Джозеф Стиглиц - Глобализация: тревожные тенденции
Экономическая теория, объясняющая провал коммунизма, проста: централизованное планирование обречено на неудачу уже потому, что ни один государственный орган не в состоянии собрать и переработать всей нужной для хорошего функционирования экономики информации. Без частной собственности и прибыли отсутствует мотивация, в особенности управленческая и предпринимательская инициатива. Режим ограничений на торговлю в сочетании с огромными пособиями и произвольной системой цен означали, что система была перенасыщена деформациями.
Отсюда следовало, что замена централизованного планирования децентрализованной рыночной системой, замена общественной собственности частной и ликвидация или по крайней мере сокращение числа деформаций путем либерализации торговли должны привести к всплеску экономики. Сокращение военных расходов, которые поглощали огромную долю ВВП, когда СССР еще существовал, в пять раз больших, чем в эру после окончания «холодной войны», обеспечивало даже еще больший запас возможностей для повышения жизненного уровня. Вместо этого жизненный уровень в России и во многих других восточно-европейских странах, переходивших к рынку, снизился.
ИСТОРИЯ РЕФОРМ
Первые ошибки были совершены сразу же после начала перехода. В порыве энтузиазма и стремления без промедления попасть в рыночную экономику реформаторы одномоментно в 1992 г. освободили большинство цен, что ввергло страну в инфляцию, уничтожившую сбережения населения и поставившую проблему макростабильности на первое место среди приоритетов повестки дня. Все понимали, что с гиперинфляцией (инфляцией, выражавшейся двузначными числами темпа прироста в месяц) будет крайне трудно осуществить успешный переход к рынку. Итак, первый раунд шоковой терапии ― одномоментная либерализация цен ― потребовал второго раунда: снижения темпов инфляции. Это в свою очередь потребовало ужесточения кредитно-денежной политики ― повышения процентных ставок.
В то время как большинство цен было полностью свободным, некоторые, наиболее важные цены удерживались на низком уровне ― это цены на природные ресурсы. В сочетании с недавно продекларированной «рыночной экономикой» это было прямым приглашением: если вы можете, например, купить нефть и перепродать ее на Запад, вы можете сделать миллионы или даже миллиарды долларов. Так люди и делали. Вместо того чтобы зарабатывать на создании новых предприятий, они обогащались с помощью новых форм старого предпринимательства, эксплуатируя ошибки политики правительства. Это поведение, которое можно назвать «охотой за рентой», дало возможность реформаторам объявить, что проблема состоит не в том, что реформы проводятся слишком быстро, а в том, что они проводятся слишком медленно. Если бы только все цены были освобождены сразу! Этот аргумент имеет некоторую обоснованность, но при защите радикальных реформ он звучит неискренне. Политические процессы никогда не оставляют технократам полной свободы, и по веской причине: как мы уже убедились, технократы часто упускают из виду важные экономические, социальные и политические аспекты. Реформы, даже в хорошо функционирующих политических и экономических системах, всегда нарушают привычный порядок. Даже если бы одномоментная либерализация цен имела смысл, более уместным является вопрос: как с ней быть, если ее нельзя быстро распространить на важные секторы экономики, например либерализовать цены на энергию?
Либерализация и стабилизация были двумя столпами стратегии радикальных реформ. Быстрая приватизация была третьим. Но первые два поставили препятствие на пути третьего. Высокая первоначальная инфляция уничтожила сбережения большинства россиян, так что в стране не было достаточного числа людей, способных купить предприятия, подлежавшие приватизации. Даже если бы у них была возможность позволить себе купить предприятия, им было бы трудно вдохнуть в эти предприятия жизнь в условиях таких высоких процентных ставок и отсутствия финансовых институтов, предоставляющих капитал.
Приватизация была задумана как первый шаг процесса реструктуризации экономики. Не только собственники должны были поменяться, но и менеджмент, а производство должно было быть переориентировано с производства того, что прикажут, на производство того, что хочет потребитель. Эта реструктуризация, разумеется, требовала новых инвестиций и во многих случаях сокращения рабочих мест. Это сокращение, конечно, помогает поднять общую эффективность экономики, но только в том случае, если работники перемещаются с низкопроизводительных рабочих мест на более высокопроизводительные. К сожалению, такая положительная реструктуризация происходила очень редко, частично из-за того, что используемая стратегия поставила на пути этого непреодолимые препятствия.
Радикальная стратегия реформ не срабатывала: ВВП России с 1989 г. падал из года в год. То, что предусматривалось как короткая рецессия переходного периода, затянулось более чем на десять лет. Казалось, что дно не будет достигнуто. Опустошение, выраженное в потерях ВВП, было большим, чем Россия испытала во Второй мировой войне. В период 1940-1946 гг. промышленная продукция в Советском Союзе сократилась на 24 процента. За период 1990-1999 гг. промышленное производство России упало почти на 60 процентов ― даже больше, чем ВВП (54 процента). Те, кто знаком с историей более раннего переходного периода к коммунизму во время русской революции, могут провести некоторые сравнения между этой социально-экономической травмой и переходным периодом после 1989 г.: поголовье скота сократилось почти вдвое, инвестиции в обрабатывающую промышленность почти прекратились. Россия смогла привлечь некоторое количество иностранных инвестиций в природные ресурсы; но Африка уже давно продемонстрировала, что если вы оцениваете свои природные ресурсы достаточно низко, то привлечь в них иностранные инвестиции нетрудно.
Программа стабилизации ― либерализации ― приватизации, разумеется, не была программой роста. Она была нацелена на создание предварительных условий для роста. Вместо этого она создала предварительные условия для деградации. Не только не делались инвестиции, но и снашивался капитал ― сбережения испарились в результате инфляции, выручка от приватизации или иностранные кредиты были растрачены. Приватизация, сопровождаемая открытием рынков капитала, вела не к созданию богатства, а к обдиранию активов. И это было вполне логичным. Олигарх, который оказался в состоянии, используя свое политическое влияние, присвоить за гроши активы стоимостью в миллиарды, естественно, стремился вывести деньги из страны. Держать деньги в России означало инвестировать их в страну, находящуюся в глубокой депрессии, и рисковать не только малой отдачей, но и конфискацией активов последующими правительствами, которые неизбежно, и совершенно справедливо, поднимут вопрос «незаконности» процесса приватизации. Любой человек, который был достаточно ловок для того, чтобы выиграть в приватизационной гонке, будет также достаточно смекалист для того, чтобы поместить свои деньги в бурно развивающийся фондовый рынок США или в тихую гавань счетов, хранящих тайну вкладов офшорных банков. Они не дожидались бегства в последний момент от грозящей опасности, и неудивительно, что миллиарды покидали страну.
МВФ продолжал обещать, что оживление уже не за горами. В 1997 г. у него были основания для такого оптимизма. Если производство упало до 41 процента от уровня 1990 г., куда же ему дальше падать? Кроме того, страна в основном следовала рекомендациям Фонда. Она провела либерализацию, хотя и неполную; она добилась частичной стабилизации (темпы инфляции были резко снижены) и осуществила приватизацию. Правда, легко осуществлять приватизацию, если не слишком задумываться над тем, как ее осуществлять, фактически раздавая высокоценную государственную собственность своим друзьям. На деле такой способ приватизации был крайне выгоден правительству ― вне зависимости от того, как поступали взятки: прямо наличными или в виде пожертвований на предвыборные кампании (или в том и другом виде).
Но проблески оживления, сверкнувшие в 1997 г., продержались недолго. На самом деле решающими оказались ошибки, сделанные МВФ в другой, отдаленной части мира. В 1998 г. на Россию выпали «радиоактивные осадки» (отголоски) Восточно-азиатского кризиса. Кризис привел к всеобщей «робости» инвесторов в отношении возникающих рыночных экономик; инвесторы потребовали более высокой отдачи в компенсацию за предоставление капитала этим странам. Зеркальным отражением низкого уровня ВВП и инвестиций явился низкий уровень государственных финансов: российское правительство прибегло к крупномасштабным займам.
Несмотря на трудности сведения в госбюджете концов с концами, правительство под давлением Соединенных Штатов, Всемирного банка и МВФ, требовавших скорейшей приватизации, отдавало принадлежавшие государству активы за бесценок и делало это до того, как была организована эффективная налоговая система. Правительство создало могущественный класс олигархов и бизнесменов, плативших лишь ничтожную часть той суммы налогов, которую им полагалось платить и действительно пришлось бы платить в любой другой стране.
