Лев Безыменский - Операция «Миф»
— Это ни на что не похоже! В этих условиях я больше не в состоянии командовать! Война проиграна! Но если вы, господа, думаете, что я покину Берлин, то вы глубоко ошибаетесь! Я лучше пущу себе пулю в лоб!
Все в ужасе уставились на него. Едва подняв руку и крикнув: «Благодарю вас, милостивые государи!», Гитлер повернулся и вышел из комнаты.
Участники совещания окаменели. Теперь, значит, все? Это — конец? Гюнше побежал за Гитлером. В комнате для совещаний вслед Гитлеру раздались испуганные возгласы: «Но, мой фюрер… но, мой фюрер…» Гюнше догнал Гитлера у дверей его кабинета. Гитлер остановился и крикнул:
— Соедините меня немедленно с Геббельсом!
Геббельс находился в бомбоубежище своей виллы на Герман-Герингштрассе. Пока Гитлер говорил с ним по телефону, участники совещания, растерянные и взволнованные, вышли в приемную. Борман и Кейтель бросились навстречу Гюнше и спросили: «Где фюрер? Что он еще сказал?». Гюнше ответил, что фюрер говорит по телефону с Геббельсом. Все возбужденно говорили, перебивая друг друга. Кейтель размахивал руками. Борман был совершенно вне себя и повторял: «Не может быть, чтобы фюрер сказал серьезно, что он хочет застрелиться!». Кейтель кричал: «Мы должны удержать фюрера от этого!». Царила неописуемая сумятица. Почти все говорили одновременно. Кое-кто поспешно пропустил пару рюмок стоящего на столе коньяка.
Через несколько минут, около половины первого, в приемную, быстро ковыляя, вошел Геббельс. Он прибежал со своей виллы на Герман-Герингштрассе и был крайне взволнован. «Где фюрер?» — спросил он. Его немедленно провели в кабинет Гитлера. Беседа Гитлера с Геббельсом длилась около десяти минут. Когда Геббельс вышел из кабинета, Борман, Кейтель, Дениц и Йодль бросились ему навстречу: «Что сказал фюрер?». Его обступили со всех сторон. Геббельс сообщил, что Гитлер считает положение безвыходным, он не видит больше никаких шансов и полагает, что война проиграна. Гитлер совершенно разбит, в таком состоянии он его еще никогда не видел. Далее Геббельс рассказал, как он был напуган, когда Гитлер прерывающимся голосом сказал ему по телефону, чтобы он немедленно с женой и детьми перебрался к нему в бомбоубежище, так как все кончено.
Борман от волнения не мог стоять на одном месте. Он обращался то к Геббельсу, то к Деницу, то к Кейтелю и опять к Деницу, все время повторяя, что Гитлера необходимо во что бы то ни стало убедить уехать из Берлина. Геббельс тихим голосом спросил Кейтеля:
— Господин фельдмаршал, неужели вы не видите никакой возможности задержать наступление русских?
… Гитлер говорил только о том, как лучше всего покончить с собой. При этом он расписывал им в самых страшных красках, что будет с ними, если они попадут в руки русских. Со всеми подробностями Гитлер рассуждал о том, что лучше: застрелиться, отравиться или вскрыть вены. Эти ночные чаепития продолжались до 6 — 7 часов утра. Секретарши от этих разговоров становились все более истеричными.
После чая у Гитлера фрау Кристиан стала приходить к эсэсовским офицерам из личной охраны, которые находились в помещении коммутатора, и без конца пила с ними шампанское. Однажды утром, когда Линге тоже присоединился к ним, фрау Кристиан ни с того ни с сего швырнула в Линге свой бокал с шампанским. Позже она извинилась перед ним, объяснив, что ее нервы просто не выдерживают больше разговоров за чаем у Гитлера о способах самоубийства. Настроение эсэсовцев личной охраны Гитлера также становилось все более подавленным; они заглушали его безмерным количеством водки и шампанского. Единственной надеждой была армия Венка.
Финал
В ночь с 25 на 26 апреля русские перерезали последний подземный телефонный кабель, связывавший Берлин с внешним миром. Осталась только радиосвязь, осуществлявшаяся двумя рациями по 100 ватт. Это была весьма ненадежная связь, так как огонь русской артиллерии то и дело повреждал антенны.
26 апреля, около 7 часов утра, русская артиллерия открыла ураганный огонь по правительственному кварталу. Тяжелые снаряды целыми пачками попадали в рейхсканцелярию и в бомбоубежище Гитлера. Перекрытие подземного коридора, ведущего из новой рейхсканцелярии в бомбоубежище Гитлера, было пробито в нескольких местах. На полу коридора стояли большие лужи; через них были положены доски. Через пробоины в потолке виднелись густые клубы дыма и горящая крыша рейхсканцелярии. Мутный свет, проникавший через пробоины, придавал коридору мрачный вид.
К 9 часам артиллерийский огонь несколько утих. Гюнше присел в телефонной комнате. Вскоре туда вошел Геббельс. Его лицо было бледно, с оттенком желтизны, глаза горели, в них было выражение затравленной собаки. Он казался еще меньше, худее и тщедушнее, чем раньше. Геббельс сразу стал говорить о положении в Берлине и спросил Гюнше, как он оценивает обстановку, сколько времени еще может продержаться Берлин, удастся ли Венку пробиться в столицу и не придет ли он слишком поздно. Это были вопросы, которые Геббельс без конца повторял в течение последних двух дней. В них звучал страх перед близким концом. Он ругал при этом руководителей национал-социалистской партии, которые бросили Гитлера на произвол судьбы:
— Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, я постараюсь прочистить партию как следует. Многие из высших функционеров вели себя как негодяи и трусы.
Геббельс продолжал, обращаясь к Гюнше, что уже давно, и особенно во время войны, нацистское руководство стало разлагаться и обюрокрачиваться. Высокие партийные функционеры укрылись от войны в своих поместьях, занимаются там охотой и ведут образ жизни паразитов.
30 апреля, около 8 часов утра, Гитлер у себя в кабинете диктовал Борману приказ боевой группе Монке о прорыве из правительственного квартала. Согласно этому приказу, боевая группа Монке должна была после самоубийства Гитлера пробраться небольшими группами из Берлина к сражавшимся еще немецким войскам. Приказ был перепечатан секретаршей Бормана фрейлейн Крюгер на «бланке фюрера» и подписан Гитлером.
Около 10 часов утра Монке был вызван к Гитлеру. Выйдя из кабинета Гитлера, Монке с радостным лицом показал Линге подписанный приказ.
На рассвете снова начался адский огонь русской артиллерии и минометов по рейхсканцелярии. Он продолжался весь день и походил на беспрерывные раскаты грома.
Около двух часов дня из кабинета Гитлера в приемную вышел Борман, бледный и растерянный. Он быстро подошел к Гюнше и взволнованно шепнул ему:
— Хорошо, что вы здесь. Я как раз хотел послать за вами.
Тихим, прерывающимся голосом он сообщил Гюнше, что Гитлер и Ева Браун покончат сегодня с собой; их трупы должны быть облиты бензином и сожжены в парке рейхсканцелярии. Таков категорический приказ Гитлера; его труп ни в коем случае не должен попасть в руки русских.
«Так вот каков конец — облить фюрера бензином и сжечь», — подумал Гюнше и содрогнулся. Правда, сообщение Бормана не могло произвести теперь на него особенного впечатления. Такой конец, так или иначе, должен был наступить. У Гитлера не было ни сил, ни мужества погибнуть смертью солдата, чего он до последних дней требовал от немецких офицеров и солдат, женщин и детей.
Укрывшись за толстыми стенами бомбоубежища, он малодушно старался еще немного отдалить приговор судьбы, чтобы в момент, когда русские стояли у самого порога рейхсканцелярии, жалким и недостойным образом покончить с собой, предварительно распорядившись сжечь свой труп.
Борман попросил Гюнше позаботится о том, чтобы на верхней площадке лестницы, у запасного выхода, приготовили бензин для сожжения трупов.
— Мы, преданные фюреру люди, оставшиеся с ним до конца, окажем ему эту последнюю услугу, — лицемерно сказал Борман. Медленным шагом он вышел из приемной. Гюнше остался один. Он сразу же позвонил Монке и попросил его прийти в бомбоубежище Гитлера. Через несколько минут в приемную прибежали взволнованные и растерянные Раттенхубер, Баур и Беетц. Они только что, встретив Бормана, узнали о намерении Гитлера покончить жизнь самоубийством и забросали Гюнше вопросами. Не успел Гюнше ответить им, как отворилась дверь кабинета Гитлера и он вышел в приемную. Раттенхубер, Баур, Гюнше и Беетц подняли руки. Гитлер, не ответив на приветствие, усталым голосом попросил их подойти к нему поближе. Беетц остался несколько в стороне от других.
Гитлер повернулся к нему и сказал:
— Подойдите и вы. Вам тоже можно слушать.
Глаза Гитлера, когда-то сверкавшие огнем, потухли. Лицо его было землистого цвета. Под глазами — темные круги. Его левая рука дрожала так сильно, что казалось, будто дрожат голова и все его тело.
Беззвучным голосом он сказал:
— Я распорядился, чтобы меня после смерти сожгли. Проследите и вы за тем, чтобы мой приказ был точно выполнен. Я не хочу, чтобы мой труп отвезли в Москву и выставили в паноптикуме.
