Рауль Ванейгем - Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)
В течение около века, значительные движения в живописи подавали себя как игру — даже как шутку — с пространством. Ничто не могло выразить беспокойный и страстный поиск нового живого пространства лучше художественной творческой энергии. И как, если не в соответствии с неписаными законами юмора (я думаю о дебютах импрессионизма, пуантильизма, фовизма, кубизма, дадаистских коллажей, первых абстраций) лучше интерпретировать ощущение, что искусство уже не может предложить достойного решения?
Болезнь, которая в начале распознаётся у художника, разрослась по мере того, как разлагалось искусство, охватывая сознание растущего количества людей. Построение искусства жизни стало сегодня всенародным требованием. Следует конкретизировать поиски художественного прошлого, так бездумно оставленного в самом деле, в страстно проживаемом хронотопе.
Воспоминания здесь — это воспоминания о смертельных ранах. То, что не завершается, гниёт. Прошлое стало неисправимым и, по иронии, те, кто говорит о нём как об определённой данности, не перестают молоть его, фальсифицировать его, изменять в соответствии с текущими вкусами подобно несчастному Уилсону, из 1984—го Оруэлла, переписывавшего статьи в старых официальных газетах, противоречащие последующей эволюции событий.
Существует лишь один позволительный тип забвения: тот, что стирает прошлое, реализуя его. Тот, что спасает от разложения путём преодоления. Факты, как бы далеко они не располагались, никогда не говорят своего последнего слова. Радикальной перемены в настоящем достаточно для того, чтобы они снялись со своей дыбы и пали к нашим ногам. В отношении прошлого, я не знаю более трогательного свидетельства, чем случай, приведённый Виктором Сержем в Покорённом городе. Я и не хочу знать более примерных случаев.
К концу конференции по Парижской Коммуне, данной с один из самых сильных моментов большевистской революции, один из солдат с трудом поднялся со своего кресла в глубине зала. «Хорошо был слышен его командный тон:
„— Расскажите историю казни доктора Мильера“.
Прямой, массивный, с лицом запрокинутым так, что из лица были видны только крупные, заросшие скулы, угрюмые губы, морщины на лбу — он напоминал некоторые портреты Бетховена — он слушал следующее: доктор Мильер, в тёмно—синем плаще и цилиндре, которого ведут под дождём по парижским улицам, — поставленный на колени на ступенях Пантеона, — выкрикивающий „Да здравствует человечество!“ — слова версальского часового опирающегося на парапет чуть поодаль: „Щас тебя выебут с твоим человечеством!“
Тёмной ночью, этот добрый крестьянин приблизился к конферансье на неосвещённой улице […] Он хотел поделиться секретом. Его молчаливость словно испарилась.
— Я тоже был в правительстве Перми в прошлом году, когда взбунтовались кулаки […] По дороге я прочитал брошюру Арну Смерть Коммуны. Хорошая брошюра. Я думал о Мильере. Я отомстил за Мильера, гражданин! Это был прекрасный день в моей жизни, а у меня их было немного. Я отомстил за него, тютелька в тютельку. Точно так же как там, я расстрелял на ступенях лестницы самого крупного помещика губернии; не помню его имени и плевать мне на него…
После краткой паузы он добавил: „Но на этот раз я кричал „Да здравствует человечество!““
Восстания прошлого занимают новое измерение в моём настоящем, измерение имманентной реальности, которую предстоит построить не откладывая. Аллеи Люксембургского дворца, площадь башни Сен—Жака всё ещё хранят в себе залпы и крики уничтоженной Коммуны. Но придут другие залпы и другие массовые захоронения затмят воспоминания о первых. Для того, чтобы омыть стену Федере кровью палачей когда—нибудь революционеры всех времён присоединятся к революционерам всех стран.
Строить настоящее значит исправлять прошлое, изменять значение пейзажа, освобождать мечты и неудовлетворённые желания из их несбыточности, приводить индивидуальные страсти в гармонию с коллективными. От повстанцев 1525–го до мулелистов, от Спартака до Панчо Вильи, от Лукреция до Лотреамона, существует лишь время моей воли к жизни.
Надежда на будущее тревожит наши празднества. Будущее хуже, чем Океан; оно ничего в себе не содержит. Планирование, программа, долгосрочная перспектива… это всё равно, что спекулировать крышей дома, у которого не выстроен даже первый этаж. И всё же, если ты хорошо строишь настоящее, остальное придёт в избытке.
Меня интересует только острие настоящего, его многообразие. Я хочу окружить себя, несмотря на все препятствия, сегодняшним днём, как одним большим светом; вернуть другое время и чужое пространство непосредственности повседневного опыта. Конкретизировать формулу Сестры Катрей: „Всё, что во мне, есть во мне, всё, что во мне, есть также вне меня, всё, что во мне, есть повсюду, вокруг меня, всё, что во мне, есть моё и я не вижу вокруг себя ничего, кроме того, что есть во мне“. Потому что в этом нет ничего кроме справедливого триумфа субъективности, такого, что история позволяет уже сегодня; как бы мало мы не разрушали Бастилии будущего, как бы мало мы не перестраивали наше прошлое, как бы мало мы не жиди каждую секунду так словно во имя вечного возвращения она должна возвращаться в бесконечных циклах и повторяться в точности.
Только настоящее может быть целостным. Точка невероятной плотности. Надо научиться замедлять время, жить перманентной страстью непосредственного опыта. Чемпион по теннису рассказал, как в течение очевидно тяжёлой игры, ему выпал мяч, который было слишком трудно отбить. Внезапно, он увидел, как его полёт замедляется, летит настолько медленно, что позволяет ему оценить ситуацию, принять адекватное решение и отбить его с блестящим мастерством. Время расширяется в пространстве созидания. Время ускоряется в пространстве фальши. Кто бы ни располагал поэзией настоящего, тот обязательно переживёт приключение маленького китайца, влюблённого в Королеву моря. Он отправился на дно океана в её поисках. Когда он вернулся на землю, один старик, подрезавший розы, сказал ему: „Мой дед рассказывал мне о маленьком мальчике, исчезнувшем в море, которого звали точно так же как и тебя“.
„Пунктуальность — это резерв времени“, говорит эзотерическая традиция. Как в той фразе из Pistis Sophia: „Один день света — это миллионы лет в мире“: в очистительной бане истории это, по сути, точный перевод фразы Ленина о том, что дни революции стоят веков.
Дело всегда в том, чтобы разрешить противоречия настоящего, не останавливаясь на полпути, не давая „отвлечь“ себя, направляясь прямо к преодолению. Коллективная работа, работа страсти, работа поэзии, работа игры[17]. Каким бы бедным оно ни было, настоящее всегда содержит в себе истинное богатство, богатство возможного созидания. Но эта непрерывная поэма, которая так мне нравится, вы хорошо знаете — вы достаточно живёте — всё то, что вырывает её у меня из рук.
Подчиниться водовороту мёртвого времени, старению, использованию тела и духа до пустоты? Лучше исчезнуть, бросая вызов длительности. Гражданин Анкетиль рассказывает в своём Précis de l'histoire universelle[18], появившемся в Париже в VII год Республики, об одном персидском принце, раненом тщетой этого мира и удалившемся в замок в компании сорока самых прекрасных и умных куртизанок королевства. Он умер в течение месяца от избытка наслаждения. Но, что такое смерть по сравнению с такой вечностью? Если я должен умереть, пусть это будет, по крайней мере, так, как мне этого хочется.»
23 глава «Единая триада: самореализация, общение и участие»
Репрессивное единство власти в её троичной функции принуждения, соблазна и посредничества является лишь обращённой вовнутрь и извращённой разъединительными техниками формой троичного единого проекта. Новое общество, хаотично развивающееся в подполье, стремится к практическому самоопределению через прозрачность в человеческих отношениях, способствующую реальному участию всех в самореализации каждого. — Страсть к созиданию, любовная страсть и страсть к игре являются для жизни тем же, чем потребность в еде и самозащите является для выживания (1). — Страсть к созиданию является основой проекта самореализации (2), — любовная страсть является основой проекта общения (4), страсть к игре является основой проекта участия (6). — Будучи разделенными, эти три проекта лишь усиливают репрессивное единство власти. — Радикальная субъективность — это присутствие — в настоящее время различимое у большинства человечества — одной и той же воли к созданию страстной жизни (3). Эротика — это спонтанное последствие, придающее практическое единство обогащению живой реальности (5).
1.
— Построение повседневной жизни реализует на самой высокой ступени единство рациональности и страстности. Тайна, всегда окутывавшая жизнь, происходит из обскурантизма, прячущего под собой тривиальность выживания. Фактически, воля к жизни неотделима от практической воли к организации. Привлекательность обещания богатой и многообразной жизни для каждой личности обязательно принимает форму проекта в общем или частично подчинённого социальной власти, обязанной тормозить его. Точно так же как человеческое правительство обращается к троичному способу угнетения: ограничениям, отчуждающему посредничеству и магическому соблазну; воля к жизни обретает свою силу и свою последовательность в единстве трёх неразделимых проектов: самореализации, общения, участия.
