Пол Мейсон - Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему
Семь лет спустя система стабилизировалась. Доведя размеры государственных долгов почти до 100 % от ВВП и печатая деньги в масштабах, соответствующих шестой части мирового производства, Америка, Великобритания, Китай и Япония вкололи дозу адреналина, чтобы нейтрализовать конвульсии. Они спасли банки, похоронив их плохие долги; часть их была списана, часть переквалифицирована в суверенный долг, часть скрыта в организациях, которые стали безопасными лишь потому, что центральные банки облекли их своим доверием.
Затем, посредством программ бюджетной экономии, они перенесли бремя с людей, которые бездумно инвестировали свои деньги, на получателей социальных пособий, работников бюджетной сферы, пенсионеров и прежде всего на будущие поколения. В странах, пострадавших сильнее всего, пенсионные системы разрушены, возраст выхода на пенсию повышен настолько, что те, кто сейчас заканчивают университет, выйдут на пенсию в семьдесят лет, а образование приватизируется, в результате чего выпускники вузов будут выплачивать долги всю жизнь. Системы оказания услуг демонтируются, а инфраструктурные проекты приостанавливаются.
При этом даже сейчас многие люди не могут уловить истинное значение понятия «бюджетная экономия». «Бюджетная экономия» – это не семь лет сокращения расходов, как в Великобритании, и даже не социальная катастрофа, навязанная Греции. Истинное значение бюджетной экономии раскрыл генеральный директор компании Prudential Тиджан Тиам на Давосском форуме в 2012 году. Профсоюзы – это «враги молодежи», сказал он, а минимальная зарплата – «это машина для уничтожения рабочих мест». Права рабочих и достойные зарплаты стоят на пути восстановления капитализма, а значит, ничтоже сумняшеся заявляет финансист-миллионер, они должны исчезнуть[12].
В этом и заключается подлинная цель проекта бюджетной экономии: снизить зарплаты и жизненный уровень на Западе на долгие десятилетия, пока они не сравняются с растущим уровнем среднего класса в Китае и Индии.
Тем временем, в отсутствие какой-либо альтернативной модели, складываются условия для нового кризиса. Реальные зарплаты снизились или остались на прежнем уровне в Японии, Южной Европе, США и Великобритании[13]. Теневая банковская система восстановилась и превзошла масштабы, которых достигла до 2008 года[14]. Совокупный долг банков, домохозяйств, компаний и государств всего мира с начала кризиса вырос на 57 триллионов и сегодня почти в три раза превышает мировой ВВП[15]. Новые правила, требующие от банков держать больше резервов, были смягчены и отложены. А один процент населения стал еще богаче.
Если на финансовых рынках опять начнется ажиотаж, за которым последует новый крах, второго спасения банков может не случиться. Если учесть, что правительственные долги находятся на самом высоком уровне за всю послевоенную эпоху, а системы социального обеспечения в некоторых странах парализованы, то патронов в обойме не осталось – по крайней мере таких, какими стреляли в 2009–2010 годах. Спасение Кипра в 2013 году стало проверкой того, что происходит, когда разоряется крупный банк или государство. Вкладчики банков потеряли все, что превосходило лимит в 100 тысяч евро.
Вот краткое изложение того, что я узнал с того дня, когда умер Lehman: следующее поколение будет беднее, чем нынешнее. Старая экономическая модель не работает и не может обеспечить возобновление роста, не приведя к возобновлению финансовой нестабильности. Рынки в тот день послали нам сигнал о будущем капитализма, но тогда я понял его лишь отчасти.
«Еще один наркотик, на котором мы сидим…»В будущем мы должны будем обращать внимание на значки, смайлики и цифровые сигналы, которые финансисты используют, когда знают, что делают что-то не так.
«Это еще один наркотик, на котором мы сидим», – признает в своем письме менеджер Lehman, запуская скандально известную схему «Репо 105». Схема позволяла скрыть долги из баланса Lehman посредством их «продажи» и последующего выкупа после того, как банк представлял свой квартальный отчет. Другого менеджера Lehman спрашивают: легальна ли эта схема, поступают ли так же другие банки и маскирует ли это дыры в нашем балансе? Он отвечает: «Да, нет, да:)»[16].
В рейтинговом агентстве Standard&Poor’s, которое сознательно неверно оценило риск, один сотрудник пишет другому: «Будем надеяться, что мы будем богатыми и на пенсии, когда этот карточный домик обвалится» – и добавляет значок «:0)»[17].
Тем временем трейдер Фабрис Турр из лондонского филиала Goldman Sachs шутит:
Уровень использования заемных средств в системе все растет и растет, вся система вот-вот рухнет… единственный, кто может выжить, – великолепный Фаб… стоящий посреди всех этих сложных, экзотических сделок с большим объемом заемных средств, которые он провел, не всегда понимая всех последствий этих безобразий!!!
Чем больше фактов преступного поведения и коррупции становится известно, тем яснее проявляется эта неформальность общения среди банкиров, нарушающих правила. «Готово, все для тебя, мой мальчик», – пишет один сотрудник Barclays другому, когда они манипулируют Лондонской межбанковской ставкой предложения (LIBOR), по которой банки одалживают средства друг другу и которая является самой важной процентной ставкой на планете[18].
Мы должны внимательно прислушаться к интонации этих мейлов, к их иронии, бесчестности, частому использованию смайликов, сленгу и сумасшедшей пунктуации. Это признак системного самообмана. Находясь в самом сердце финансовой системы, которая, в свою очередь, является сердцем неолиберального мира, они знали, что она не работает.
Джон Мейнард Кейнс однажды назвал деньги «связующим звеном между настоящим и будущим»[19]. Он имел в виду, что то, что мы делаем с деньгами сегодня, является сигналом того, как, на наш взгляд, ситуация изменится в ближайшие годы. До 2008 года мы занимались тем, что значительно увеличивали объем денег: мировое предложение денег выросло с 25 до 70 триллионов долларов за семь лет, предшествовавшие краху, – несравнимо быстрее, чем росла реальная экономика. Если деньги увеличиваются в таком темпе, это показывает, будто мы считаем, что будущее будет намного богаче, чем настоящее. Кризис стал просто ответным сигналом из будущего: мы ошибались.
Все, что могла сделать мировая элита, когда разразился кризис, – это поставить еще больше фишек на рулетку. Найти около 12 триллионов долларов для количественного смягчения не представляло проблемы, поскольку элита и была кассиром в этом казино. Но в течение некоторого времени она должна была повышать ставки более плавно и действовать менее опрометчиво[20].
В этом, собственно, и состоит мировая политика с 2008 года. Печатается так много денег, что стоимость их заимствования для банков падает до нуля или даже становится отрицательной. Когда реальная процентная ставка становится отрицательной, вкладчики, – которые могут обезопасить свои деньги только путем покупки правительственных облигаций, – вынуждены отказаться от каких-либо доходов со своих сбережений. Это, в свою очередь, стимулирует восстановление рынков недвижимости, товаров, золота и акций, поскольку заставляет вкладчиков инвестировать свои средства в эти более рискованные сферы. На настоящий момент результатом является шаткое восстановление, однако стратегические проблемы остаются нерешенными.
Рост в развитом мире слаб. Америка восстановилась лишь потому, что довела федеральный долг до 17 триллионов долларов. Триллионы напечатанных долларов, иен, фунтов стерлингов, а теперь и евро по-прежнему находятся в обращении. Долги западных домохозяйств не выплачиваются. Целые города-призраки, построенные со спекулятивными целями, от Испании до Китая, остаются нераспроданными. Еврозона, возможно самая важная и хрупкая экономическая конструкция в мире, по-прежнему пребывает в застое, в результате чего политические разногласия между классами и странами лишь усиливаются, грозя разнести ее в клочья.
Это не может продолжаться долго – если только будущее не принесет нам сказочных богатств. Однако экономика, которая рождается из кризиса, неспособна создать такие богатства. А значит, сейчас настал решающий момент и для неолиберальной модели, и для самого капитализма, как я покажу во второй главе.
Если мы перемотаем пленку и вернемся в Нью-Йорк сентября 2008 года, вы увидите, насколько рациональным был оптимизм, на котором основывался бум. В моем репортаже, снятом тогда, можно увидеть толпу людей, стоящих у главного офиса Lehman и фотографирующих на свои телефоны Nokia, Motorola и Sony Ericsson. Эти мобильники давно устарели, доминирование на рынке этих брендов уже ушло в прошлое.
Быстрое развитие цифровых технологий, на котором основывался бум до 2007 года, лишь на мгновение взяло передышку во время экономического спада. В годы, последовавшие за крахом Lehman, мир завоевали iPhone, которых затем превзошли смартфоны на платформе Android. Стали популярны планшеты и электронные книги. Социальные сети, о которых тогда мало кто говорил, стали играть ключевую роль в жизни людей. У Facebook было 100 миллионов пользователей, когда Lehman разорился; сейчас, когда пишется эта книга, у него 1,3 миллиарда пользователей, что превышает количество тех, кто пользовался интернетом во всем мире в 2008 году[21].
