или «должностей»): Людовик XVI, Николай П, Борис Годунов, Горбачёв. Что это — культурно-психологическая случайность или закономерность? Скорее второе.
В более широком смысле, считая и пролог, вход — это столетие между 1750-ми и 1850-ми годами. Упадок функционального капитализма, таким образом, как бы возвращает Запад в его героическую эпоху, эпоху борьбы со Старым Порядком, борьбы разных вариантов выхода из Старого Порядка и входа в Современность. Варианты эти, по сути, были различными формами компромисса Капитала со Старым Порядком, с некапиталистическими формами, с одной стороны, и с «опасными классами», с трудящимися — с другой. При этом компромиссы первого типа объективно были направлены против трудящихся. Логично предположить, что в приходящей в упадок Капиталистической Системе более частыми станут компромиссы между капиталом и некапиталистическими формами, все чаще капитал будет выступать как не-капитал. Причем, как и при Старом Порядке, этот компромисс будет направлен против трудящихся. Более того, форма не-капитала может оказаться значительно более эффективной, чем капитал, в борьбе господствующих групп с трудящимися. По мере того, как некапиталистические формы будут играть все более заметную роль в обеспечении социального послушания масс, по мере того, как Запад будет становиться все менее капиталистическим, Капиталистическая Система, чтобы обеспечить будущее нынешних своих элит, внешне как бы двинется назад, отбирая у «буржуазного демоса» (средний класс + значительная часть рабочего класса) все большую часть того, чего он добился в XIX–XX вв. А добился он благосостояния и участия, по крайней мере формального, в политической власти, т. е. демократии.
Логика борьбы нынешних господствующих классов Капиталистической Системы, борьбы за самосохранение ведет их к снижению нынешнего массового уровня благосостояния, к демонтажу многих демократических институтов. Очень показателен термин бывшего кандидата в президенты США Рос Перо «виртуальная демократия» (т. е. «по сути», «в принципе», «так сказать», «вообще-то», «ну если вам очень хочется» — «да, демократия, подавитесь, а на деле…»), который должен сменить нынешний просто «демократия».
Будучи запущен, процесс демонтажа задает свои правила игры. В нем побеждает наиболее эффективный ликвидатор. Перспектива? Капитал сохранится, но не в капиталистическом смысле, а в том, в каком он существовал задолго до капитализма, — в качестве одной из социальных форм денег, богатства. Можно, далее, предположить и наличие капиталистических зон, вкраплений, характерных для наиболее отсталых районов и отличающихся наиболее жестокой эксплуатацией. Как знать, не уготована ли капитализму в XXI столетии роль, которую в XVII–XVIII вв. играло плантационное рабство? Не суждено ли капитализму в следующем веке стать судьбой наиболее отсталых народов, самых отсталых точек мира?
Если взглянуть на Россию с точки зрения возможных социальных компромиссов, то здесь ситуация иная, чем на Западе. При отсутствии в Русской Истории фазы капитализма в собственном смысле слова, при некапиталистическом или даже внекапиталистическом характере этой истории капитал не может быть сколько-нибудь равноправным участником компромисса с неким Старым Порядком. Если и может, то в лучшем случае третьеразрядным. У нас даже на выборы «капитал» идет в одном блоке с «трудом». Диво-баня! Но только с западной точки зрения. С русской точки зрения все правильно: союз двух некапитализмов. У нас скорее возможен компромисс между народной и властной формами некапитализма, вариант неклассовой социальности, не исключающей, однако, ни неравенства, ни эксплуатации. Это — с одной стороны.
С другой стороны, в истории России было два «старых — докоммунистических — порядка: московский, который провалился, просуществовав по сути меньше столетия, и петербургский, квазиевропейский, который в разных вариантах протянул более двухсот лет. Да и коммунизм по отношению к нынешнему состоянию тоже несет в себе ряд черт Старого Порядка. Весьма вероятно, что социальная борьба (и социальные компромиссы) в России XXI в. будут развиваться по оси «московская — петербургская (квазиевропейская) модель Старого Порядка». А эту ось будет пересекать другая: «некапитализм власти — некапитализм трудящихся» (более того, возможно противостояние «антикапитализмов» — власти и населения, при этом противостоящие стороны будут обвинять друг друга в капитализме). Это резко усложняет картину, которая к тому же окрашивается еще и в асоциальные тона. Такая пестрота, соответствующая русскому национальному характеру, по крайней мере так, как его понимал Иван Бунин (понявший очень многое), есть фактор, работающий в пользу поливариантности. И пуантилизма.
XLVIВ обоих случаях — русском и европейском — получается, что два социума, шагая в XXI в., на самом деле как бы совершают прыжок в прошлое. Вперед, в прошлое. Или: назад, в будущее.
К возможной встрече прошлого и будущего я вернусь чуть позже. Сейчас — о другом. История любит обманывать и редко предлагает в будущем линейно-количественное решение проблем настоящего. XIX — «жюльверновский» — век полагал, что следующий за ним будет «супердевятнадцатым». Век оказался двадцатым. XX в., особенно в самом начале НТР (в этом смысле интересно взглянуть на картины будущего, представленные нарративно и визуально как в советских, так и в американских научно-технических и научно-фантастических журналах конца 60-х годов; листать, например, нашу «Технику — молодежи» первой половины 60-х — это сладкая боль), полагал, что следующий век будет «супердвадцатым», суперсовременным. А он выходит двадцать первым. И не сверхсоврсменным или постсовременным, а просто — несовременным, или даже антисовременным, как об этом возвестила еще иранская революция 1979 г. Кто бы мог подумать, что XXI — энтээровский век создаст ситуацию, типологически напоминающую Старый Порядок или направленную в его сторону?
Конечно, речь не идет о реальном возвращении куда-то XVIII или XVII в. Речь не идет также и о том, что падение коммунизма в России и упадок функционального капитализма на Западе сотрут всю или почти всю социальную информацию о них предшествующих им фазах (и объектах) отрицания. Это невозможно. Речь — о другом.
Для того чтобы стать по-настоящему господствующими, чтобы ухватить козыри в игре начала XXI в., новым господствующим группам как России, так и Запада необходимо отрезать, отсечь от общественного пирога значительный сегмент населения, который ранее — при функциональном капитализме и коммунизме — имел к нему доступ. Однако чтобы это сделать, потребны сдвиги в ценностях, ориентациях, установках. Не говоря уж о существеннейших изменениях в институтах и системах идей. И коммунизм, и welfare state выросли из идей и институтов, коренящихся в Просвещении и прочно вошедших в идейный лексикон и политическую практику в ходе и посредством социальных битв и классовых конфликтов прежде всего эпохи 1789–1848 гг. Следовательно, декоммунизация российского общества и dewelfarization — западного предполагают отказ от ряда идей, ценностей и институтов Современности, их демонтаж — более или менее закамуфлированный. В свою очередь, НТР не только ставит такую задачу, но и предоставляет средства ее решения — иногда положительного, иногда отрицательного, нередко того и другого вместе.
