Сергей Брилёв - Фидель. Футбол. Фолкленды: латиноамериканский дневник
Именно так, «белыми» и «цветными», сразу назвались две политические партии, на которые правящий класс республики рассчитался почти сразу после обретения независимости. Возникла классическая «двуногая» система. Основали эти две партии те самые генералы-освободители, чьи личные веши показывал мне хранитель исторического музея в «старом городе» Монтевидео. Партию «Колорадо», то есть цветных, основал любвеобильный президент-рубака Ривера. Партию белых, «Бланко», или иначе Национальную партию — президент-генерал Орибе.
Наверное, надо быть таким «почётным уругвайцем» как я, чтобы искренне полагать, что именно уругвайский опыт — непреходящ. Я-то действительно склонен так думать. Но в то же время прекрасно понимаю, что читатель сочтёт меня попросту сумасшедшим, если я начну рассуждать о судьбах планеты, разбирая, например, дуэль основателя уругвайской газеты
«Эль Пайс» Вашингтона Бельтрана (кстати, «бланко» и отца будущего президента) и основателя газеты «Эль Диа» и трёхкратного президента Хосе Батжже-и-Ордоньес (кстати, «Колорадо»). Хотя и их спор, и система их взглядов имеют самое прямое отношение к тому, что творилось, в том числе и в мировом масштабе. Например, именно Батжже задолго до европейских социал-демократов искоренил в Уругвае неграмотность, ввёл пособия по безработице и 8-часовой рабочий день. Именно с социальных экспериментов Уругвая брали потом пример и создатели «шведской модели», и даже британские лейбористы.
Я это утверждаю на полном серьёзе. И особенно под впечатлением заявления, которое на моих глазах сделал лидер «новых лейбористов» Тони Блэр, тогда ещё молодой и многообещающий. В канун триумфальных для него всеобщих выборов 1997 года он последовательно доказывал, что «новые лейбористы» — это не прежние леваки, а партия, что ли, «третьего пути». И я помню, как и я, и все другие журналисты ахнули, когда на одной из предвыборных пресс-конференций Тони Блэр объяснил, что и традиционный цвет знамён его партии на самом деле никакой не красный, а «имперский пурпур». Но вообще-то ничего нового Блэр не придумал. Первым из социал-демократов Запада ещё в начале XX века от красного знамени отказался уругваец Батжже. Это когда ужаснулся тому, что вытворили с Россией вроде бы тоже социал-демократы — большевики. Кто бы, кстати, думал, что со временем баланс в британско-уругвайской политической торговле окажется на стороне не Лондона, а Монтевидео!
Но не буду утомлять читателя поворотами политического процесса в милом, но всё-таки страшно далёком Уругвае. Главное — не в деталях, а в принципе. А принципиально то, что около века назад и в уругвайской политике и в уругвайском спорте была создана конкурентная среда. И до тех пор, пока конкуренция была реальной, а не мнимой, до тех пор, пока не возникли «договорные» отношения, эта конкуренция давала замечательные и завидные результаты. Войдя во вкус вечного соперничества внутри страны, уругвайцы оказывались всё более успешными и на внешней арене.
Хотя, естественно, уругвайцы никогда не закончат спор о том, какая же из сил была тогда успешнее и полезнее. Для партий «Колорадо» и «Бланко» это теперь спор скорее схоластический: обе теперь оказались в оппозиции, теперь уже и вместе проиграв левым, по-настоящему новым и свежим. А вот «Пеньяроль» и «Насьональ» протянули подольше. Пообщавшись и с рядовыми уругвайцами, и с президентами «Пеньяроля» и «Насьоналя», я хорошо изучил, как начинаются такие споры и чем они заканчиваются. Начинается-то с взаимного дружеского подшучивания. А заканчивается тем, что все орут, машут руками, используя и «непереводимую игру слов», и весь арсенал выразительного языка жестов, которым уругвайскую культуру обогатили многочисленные иммигранты-итальянцы[71].
Представлю здесь совокупную версию таких многочисленных споров, эдакую пьеску. Тем более что именно такие этюды постоянно разыгрывают и уругвайские юмористы. Вот и моими народными героями станут жители одного квартала, которые собрались в «боличе», как в Монтевидео почему-то называют народные бары (в остальных странах Латинской Америки это слово означает лавку старьёвщика). Это будет одно из самых старых таких заведений на самом берегу Ла-Платы. Со стороны реки в этот стылый вечер дует холодный ветер с Антарктиды. Видно, как из-за этого бокового ветра пенится Ла-Плата, которая и без того волнуется: такие сильные дожди прошли вверх по течению, и настолько больше, чем обычно, нанесло в реку бурого песка.
Называется этот бар «Маракана». Это в честь стадиона в Рио-де-Жанейро, где уругвайцы заработали свой второй Кубок мира. Правда, и повторная победа была уже давно: в 1950 году. Но для уругвайцев это — как вчера. Вот и украсили они стены этого «боличе» фотографиями своих команд-чемпионов 1930 года на «Сентенарио» и 1950 года на «Маракане». Заодно стены «боличе» украшены и вырезками из совсем доисторических журналов с фотографиями Карлоса Гарделя. Для уругвайцев он всё- таки свой, а не аргентинский, «король танго». Вот в таком антураже былой славы и коротают вечер наши спорщики.
Рьяный болельщик «Пеньяроля» по имени Жаманду будет по ходу разговора постоянно подливать из термоса кипяток в тыквочку. Он из неё потягивает горькую разновидность чая мате (название которого в России почему-то произносят с ударением на последний слог, хотя надо на первый).
Его сосед — фанат «Насьоналя», которого мы назовём ещё болёе уругвайским именем Табаре. После появления одноимённой поэмы это индейское имя стало очень популярным. Особенно почему-то в семьях рабочих и военных. Табаре мусолит стаканчик виски.
А владельца «боличе», Даниэля, мы сделаем стороной, которая сначала сведёт, а потом будет разнимать соседей. Он на работе и будет у нас попивать не виски и не мате, а местную газировку «Помело». Именно ей настоящие уругвайские патриоты всегда предпочтут заморскую колу.
ДАНИЭЛЬ, ВЛАДЕЛЕЦ «БОЛИЧЕ» (чинно закуривая местную сигарету «Коронадо»): Ну, а какие ещё новости, кроме того, что ты, Табаре, забыл сегодня «буфанду» и, кажется, всё-таки успел простудиться, а ты, Жаманду, предпочёл моё скромное заведение очередному бессмысленному заседанию твоей новой партии троцкистов?
ТАБАРЕ, БОЛЕЛЬЩИК «НАСЬОНАЛЯ»: Надо было тебе, Жаманду, как твоему отцу, деду и прадеду, голосовать спокойно за «Колорадо».
ЖАМАНДУ, БОЛЕЛЬЩИК «ПЕНЬЯРОЛЯ»: Ой, ладно! Не эта ли ваша партия «Колорадо» в своё время билась с церковью и заставила нас писать слово «Бог» с маленькой буквы?
ДАНИЭЛЬ: Жаманду прав. С маленькой буквы слово «Бог» первыми в стране стали писать в газете «Эль Диа». И ещё повесили на фасаде редакции мерзкую сирену, которая заменила церковный набат.
ЖАМАНДУ: И что хорошего получилось? Вот ты, Табаре, почему сегодня шарф забыл? А потому что жены нет. А почему жены нет? Потому что развёлся уже трижды. А почему развёлся трижды, хотя, по идее, ты католик? А потому что в церковный брак так и не вступил, всё по гражданской форме расписывался! Как того и хотели Батжже и его «Колорадо».
ТАБАРЕ (достаёт из кармана какую-то скромную книжечку). Знаешь, я как раз сейчас читаю книжку Рубена Кастижжо о том, как именно у нас, в Уругвае, за два года до появления Би-би-си в Лондоне началось регулярное радиовещание.
ДАНИЭЛЬ (страстно): Всё-таки какой передовой и прогрессивной мы были тогда страной! Обогнать саму Англию! А Рубен Кастижжо — это не отец красавицы Росарио?
ТАБАРЕ (мечтательно и при этом почёсывая пальцами горло, что на языке жестов означает «не знаю»): Росарио Кастижжо, которая телеведущая? У которой ещё такой несколько странный выговор?
ЖАМАНДУ (по-революционному рубит воздух ладонью): Да, Рубен — это отец красавицы Росарио. А какой ты хочешь, чтобы у них был выговор? Столько лет во время диктатуры просидеть в эмиграции в Испании! Естественно, начнёшь по-другому говорить!
ТАБАРЕ: Но тем не менее книжку он написал не об Испании, а об Уругвае. О том, как именно у нас начались первые в мире регулярные радиопередачи. Так вот. Одну из первых политических передач вёл как раз Батжже. Но как только он стал ругать церковь, над всей страной разразилась буря с молниями. Помехи были такими, что Батжже никто не услышал. Так что Бог есть. Но судя по моим разводам, Бог действительно не на моей стороне...
ДАНИЭЛЬ: Но Жаманду-то! О церкви вспомнил! Хорош себе троцкист-коммунист!
ЖАМАНДУ (нервно посасывая свой горький мате, который как раз считается «фирменным» напитком уругвайских троцкистов): Ну а что? Вот Табаре голосует за «Бланко». А ведь тоже разведён. Нет, только левая идея вырвет нашу страну из мещанства.
ДАНИЭЛЬ (хитро улыбаясь). Ты знаешь, что общего у коммунизма с порнографией?
ТАБАРЕ: О! Я знаю эту шутку. По телевизору слышал. Ни в коммунизме, ни в порно нет сценария![72]
ЖАМАНДУ (обиженно): Да ну вас обоих, отстаньте! Вот придём к власти, мы вам ещё покажем!
