Гровер Ферр - 1937. Правосудие Сталина. Обжалованию не подлежит!
В той или иной форме возражения такого рода были высказаны тремя известными учеными, которые специализируются на советской истории и пользуются заслуженным авторитетом. Нелишне поэтому уделить их доводам чуть больше места и времени.
Процитированный выше тезис низводит историческую науку до уровня «веры». Ну в самом деле, что в таком случае будет происходить с принципами построения научно обоснованных выводов и сохраняется ли тут примат исторических свидетельств? «Вера» не нуждается в доказательствах; без участия или влияния оных она восходит к парадигме, которая существует лишь за счет «религиозной» преданности ее идеям. Таким образом, вопрос о «вере» связан не столько с сутью обсуждаемой темы, сколько с умонастроениями самих «верующих».
У приверженцев «антисталинской парадигмы» вопрос о пытках стал идолом, превратился в некий священный объект, магические чары которого позволяют избавиться от тени или даже призрака исторических свидетельств. Ибо и в тех случаях, когда (как нередко бывает) по данному конкретному делу нет вообще никаких подтвержденных доказательствами фактов истязаний, все равно говорят: как же, дескать, можно судить, что не было «ничего такого»; откуда-де им знать, что подследственный признался не из страха физического насилия или опасения за жизнь членов своей семьи?
Взяв на вооружение порочную логику такого пошиба, можно затем отбросить любые улики против каких бы то ни было обвиняемых. После чего, как водится, следуют заявления об их невиновности — ведь никаких инкриминирующих фактов теперь нет! И кому придет в голову говорить о чьей-то виновности, если никаких доказательств совершения преступных деяний больше не существует?
Конечно, встречаются документальные доказательства иного сорта. Упоминавшиеся выше Гетти и Бруэ обнаружили в переписке Троцкого документы, которые доказывают реальность существования «блока троцкистов и «правых», хотя в период горбачевских реабилитаций он без каких-либо оснований был объявлен сталинской фальсификацией.[356] Другой пример — воспоминания швейцарского коммуниста и близкого соратника Бухарина Жюля Эмбер-Дро, в которых через четыре десятилетия из благополучной Западной Европы мемуарист поведал, что в 1928 году «любимец всей партии» настаивал на необходимости физического устранения Сталина. Тем самым, кстати, Эмбер-Дро свидетельствует, что Бухарин лгал в своем известном письме от 10 декабря 1937 года, где клятвенно заверял, что никогда не замышлял ничего похожего на убийство Сталина.[357]
Хотя исследователям по-прежнему недоступны архивно-следственные материалы, положенные в основу московских показательных процессов и закрытого суда по «делу Тухачевского», кое-какие доказательства просочились, несмотря ни на какие запреты. Причем такие, что их относят к категории вещественных:
Таково, например, покаянное письмо командарма И.Э. Якира от 9 июня 1937 года, в котором он признает вину в одном из тягчайших преступлений — в измене Родине. Весь текст письма до сих пор не предан огласке, однако обширные выдержки из него в начале 1990-х годов были опубликованы среди реабилитационных материалов хрущевского времени.[358]
Другое пример — опубликованная в тех же материалах т. н. «телеграмма Арао», которая документально подтверждает контакты некоего «представителя Тухачевского» с японской военной разведкой.
И еще: в архивах чехословацкого правительства кануна Второй мировой войны хранятся документы, согласно которым в 1937 году Гитлер ждал, что в Москве произойдет военный переворот против Сталина, и информировал о том посланника из Праги.[359]
В новейших увесистых и, как надо думать, заслуживающих доверия книгах о Тухачевском ни один из вышеназванных документов даже не упоминается.[360] Нет там ни слова или хотя бы ссылки на крупные работы по советской истории 1930-х годов. Трудно представить, чтобы кто-то из современных исследователей-историков был в таком дремучем неведении о научных изысканиях своих коллег. Ясно, причина тут в ином: факты и документальные свидетельства игнорируются, поскольку противоречат господствующей парадигме.
Но только этим дело не исчерпывается. В других случаях ради соответствия той же парадигме фальсифицируются сами факты и свидетельства. Одна из иллюстраций ухищрений такого сорта — в недавней биографии Сталина Роберта Сервиса, где среди прочего натыкаемся на такое его утверждение:
«Тухачевского расстреляли 11 июня [1937 года]; признание он подписал после чудовищного избиения запачканной кровью рукой».[361]
Сервис здесь просто лжет, ибо почти все сказанное — его выдумки. На какой-то из страниц одного из экземпляров машинописных показаний Тухачевского действительно есть какие-то бурые пятна. Исследователи хрущевского времени признали в них следы крови. Но, если так оно и есть, все равно неясно, как и почему они там появились. Не исключено, что следы оставлены кем-то из следователей НКВД или из-за оплошности машинистки. Или Тухачевский поранил себе палец?
Пятнышки совсем небольшие. Может, их оставили те, кто копался в архивах в годы хрущевских реабилитаций? Ведь кому-кому, а им-то хорошо было известно: от них требовалось не искать истину, а только подобрать подходящие материалы для реабилитации Тухачевского и других командиров, невиновность которых была определена задолго до изучения архивно-следственных дел. Пятна не выглядят как отпечатки пальцев. Не прослеживается какой-либо связи и с подписью маршала на той же странице.
Впрочем, про пятна, оставленные на бумаге, у Сервиса нет ни слова. Он пишет только о «запачканной кровью руке» и «чудовищном избиении» Тухачевского. Ведь каждодневные пытки не так эффектны; нужно, чтобы битье обязательно было «чудовищным»! Иначе и Сталин не будет выглядеть столь ужасающе, хотя, быть может, крови от таких истязаний на листах его показаний осталось бы значительно больше, чем пятен, обнаруженных на одной-единственной странице.
Вообще же, утверждение Сервиса — типичный пример ложного или «заколдованного» круга в рассуждениях. Посудите сами: небольшие пятнышки крови (если, конечно, то была кровь) служат для обоснования тезиса о применении пыток против Тухачевского; а те, в свою очередь, используются для объяснения, откуда на бумаге взялись сами пятна. Словом, с помощью «а» доказывается «б», а с помощью «б» втолковывается «а»!
Подчеркнем: немалое число свидетельств взаимно подтверждают друг друга, и все они говорят о виновности лиц, осужденных на московских процессах, и Троцкого в том числе. Но зачастую им не придают какого-либо значения или под воздействием такого волшебного слова, как «пытки», отбрасывают прочь.
И уж коли само понятие «пыток» так долго и в такой степени парализует рациональность мышления, здесь уместно будет напомнить некоторые прописные истины:
Тот факт, что многие лица стали жертвами истязаний, не означает, что физическому воздействию подвергались все подследственные.
Люди, испытавшие пытки, могут быть как виновными, так и не иметь за собой вины; они могут давать показания или наотрез отказываться от них.
Скажем еще раз: если утверждения, что кого-то, может быть, пытали, когда для этого нет достаточных оснований, а, наоборот, есть множество фактов, указывающих на обратное; если эти утверждения ставят перед собой цель отклонить или исключить из рассмотрения чьи-либо признательные показания, тогда мы имеем дело с точкой зрения, которая на самом деле подразумевает, что доказательной силой не может обладать ни одно свидетельство. Что, как очевидно, выходит за рамки разумного.
Нет никаких рациональных оснований считать Бухарина невиновным в преступлениях, в которых он сознался на следствии. Но такое суждение чревато неприятными последствиями: тогда получается, что нет разумных причин причислять к невиновным жертвам и остальных подсудимых московских процессов, а также лиц, осужденных по делу Тухачевского, — ведь всех их тоже нужно будет признать виновными в преступных деяниях, в совершении которых они сами признались.
Если даже оставить в стороне вопрос, подвергались ли остальные подсудимые пыткам или нет, то Бухарин один изобличил чуть не всех! И стоит только признать достоверными бухаринские показания, тотчас придется согласиться, что и другие подсудимые процессов были тоже виновны независимо от того, подвергались ли они избиениям, запугиваниям или иным «методам» следствия. Здесь уместно напомнить об отсутствии сколько-нибудь надежных свидетельств, подтверждающих применение пыток или угроз в отношении лиц, осужденных на московских процессах (хотя не исключено, что в деле Тухачевского по меньшей мере один из подследственных, по-видимому, испытал на себе методы физического воздействия).
