Александр Елисеев - Разгадка 37-го года. «Преступление века» или спасение страны?
После того, как Муссолини был освобожден из заключения и доставлен в ставку Гитлера, тот все-таки решился договориться с СССР. Но опять-таки на следующий день он отменил свое решение, сказав министру иностранных дел: «Знаете ли, Риббентроп, если я сегодня и договорюсь с Россией, то завтра снова схвачусь с ней, иначе я не могу!» Последнюю попытку уговорить Гитлера пойти на мирный зондаж Риббентроп предпринял в январе 1945 года. Ответом ему были слова: «…Не устраивайте мне никаких историй вроде Гесса».
Показательна эволюция внешнеполитических взглядов Й. Геббельса. В 1944 году рейхсминистр пропаганды понял необходимость заключения мира с Россией и совместного с ней выступления против западных демократий. Он даже направил Гитлеру особую записку, в которой высказывал соображения на сей счет. В его дневниковых записях, относящихся к 1944–1945 годам, можно найти множество «просоветских» записей. Геббельс восторгался Сталиным, его волей и дисциплинированностью русских людей. И, напротив, он был в ужасе от тех порядков, точнее, беспорядков, царивших в последние месяцы существования Третьего рейха. Показательно, что в конце войны Геббельс вознамерился осуществить возвращение к «изначальному», «революционному» национал-социализму — антикапиталистическому и антибюрократическому. В этих целях им была выпущена целая серия пропагандистских материалов. Основой для революционного национал-социализма он предполагал сделать «Вервольф» — «партизанское» движение, спешно создаваемое ввиду продвижения войск антигитлеровской коалиции.
Могут возразить, что готовность договориться с Москвой возникла у Геббельса только в последнее время. Испугался, дескать, рейхсминистр, вот и потянуло его на мирные переговоры. Но ведь испугались в рейхе многие, однако далеко не всем из них была по душе идея перемирия с Москвой. Гораздо больше было тех, кто хотел договариваться с западными демократиями (пример — Гиммлер). К тому же Геббельс имел «левое» прошлое, которое не могло не влиять на его убеждения и пристрастия. В 20-е годы он примыкал к штрассеровскому крылу в НСДАП и даже требовал исключить из партии «буржуа Гитлера». Тогда в дневниках Геббельса тоже появлялись довольно-таки просоветские записи. Вот, например, запись от 1 января 1926 года: «По-моему, ужасно, что мы (нацисты) и коммунисты колотим друг друга… Где и когда мы сойдемся с руководителями коммунистов?» Примерно в то же самое время он отправил открытое письмо в адрес руководства КПГ, в котором заявил: «Между нами идет борьба, но ведь, в сущности, мы не враги».
Позже Геббельс попадет под обаяние Гитлера и покинет лагерь «левых» нацистов. Однако некоторые симпатии к советизму и коммунизму у него, очевидно, остались. Иначе как объяснить тот факт, что 20 октября 1930 года именно он представлял НСДАП на объединенном митинге нацистов и коммунистов? Тогда от НСДАП присутствовало 1200 человек, а от КПГ — 300.
Надо отметить, что проблески правильного отношения к России иногда посещали и самого Гитлера. В 1936 году Г. Раушнинг, один из лидеров национал-социалистического движения в Гданьске (Данциге), спросил Гитлера: «Нет ли опасности большевизации Германии»? На это фюрер ответил: «Германия не станет большевистской. Скорей большевизм станет чем-то вроде национал-социализма. Вообще-то между нами и большевиками больше объединяющего, чем разделяющего. Из мелкобуржуазного социал-демократа и профсоюзного бонзы никогда не выйдет настоящего национал-социалиста, из коммуниста — всегда».
В своей корреспонденции, не имеющей никакого пропагандистского значения, Гитлер часто допускал положительные высказывания об СССР. В письме Муссолини, которое датируется 8 марта 1940 года, фюрер утверждал, что большевизм в России со времени прихода к власти Сталина идет в сторону национального уклада. Ввиду этого у Германии нет никакого повода к войне с СССР. Тем более что экономические пространства обеих стран великолепно дополняют друг друга.
Но в том же самом 1940 году разногласия между СССР и Германией резко усилились. В это внесли свой вклад и агенты западной демократии. Война между двумя великими странами становилась почти неизбежной.
Немного о морали
Предвижу и такой вопрос — этично ли было идти на союз (тем более долгосрочный) с Гитлером? А как же ужасы фашизма?
Должен сказать, что в политике, тем более международной, мораль не очень уместна. Точнее сказать — неуместна совсем. А в тех конкретно-исторических условиях она была неуместна вдвойне. Никто в тогдашней Европе и не думал занимать нравственную позицию в отношении Гитлера. Ругать его ругали, но это только слова.
Европейские демократии боялись Германии, но очень хотели направить ее возрождающуюся мощь против сталинской России. Они играли с Гитлером в сложную геополитическую игру, и доигрались. Именно демократическая и буржуазно-либеральная Европа виновата в том, что возникла сама возможность новой мировой войны. После Мюнхенского сговора, который Англия и Франция заключили с Гитлером, немцы безнаказанно оккупировали Чехословакию, получив в свои руки огромный военно-промышленный потенциал. О многом говорит уже одно то, что в результате этой оккупации Гитлер вооружил два миллиона (!) немецких солдат. И после этого кто-то еще хочет, чтобы мы были «моральными»?
Было бы очень неплохо заключить прочный союз с Гитлером и спокойно смотреть, как он расправляется с Англией. На это у фюрера ушло бы много сил, все-таки — мировая колониальная империя. Да и США помогли бы Лондону, чем могли. После этого Гитлер и думать бы не думал о Востоке, разрабатывая отнятые у Англии колонии. Может быть, когда-нибудь, где-нибудь мы с ним бы и столкнулись. Но это вряд ли. По-любому, прошло бы много лет бурного промышленного развития СССР в мирных условиях. Мы стали бы непобедимы, и это было бы лучшим залогом длительного «мира во всем мире».
А как же освобождение Европы от фашизма? Ведь России выпала честь освободить Европу от «коричневой чумы»? Ох, лучше бы нас этой чести лишили. Делать нам было нечего, как кого-то спасать, сами только-только вылезли из революционной трясучки. И когда мы громили немецкую армию, то думали, уж конечно, не о спасении мира (и уж тем более не о мировой революции), а о собственном спасении и возможности выжать из него побольше геополитических выгод. И ничего бы с миром не сделалось, пойди Гитлер на Запад, а не на Восток. Ну, потрепал бы он маленько Англию. США-то он не смог бы захватить никак, Россия к тому времени была бы неодолима. И все, милый друг Адольф, — ограничьтесь Европой. Которая, между прочим, сама напросилась на гитлеризм.
На этот факт мало обращают внимание, но он прямо-таки вопиёт. Во Франции в рядах Сопротивления воевало 200 тысяч человек, в то время как за Гитлером пошли 500 тысяч французов. Когда началась Вторая мировая война, то воевать с немцами были готовы только французские офицеры, остальные ситуаены — и правые, и левые, ожидали Гитлера кто с радостью, а кто с равнодушием. Ну, придёт и придёт, всё лучше, чем наши депутаты-воры. Даже компартия вступила в сговор с оккупационными властями по поводу издания в новых условиях своей газеты «Юманите». На Восточном фронте в плен взяли аж 23 тысячи французов. Голландцев и тех было в нашем плену около 5 тысяч. Попадались даже и цыгане — 383 человека.
Германия пользовалась в Европе почти всеобщей поддержкой. Это после Сталинграда союзники стали отворачиваться от неё. Начались всякие восстания, заговоры. Господа-европейцы поняли, что первая попытка интеграции провалилась. И вот тут их возмущению гитлеризмом не было предела. Ай-яй-яй, какое дело прогадил.
А по всему по тому, лучше бы европейцы разбирались с Гитлером сами.
Но что же англичане, разве они не были готовы мужественно противостоять гитлеровской чуме? Да, противостоять были готовы, и даже противостояли, но по-настоящему делать это очень и очень не хотели.
Великий «антифашист» Черчилль всячески затягивал открытие второго фронта и в принципе склонялся к тому, чтобы не ввязываться в сухопутную войну с Германией на Европейском континенте. Даже в 1944 году он предложил Рузвельту отложить данное мероприятие, которое до этого откладывалось уже неоднократно. Второй фронт мог бы возникнуть еще в 1942 году, соответствующая договоренность была заключена, однако тогда Черчиллю удалось убедить своих американских друзей попытать военного счастья в Северной Африке. Но через два года президент США все же настоял на высадке союзных войск во Францию.
Обычно открытие второго фронта объясняют боязнью англо-американцев допустить Советскую Армию в Западную Европу, но поведение принципиального антикоммуниста Черчилля, упорно не желающего лезть на континент, заставляет в этом усомниться. Он строил свои расчеты на заключении сепаратного мира с Третьим рейхом, вернее, с частью его руководства, которая должна была отстранить Гитлера от власти (даже после войны он держал под ружьем десятки тысяч пленных немцев, которых хотел бросить на СССР). В этом случае «коммунизму» поставили бы еще более надежный заслон, чем во времена «холодной войны», — послегитлеровская Германия сосредоточила бы всю свою мощь на противостоянии «красной чуме». Если это предположение верно, то именно Рузвельта следует считать могильщиком нацизма — в случае сепаратного мира СССР не пошел бы на Берлин, Вену и другие европейские города, ограничившись освобождением своей территории.
