Сергей Минаков - 1937. Заговор был
«Момент, на котором я остановился, — показывал по этому случаю А.П. Розенгольц, — это совещание, которое было с Тухачевским. Оно было в конце марта. Крестинский на очной ставке внес поправку, что оно было в начале апреля, но это разногласие несущественное. Было совещание с Тухачевским. У меня на квартире. С Тухачевским и с Крестинским. Это было в конце марта 1937 года».
«На этом совещании, — продолжал показывать Розенгольц, — Тухачевский сообщил, что он твердо рассчитывает на возможность переворота, и указывал срок, полагая, что до 15 мая, в первой половине мая, ему удастся этот военный переворот осуществить».
Крестинский, как это видно из цитированного выше фрагмента, «внес поправку» в определении времени, когда состоялось это «совещание», утверждая, «что оно было в начале апреля», хотя Розенгольц считал свое «разногласие» с Крестинским «несущественным». Однако это, оказывается, не совсем так.
Крестинский подтвердил, что «совещание это было у Розенгольца», но уточнил, что «это было в начале апреля». Далее он обосновал это уточнение. «Мы на этом совещании говорили уже об аресте Ягоды, — сказал он, — и исходили из этого ареста, как из факта. Об аресте Ягоды я узнал 2–3 апреля. Значит, это было в апреле месяце». Следует обратить внимание на то, что, отметив время совещания после ареста Ягоды, т. е. после 3 апреля, Крестинский, однако, само время этой встречи обозначил весьма расплывчато — «это было в апреле месяце».
Далее Крестинский сделал еще одно дополнение и пояснение к свидетельству Розенгольца, сообщив, что «Тухачевский предполагал поехать в Лондон на коронацию английского короля». Однако о том, «что в первой половине мая он поднимет восстание», Тухачевский сказал в другой ситуации и позже, «когда выяснилось, что эта поездка отменена».
Персональный состав советской делегации в Лондон на коронацию короля Георга VI, в лице Литвинова, Тухачевского, Майского, был утвержден к 6 января 1937 г. Во всяком случае, об этом сообщил советский полпред И. Майский в ходе беседы заместителю министра иностранных дел Великобритании Ванситтарту 6 января 1937 г… Тухачевский мог получить об этом официальное уведомление только после возвращения из отпуска, поскольку, очевидно, 6 января находился в госпитале, а затем, в самом конце января — начале февраля, уехал в отпуск в Сочи. Дата же и обстоятельства отмены поездки Тухачевского в Лондон были следующими.
21 апреля 1937 г. к Сталину поступило спецсообщение Н.И. Ежова, адресованное также Молотову и Ворошилову, текст которого гласил: «Нами сегодня (т. е. 21 апреля 1937 г. — С.М.) получены данные от зарубежного источника, заслуживающего полного доверия, о том, что во время поездки тов. Тухачевского на коронационные торжества в Лондон над ним по заданию германских разведывательных органов предполагается совершить террористический акт. Для подготовки террористического акта создана группа из 4 чел. (3 немцев и 1 поляка). Источник не исключает, что террористический акт готовится с намерением вызвать международное осложнение. Ввиду того что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану тов. Тухачевского, гарантирующую полную его безопасность, считаю целесообразным поездку тов. Тухачевского в Лондон отменить. Прошу обсудить».
Сталин на полученном спецсообщении написал «членам ПБ. Как это ни печально, приходится согласиться с предложением т. Ежова. Нужно предложить т. Ворошилову представить другую кандидатуру. И. Сталин». 22 апреля, в соответствии с рекомендациями Сталина, было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б): вместо Тухачевского в состав советской делегации был включен флагман флота 1 ранга Орлов.
Ворошилов ознакомился с текстом спецсообщения на следующий день, 23 апреля. Прочитав его и предложение Сталина, Ворошилов написал: «Показать М.Н. (Тухачевскому. — С.М.). 23.IV.37 г.». На этом же экземпляре имеется и роспись Тухачевского, свидетельствующая о том, что он был ознакомлен со спецсообщением и рекомендациями Сталина и Ворошилова. Однако дата его ознакомления на спецсообщении отсутствует. Ясно только, что он ознакомился с ним не ранее 23 апреля 1937 г. Однако поскольку на документе стояла такая резолюция наркома, то Тухачевского ознакомили с ним, очевидно, в ближайшие после 23-го дни.
Итак, Тухачевский узнал о том, что он в Лондон поедет не ранее 23 апреля. «В самом начале мая выяснилось, что Тухачевский не едет в Лондон», — уточнял в своих показаниях Крестинский. Следовательно, в конце марта 1937 г. Тухачевский, не зная об отмене своей поездки в Лондон, не мог планировать осуществление военного переворота до 15 мая. Розенгольц, таким образом, говорил неправду. Крестинский в своих показаниях, вольно или невольно, ложность показаний Розенгольца обозначил еще более отчетливо. «Со времени возвращения Тухачевского из отпуска и до конца марта, — показывал Крестинский, — я с ним несколько раз говорил на эту тему, срока никакого не было установлено. Далее Крестинский попытался «выправить» показания своего «подельника». «На этом совещании, — вновь возвращаясь к своей встрече с Тухачевским и Розенгольцем, Крестинский «уточнил» последнего, — был намечен срок выступления — вторая половина мая». В данном случае он, однако, противоречил уже самому себе, поскольку ранее сам же утверждал, что на этом совещании «срока никакого не было установлено». Отсюда следует, что на самом деле если и шла речь о каких-то сроках выступления Тухачевского, то не ранее начала мая 1937 г. Странно, однако, что Розенгольц и Крестинский спорили, уточняя чуть ли не до конкретного числа и месяца, когда собрались втроем с Тухачевским на квартире Розенгольца, но ничего конкретного не помнили об этом более важном совещании в начале мая 1937 г., на котором была определена дата военного переворота. О нем было сказано как-то мимоходом, скороговоркой. Примечательно, что Молотов в полном доверии ко всему, что было записано в этом «Судебном отчете», утверждая, что была известна даже точная дата переворота, ее не назвал. Отсутствует она и в материалах «Судебного отчета».
Следует также заметить еще одно обстоятельство. Если Крестинский хорошо помнил, какие темы они обсуждали на этой встрече (арест Ягоды и поездку Тухачевского в Лондон), то Розенгольц, судя по всему, весьма смутно представлял себе содержание их беседы втроем. Он рассказал лишь об одном из вариантов осуществления «военного переворота», изложенном Тухачевским.
«У Тухачевского был рад вариантов, — показывал Розенгольц, сообщая о содержании их совещания в конце марта — начале апреля 1937 г. — Один из вариантов, на который он наиболее сильно рассчитывал, это возможность для группы военных, его сторонников, собраться у него на квартире под каким-нибудь предлогом, проникнуть в Кремль, захватить кремлевскую телефонную станцию и убить руководителей партии и правительства». Примечательно, однако, что он тут же как бы спохватился, будто бы обороняясь от возможных вопросов по этому поводу. «Мы этот план его не обсуждали, — дополнил он свои показания. — Он просто сообщил нам его как один из вариантов, на который он возлагает большие надежды». При этом показательно, что Крестинский фактически проигнорировал это сообщение Розенгольца. Он не опроверг его, но и не подтвердил. Он ничего по этому поводу не сказал и, по существу, уклонился от подтверждения этого факта. Если Тухачевский готовился к поездке в Лондон и если никакие сроки военного переворота не устанавливались, то такого рода разговоры были совершенно бессмысленны и несерьезны. Они оказывались каким-то заурядным «маниловским балагурством».
Возникает естественный вопрос: зачем нужно было серьезному военному заговорщику, который намеревается совершить военный переворот, но не собирается обсуждать план его реализации с кем-либо из гражданских лиц, которые, естественно, ничем ему в этом не могут помочь, вдруг излагать им один из вариантов этого плана? Пожалуй, лишь для того, чтобы кто-то из них, нечаянно или преднамеренно, сообщил об этом куда следует.
Да и сам вариант переворота, изложенный Тухачевским, выглядит в реальной политической обстановке тех месяцев совершенно смехотворно и представляет маршала, все действия которого уже контролировались и который это вполне осознавал, полнейшим профаном. Такой вариант военного переворота в то время мог предложить человек, понятия не имевший ни о кремлевских порядках, ни об охране Кремля. Все это напоминало какую-то невежественную дурную самодеятельность. К тому времени «проникнуть в Кремль» Тухачевский смог бы не с «группой военных, собравшихся у него на квартире», но, пожалуй, лишь при помощи крупных войсковых частей и бронетехники. Иными словами, ни о каком тихом «дворцовом перевороте» большими или малыми армейскими силами уже невозможно было и помышлять.
Странным оказывается и отношение собеседников к сообщению Тухачевского. Совсем не праздным, но вполне естественным и очень существенным мог быть вопрос у Розенгольца и Крестинского к Тухачевскому: а конкретно «под каким предлогом» группа военных могла собраться у Тухачевского на квартире и сколько человек должно было бы быть в этой группе? Но самое главное: как Тухачевский с этой группой военных предполагал проникнуть в Кремль? Собственно говоря, решение этих вопросов и обуславливало в основном успех переворота. Но ни Розенгольц, ни Крестинский даже не обратили на это внимания. Как заговорщики, они вели себя чрезвычайно легкомысленно, а Тухачевский — будто «дурака валял» с ними, их «разыгрывая».
