Андрей Фурсов - Колокола истории
Ляхи в переносном смысле — Запад — не помогли, ляхи в прямом смысле просятся в НАТО. Да и Россия даже по своим очертаниям ныне оказалась не в том положении, которое обеспечивает хороший старт и выгодные условия конкуренции в brave new world позднеосеннего капитализма.
XLVТак где же она оказалась по окончании самой динамичной, грандиозной (по крайней мере, внешне) и насыщенной фазы Русский Истории — коммунизма? На первый взгляд, кажется логичным предположить, что, «покинув» коммунизм, сбросив его «красные одежды», Россия уже в «белых одеждах» как бы вернулась в 1913 г. Будто и не было 74 лет, а был сплошной кошмар, нелепое отклонение, а ныне вот все возвратилось «на круги своя». Мы словно стартуем заново с 1913 г., как если бы существовала непосредственная преемственность между 1913 и 1993 гг.
Такой ход мысли довольно распространен. Ведь называют же, например, нынешнюю Думу шестой — отсчитывая от четырех дум начала века. Верховный Совет СССР? Верховный Совет России? Не было. Следствие Истории окончено, забудьте. После 1913 г. следует не 1914, 1915, 1916, 1917 и т. д., а 1993 г. Уже не Советы без коммунистов, а Россия без Советов, но — с Думой, словно символизирующей восстановленную историческую девственность.
Но если допустить, что в Истории возможны возвращения, то Россия вернулась скорее не в начало XX в. («возвращение» XX в. не исчерпывается), а в значительно более далекое прошлое.
Например, с военно-стратегической точки зрения нынешнее положение России напоминает конец 1850-х — 1860-е годы. Ныне, как и тогда, Россию вытеснили из Европы — в «благодарность» за победу над Гитлером и вывод войск из Германии. На тебе, Иванушка-дурачок, домики для военных. Не рад? Неблагодарный. И в 1850-е годы Европа «отблагодарила» Россию за победу над Наполеоном, Австро-Венгрия — за помощь в подавлении венгерской революции, Турция — за активные действия России против непокорного египетского паши Мухаммеда Али. Впрочем, сами виноваты. Однако, в отличие от 1850–1860-х годов, в наши дни у России нет возможностей экспансии на восток и на юг. Более того, ей приходится оборонять свои южные рубежи или по крайней мере ощущать давление на них. Что же касается рубежей восточных, то сотни тысяч, если не миллионы китайцев при попустительстве местных властей и близоруком благодушии Москвы явочным порядком, по традиционному двухтысячелетнему китайскому принципу проникновения на Север — «цань ши» («пожирать медленно, как шелковичный червь пожирает лист») — проникают на русские земли, занимают их. Почему же мы такие беспамятные?! Почему не учимся на ошибках?! Почему не заглянем в русские военные журналы конца XIX — начала XX в., в том числе и посвященные Дальнему Востоку, не посмотрим, что там написано об отношениях с Японией, Китаем. Полезное чтение.
Короче, на южном и восточном направлениях ситуация ныне хуже, чем в 1860-е годы. Ну а «на западном фронте без перемен» — по сравнению с периодом после Крымской войны. Поражение, вытеснение из Европы, международная изоляция. И не видно ни пруссий, готовых (даже из своекорыстных интересов, небезвозмездно, разумеется) помочь России, ни бисмарков с горчаковыми. Нынешние западные политики не тянут на Бисмарка — мелковаты. У нас же не видно не только горчаковых, но и даже Громыко, у которого было все-таки одно несомненное достоинство: он отчетливо и решительно произносил слово «нет». А это умеют далеко не все.
Однако возвращение в середину XIX в. получается только в военно-стратегическом отношении. Территориально, геополитически мы откатились еще дальше в прошлое, и не в XVIII, а середину XVII столетия. Нынешние очертания России — это почти один к одному ее территория к 1650 г. Россия без Украины, без Закавказья, без Средней Азии. Правда, освоена Сибирь до Дальнего Востока. Но «сделочная позиция» России по отношению к Китаю, мягко говоря, не из лучших.
Но и серединой XVII в. нырок в прошлое-в-будущем не исчерпывается. По ряду параметров Россия оказалась в XV в., в удельной эпохе, когда Москва резко активизировала собирание русских земель, подминая их под себя. Объективно перед нынешним российским Центроверхом стоит задача преодоления удельности русских «земель». Удельность эта начала возникать в брежневское время, когда реальная власть из Центроверха ушла на средний уровень — уровень обкомов и ведомств. Объективно одной из задач перестройки, помимо легализации накопленного «коррупционерами» в 60–70-е годы, было возвращение власти Центроверху.[19] Не вышло. Более того, Союз распался. И это еще раз подтверждает, коммунизм как историческая структура социального контроля над русским пространством и населением, как механизм перемолота вещественной субстанции и пространства себя полностью исчерпал уже к концу 70-х. Новая власть должна создавать новый механизм.
Но и удельная эпоха — не конечный пункт. Существует поразительное сходство между нынешним состоянием России и военно-торговой жизнью Киевской Руси, ситуацией Х—ХII вв. Мы попадаем во времена торговли всех со всеми, принятия Русью христианства. Кстати, и нынешнее время — это как бы вторичное (спасительное ли?) «принятие» христианства после 74 лет антихристианской власти. Но о церковно-православной параллели чуть позже.
Таким образом, если представить Русскую Историю в виде настольной игры с кубиком, то попадание фишки на бело-сине-красный кружок «октябрь-93» (см. «Правила игры»: «конец антикоммунистической и антисоветской революции») означает для нее возвращение на несколько ходов назад сразу в несколько точек одновременно. Излом времени. Тут тебя катапультируют и в начало XX в., и в середину XIX, и в середину XVII, и в XV в., и в эпоху Киевской Руси. Фишке хорошо — она не разорвется на части. А вот общество может. Правда, имеется и иной исход — реализация обществом сразу нескольких вариантов развития-возвращения в различных частях России, для различных слоев при наличии одного, доминирующего в центре. Трудно сказать, какой вариант окажется доминирующим, но среди точек возврата в прошлое наиболее «намагниченной» кажется середина XVII в. Здесь к социопространственному аспекту добавляется еще и властный. Но разумеется, для реализации нескольких вариантов требуется не одна фишка, а несколько. Впрочем, История и тут способна преподнести сюрпризы.
Есть еще одна черта, сближающая Россию середины XVII и конца XX в. — отношения Власти с Церковью. Ни один император Петербургского самодержавия не демонстрировал такой симфонии Власти с Церковью, как нынешнее российское руководство. Такое считалось не комильфо в века Разума. И естественно, ни один коммунистический лидер не стал бы лобызаться с патриархом или пускать его в Кремль как резиденцию. С этой точки зрения, коммунизм и Петербургское самодержавие оказываются в одной «лиге», а Московское самодержавие и нынешняя власть — в другой.
В известном смысле получается, что коммунизм покинул Историю не один; его не удалось вырвать из Русской Истории в одиночку, обособленно. С ним отодралось и отдирается многое из Петербургского самодержавия, из эпохи XVIII–XIX вв. И это вовсе не так уже неестественно, как может показаться на первый взгляд (хотя, быть может, не так приятно, как оказаться в Петербургском самодержавии). Будучи историческим разрывом с самодержавием, коммунизм был его логическим продолжением (что не исключало в коммунизме ни некоторых черт Московского царства, ни переклички с ним, но это особый вопрос).
Коммунизм логически наследовал не только петербургскому самодержавию, решая те проблемы социального контроля внутри страны и отношений вовне, которые самодержавие не решило и не могло решить. Коммунизм был наследником и европейского XIX в., доведя до логического конца, т. е. до противоположности, до негатива, ряд тенденций социального и идейного развития эпохи Субстанционального Капитализма. И даже раньше — эпохи, которая началась Просвещением. Коммунизм тесно связан и с европейской, и с русской историей XVIII–XIX вв., правда, чаще — посредством негативной преемственности. Многие формы, идеи, ценности, ориентации и т. д. шагнули в советский коммунизм из европейского и русского развития второй половины XVIII–XIX вв. Поэтому, боюсь, падение коммунизма «освобождает» Русскую Историю не только от последних 74 лет, но во многом и от более длительной эпохи, от чего-то важного в ней. Причем эта эпоха, по крайней мере для господствующих групп (как элит, так и контрэлит — революционных), была временем наиболее тесных контактов с капитализмом, Западом, с Европейской цивилизацией.
«Негативы» и «позитивы» в социальной истории тесно связаны — намного более тесно, чем это принято думать. По сути, «негатив» и «позитив», некая система и ее система-отрицание суть элементы одной целостности. Или, если угодно, одного цикла. И они не могут так вот просто уйти из Истории по отдельности, сепаратно. Например, упадок функционального капитала на Западе затронет и затрагивает не только собственную его историческую ткань, но и ткань капитализма вообще и всего того, что вошло в плоть западного общества вместе с капитализмом. Иными словами — затрагивает Современность (Modernity) в целом.
