А. Кравец - Марксистская анатомия октября и современность
В течение последующих десятилетий Советской власти такое положение профсоюзов в стране, действительно, мало изменилось, — разве что после свертывания НЭПа столицы вновь вернулись к политике поголовного членства в них, а «авторитетная инстанция» оказалась на деле авторитарной и обходилась без Коминтерна…
Хотя ко времени введения НЭПа В. И. Ленин уже внутренне осознал непролетарский характер Советской власти, его лозунгом, как мы уже знаем, было: толкать буржуазную революцию как можно дальше. Толкать, в надежде на скорую социальную революцию пролетариата в Европе (т. е. подлинно социалистическую). Она и компенсирует российскую отсталость, — считал Ленин.
Одновременно в знаменитом «Письме к съезду» (1922 г.) большевистский вождь предупреждал соратников: «Наша партия опирается на два класса и потому возможна ее неустойчивость и неизбежно ее падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашения». (ПСС, т. 45, с. 344) «Если не закрывать глаза на действительность, то надо признать, что в настоящее время пролетарская политика партии определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет зависеть уже не от него», — писал он чуть ранее (см. там же, с. 20).
По всем этим причинам лидер большевиков отказывался публично признавать непролетарский характер возникшего в результате Октябрьской революции общества и даже грозил публичным выразителям таких взглядов расстрелом (см. ПСС, т. 45, с. 89–90). И это тот Ульянов-Ленин, который сам писал в 1905 году: «Полная революция есть захват власти пролетариатом и бедным крестьянством. А эти классы, находясь у власти, не могут не добиваться социалистической революции. Следовательно, захват власти, будучи сначала шагом в демократическом перевороте, силой вещей, против воли (и сознания иногда) участников, перейдет в социалистический. И тут крах неизбежен. А раз неизбежен крах попыток социалистической революции, то мы (как Маркс в 1871 г., предвидевший неизбежный крах восстания в Париже) должны советовать пролетариату не восставать, выжидать, организовываться, отступить, чтобы лучше прыгнуть» (ПСС, т.9, с. 382).
Марксистские прогнозы Ленина-теоретика (в отличие от немарксистских чаяний его, как социал-якобинского политика и практика) полностью оправдались. ВКП(б) пережила ожесточенную внутрипартийную борьбу и уничтожение большей части старой гвардии, а СССР — крах попытки социалистической революции в одной, отдельно взятой капиталистически отсталой стране. Как показала история, завершение всего цикла буржуазно-демократических преобразований в России заняло примерно столько же времени, сколько во Франции. Там — 1789–1871 гг. у нас — 1905–1991. Причем сходство удивительное, до мелочей. Сам Ленин напоминал Робеспьера. Он, как и Робеспьер в свое время, неоднократно бил левых, — к примеру, на Х съезде РКПб была запрещена «Рабочая оппозиция», добивавшаяся выполнения одного из ключевых положений новой партийной программы о том, что «профессиональные союзы должны прийти к фактическому сосредоточению в своих руках всего управления всем народным хозяйством, как единым целым» (см. В. И. Ленин, ПСС, т. 38, с. 435). На гильотину российский «Робеспьер» не попал, но известно, что в годы сталинских «чисток» старой гвардии его вдова Н. К. Крупская допускала, что Ленин мог бы оказаться в числе репрессированных. После смерти вождя революции власть в Советской России, как и во Франции в 1794, перешла к термидорианской «Директории» — более правым «нэповским коммунистам», на службе у которых было немало прорыночно настроенных бывших меньшевиков. Полемика, возникшая вокруг троцкистских оценок Великого Октября, свидетельствовала, что большинство «новых термидорианцев» по существу придерживалось «старобольшевистских» взглядов…
На смену НЭПу в конце 1920-х годов пришел российский советский бюрократизм во главе с И. В. Сталиным, который воплотил в себе многие черты Наполеона I и даже отчасти Наполеона III. Спецификой российского бонапартизма (что, надо сказать, до сих пор сбивает с толку очень многих) было то, что советский «Наполеон» подвел черту под развитием революции, введя в СССР режим «государственного социализма», спроектированный еще в XIX в. сен-симонистами, Родбертусом и др., - модель общества, которую беспощадно критиковал Ф. Энгельс в последние годы своей жизни. Однако основные характеристики бонапартизма, описанные К. Марксом в работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» (см. Соб. соч., т. 8, сс. 115–217) просматриваются и в его особом, советском, варианте. Здесь и культ личности, основанный на «традиционной народной вере», и «огромная духовная революция» по его развенчанию (см. там же, т.16, с. 375). Здесь и «исполнительная власть с ее громадной бюрократической и военной организацией», при которой «всякий общий интерес немедленно отрывался от общества, противопоставлялся ему как высший, всеобщий интерес, вырывался из сферы самодеятельности членов общества и делался предметом правительственной деятельности, — начиная с моста, школьного здания и коммунального имущества какой-нибудь сельской общины и кончая железными дорогами, национальным имуществом и государственными университетами». Российская революция, как и Великая Французская, «должна была развить далее то, что было начато абсолютной монархией, — централизацию, но вместе с тем она расширила объем, атрибуты и число пособников правительственной власти» (там же, т.8, с. 207). Сталин, как и Наполеон, «завершил эту государственную машину» (см. там же), как и последний, он заложил основу новой судебно-правовой системы, ввел новое административно-территориальное деление и т. д. При Сталине состоялась индустриализация страны, подобно тому, как в XIX веке во Франции при Наполеоне III завершился промышленный переворот.
Сталинское руководство, как и Бонапарты, опиралось на крестьянство, но, в отличие от последних, не на парцельных крестьян — мелких собственников (хотя в середине 1920-х сам И. В. Сталин еще колебался), а на малоимущее крестьянство с сильными общинными пережитками, которое и при НЭПе составляло большинство сельского населения. Этим же объясняется и конечный успех коллективизации сельского хозяйства, которая позволила временно сохранить этому крестьянству его особое классовое состояние.
В связи с последним уместно вспомнить такое место из письма Ф. Энгельса К. Каутскому от 15 февраля 1884 г.:
«Следовало бы кому-нибудь взять на себя труд разоблачить распространяющийся, как зараза, государственный социализм, воспользовавшись его образчиком на Яве, где он процветает на практике… голландцы на основе древнего общинного коммунизма организовали производство на государственных началах и обеспечили людям вполне удобное, по своим понятиям, существование; результат: народ удерживают на ступени первобытной ограниченности, а в пользу голландской государственной казны поступает 70 млн. марок ежегодно… Случай в высшей степени интересный, и из него легко извлечь практические уроки. Между прочим, это доказательство того, что первобытный коммунизм на Яве, как и в Индии и в России, образует в настоящее время великолепную и самую широкую основу для эксплуатации и деспотизма (пока его не встряхнет стихия современного коммунизма). В условиях современного общества он оказывается… кричащим анахронизмом, который либо должен быть устранен, либо же получить дальнейшее развитие…»
(К. Маркс, Ф. Энгельс, Соб. соч., т. 36, с. 96–97)Конечно, в Советском Союзе был другой «случай» «государственного социализма», — насаждавшийся не колонизаторами в отсталой стране с преобладанием первобытного натурального хозяйства, а ВКПб с целью быстрой и массовой пролетаризации крестьянства при его наименьшем сопротивлении. Вместе с тем практика советского «госсоца» подтвердила, что и преобразованная в колхозы общинность остается базой эксплуатации и деспотизма.
Коллективизация позволила большевикам провести также необходимую для индустриализации общества культурную революцию на селе. Но дальнейшее развитие старой русской общины в передовые сельхозкоммуны оказалось невозможным из-за, во-первых, ее полуразложившегося состояния и, во-вторых, отсутствия рядом бестоварного социализма (современного европейского посткапиталистического коммунизма); поэтому именно коллективизация способствовала постепенному, но окончательному исчезновению общины и перекачке свыше 30 млн. рабочих рук из села в город.
Сходство процессов буржуазной трансформации Франции и России продолжается вплоть до Ельцина. Борис Николаевич повторил почти все шаги Луи Бонапарта. Так же сначала был избран президентом, затем разогнал и расстрелял парламент, так же дал стране новую авторитарную конституцию, — и все это используя рецидив наполеоновско-сталинской идеи сильного и неограниченного правительства во главе с волевой личностью. При Ельцине, как и при Наполеоне III, власть тесно переплелась с уголовным миром… Борис Николаевич, в отличие от Луи Бонапарта, императором не стал, но политику он проводил проимперскую, причем с тем же результатом: если Наполеон III оконфузился в Мексике, то Ельцин — в Чечне.
