Андрей Громыко - Памятное. Книга первая
Рассуждения его, конечно, представляли собой классическую меньшевистскую точку зрения.
— Конечно, монархия исторически себя изжила. Не сразу, но постепенно руководство тех сил, к которому я имею честь принадлежать, пришло к этому же выводу.
В настоящее время на Западе часто можно услышать лозунг о необходимости свободы мнений в политической жизни любой страны, в том числе и в Советском Союзе. Мы признаем это, но говорим: это должна быть свобода в условиях социалистического общественного строя, во имя благополучия народа, во имя укрепления страны.
А мы тогда выслушивали высказывания о понимании свободы одним из лидеров российского меньшевизма. Надо было, хотя бы коротко, на них ответить. Я сказал:
— Знаете, уже одно то, что мы вас выслушали, кое о чем говорит. Но мы не хотим становиться на путь политической дискуссии. Вы придерживаетесь взглядов, которые никогда не имели перспективы для претворения в жизнь. Судя по всему, вы и сейчас продолжаете верить в кое-что из того, во имя чего меньшевики боролись с Лениным в свое время и внутри страны, и за рубежом.
Тут Дан, стараясь быть спокойным, заметил:
— Я весьма ценю ваше терпение, с которым вы меня выслушали. Мы знаем, что Россия пойдет той дорогой, на которую вступила, — дорогой социализма.
Расстались мы с Даном на этой нотке.
В течение какого-то короткого промежутка времени мы еще получали информацию о том, что Дан и его политические друзья подавали признаки жизни. Но на них в то бурное военное время мало кто обращал внимание. Однако продолжалось так недолго.
23 января 1947 года, открыв газету «Нью-Йорк таймс», я на той странице, где публикуются некрологи, прочитал: «Русский эмигрант, один из бывших лидеров социал-демократической партии Теодор И. Дан умер в 75 лет». В Америке «Федора», как обычно, переиначили в «Теодора».
А дальше в небольшой заметке бесстрастно перечислялись фактологические подробности: «Умер после тяжелой болезни по месту жительства, адрес: 352 Уэст, 110-я стрит». «Родился в Санкт-Петербурге 19 октября 1871 года». «Участник революций 1905 и 1907 г., г-н Дан являлся членом Исполнительного Комитета Всероссийского Совета рабочих и крестьян». Американская газета не утруждала себя точностью названий, и Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет называла как ей заблагорассудится.
Последние несколько строк некролога повествовали о жизни Дана в изгнании: «Почти двадцать лет он являлся членом исполкома Социалистического Интернационала и редактором «Сошиэлист Куриерз» — органа таких же, как и он, эмигрантов. Со времени приезда в США, с 1940 года, издавал ежемесячник «Нью Роуд». Незадолго до смерти выпустил свою книгу «Происхождение большевизма». Он оставил вдовою Лидию О. Дан».
Таков итог жизни бывшего меньшевика — двадцать пять строчек в газете «Нью-Йорк таймс».
К этому можно лишь добавить, что в «Происхождении большевизма» он объявил большевизм «законным наследником русской социал-демократии», а Советский Союз — «главным щитом, который защищает мир от фашизма». Признание интересное, но оно появилось слишком поздно. Ну что же, как говорят, лучше поздно, чем никогда.
Беседа с Бенешем в «Блэйр-хаузе»
Доводилось мне встречаться и с представителями вчерашнего дня не только нашей, но и других стран. В то время, когда такие встречи происходили, вчерашний день для некоторых из них еще не наступил. Хорошо, например, отложилась в памяти встреча с Эдуардом Бенешем, президентом буржуазной Чехословакии.
Вашингтон, май 1943 года. В США из Лондона с визитом прибыл Бенеш. Он — президент в эмиграции. И правительство Чехословакии тоже тогда находилось в эмиграции. Бенеш прилетел из Англии с целью встретиться с Рузвельтом и вообще почувствовать политическую атмосферу американской столицы, узнать, как мыслят себе за океаном будущее Европы, и, конечно, в первую очередь судьбу Чехословакии. Это происходило в тот период, когда чехословацкий народ жадно прислушивался к вестям с Востока, следил за тем, как Красная Армия уже начала бить гитлеровцев и продвигалась на Запад. У народов Европы появилась уверенность в том, что их избавление от фашистского ига придет с Востока.
Пока правительство и президент находились далеко за пределами страны, чехословацкий народ вел борьбу с фашизмом: ширилась партизанская борьба на территории протектората Чехии и Моравии, а также против формально независимого, но, по существу, профашистского режима в Словакии.
— Андрей Андреевич, вас к телефону, — это говорит сотрудник посольства.
Беру трубку.
— Мистер Громыко, — слышится голос знакомого клерка из «русского стола» государственного департамента. — С вами хотел бы побеседовать президент Чехословакии Бенеш.
Я дал согласие.
В согласованное время прибыл в Блэйр-хауз — официальную правительственную резиденцию для высокопоставленных иностранных гостей. Этот построенный в старом американском стиле трехэтажный особняк находится практически рядом с Белым домом. В нем останавливались каждый раз и советские руководящие деятели во время визитов в Вашингтон.
Встретил меня невысокого роста человек, на вид лет шестидесяти, не более. Он заявил:
— Рад продолжить наше знакомство, состоявшееся несколько дней назад на обеде у чехословацкого посла в США. К сожалению, у нас тогда не было условий поговорить основательно.
Мы разместились в просторной гостиной.
Бенеш начал беседу подчеркнуто уважительно. Он понимал, что разговаривает с представителем Советского государства.
— Сейчас, — сказал он, — взоры почти всего человечества устремлены на Советский Союз. Все ожидают, что доблестные советские вооруженные силы избавят народы от фашистского ига.
По просьбе Бенеша я сообщил ему последние новости с фронта.
— От имени правительства Чехословакии и от себя лично, — заявил Бенеш, — хочу засвидетельствовать чувства дружбы к СССР. При этом я выражаю уверенность в том, что эти же чувства разделяет и весь чехословацкий народ. Придет время, и этот народ вздохнет свободно. Самая тесная дружба, проникнутая естественными для наших обоих народов взаимными симпатиями, свяжет прочными узами Чехословакию и СССР.
Далее Бенеш стал рассуждать о политике США и Англии как в период войны, так и после нее.
— Желательно, — подчеркивал он, — чтобы эти две державы мобилизовали все силы для дела победы над фашизмом.
Высказывался Бенеш также по вопросу о давно назревшей необходимости открытия второго фронта, но как-то скороговоркой, и не было ясно, верил ли он в его скорое открытие или нет. Однако его убежденность чувствовалась в том, что Германии не должно быть позволено воспрянуть вновь как агрессивной силе, которая угрожала бы существованию своих соседей, миру и спокойствию в Европе.
Он уверял меня:
— В ходе бесед в Вашингтоне я дал ясно понять американской администрации, что содействие восстановлению в Европе прежнего положения — без влияния Германии, которая должна быть обезоружена, — было бы самым разумным образом действий для США, да и для Англии.
Характерно — и это вытекало из сказанного Бенешем, — что и американское и английское правительства уже тогда выступали с позиции, предусматривавшей возможный раскол Германии, и даже не допускали мысли о едином демократическом германском государстве. Эта линия с особой четкостью проявилась в послевоенной политике западных держав, которая привела не просто к расколу Германии, но и к вовлечению ФРГ в Североатлантический блок.
Когда я слушал рассуждения Бенеша, мне вспоминались довоенные сообщения о «баталиях» в Лиге Наций. Бенеш вместе с представителями Англии, Франции и ряда других капиталистических стран Европы усыплял своими речами бдительность народов, всячески преуменьшая опасность, исходившую от потенциального агрессора.
В кругах Лиги Наций Бенеш слыл ловким и изворотливым.
Его имя, как и имя такого же скользкого политика — грека Политиса, не сходило со страниц газет. В конце тридцатых годов в советской печати разоблачалась деятельность тех, кто проявлял полное непонимание обстановки, трусость перед фашизмом и близорукость в оценке будущего.
Бенеш, как президент Чехословакии, ответствен перед судом истории за то, что на протяжении ряда довоенных лет заигрывал с фашизмом, а в сентябре 1938 года принял условия заключенного в Мюнхене англо-франко-германо-итальянского соглашения о разделе Чехословакии и тем самым толкнул правительство своей страны на путь капитуляции.
И вот один из тех политиков, которые объективно потворствовали развязыванию фашистской агрессии в Европе, сидел передо мной и заверял в своих чувствах дружбы к Советской стране.
Не знаю, обратил ли он внимание на то, что о его прошлом я почти не говорил. Упрекать его едва ли было уместно. Делать же Бенешу комплименты — он их не заслуживал. Так что беседовали мы о вопросах, в связи с которыми персональную сторону обойти было нетрудно.
