Эдвард Люттвак - Переворот
В-третьих, разыгрывается специфическая имитационная игра: проигрываются сценарии наиболее вероятностного поведения представителей различных социальных групп, профессиональных сообществ, этнических кланов, религиозных общин. Это что-то наподобие шахматной игры, с более-менее известными фигурами и с предсказуемыми ходами, но одновременно — с допущением возможности того, что какая-либо из фигур может выйти на более высокий рефлексивный уровень и превратиться в равноправного с организатором переворота игрока. К тому же, в отличие от шахмат, ведущаяся в рамках этой практики игра лишена каких-либо определенных правил. Задача организаторов переворота как раз и состоит в том, чтобы навязать другим игрокам свои правила, ломая обычные стереотипы поведения и руководствуясь не только привычной, но также и особой — парадоксальной — логикой. Позже эту игру и эту логику Люттвак назовет «стратегией».
Другой особенностью разрабатывавшихся американскими интеллектуалами социальных практик является то, что они не были нацелены на строительство и созидание, а скорее рассматривались в качестве оружия для использования в геополитических войнах, поэтому опирались не на «линейную логику производства», а на «парадоксальную логику стратегии»[110]. Не стоит забывать, что основная сфера профессионализации Эдварда Люттвака — военная стратегия, и он, разрабатывал свои методы в годы «холодной войны».
Попробуем рассмотреть государственный переворот в более широком контексте. Во-первых, как уже говорилось выше, имеет смысл проанализировать технологию государственных переворотов именно в контексте «холодной войны» — сорокалетнего противостояния двух сверхдержав: США и СССР. Во-вторых — в том смысловом поле, которое Эдвард Люттвак задает в своих последующих книгах. Например, в тех работах, в которых ключевое место уделяется понятию grand strategy («Стратегия Римской империи», «Стратегия Византийской империи»), а также в тех контекстах, которые заданы в его главном труде по военной стратегии: «Стратегия: Логика войны и мира». Это позволит нам проследить динамику развития авторского метода.
В качестве главной причины поражения Советского Союза в «холодной войне» обычно называют его неспособность выдержать навязанную Соединенными Штатами гонку вооружений. Утверждается, что социализм как политическая и экономическая система оказался менее конкурентоспособен, чем капитализм, а американская управленческая система оказалась эффективнее советской. Но если взглянуть на «холодную войну» сквозь призму той логики, которую Люттвак разрабатывает в своих книгах, то можно понять, что гонка вооружений — это лишь один из аспектов противостояния, что-то наподобие «войны на истощение», которая представляет собой самый простой и прямолинейный способ ведения боевых действий. В ней нет места для применения настоящего военного искусства: она не требует проявления ни полководческого, ни стратегического гения. Настоящая стратегия начинается тогда, кода приступают к использованию более тонких методов ведения войны — различного рода военных маневров. И если мы рассмотрим технологию государственного переворота в контексте «холодной войны», то сможем заметить два момента. Во-первых, она является особым оружием для относительно мирного захвата политического и экономического контроля над стратегически важными территориями; а во-вторых, данная технология может быть использована в качестве особого «военного маневра», нацеленного на нанесение неожиданного, но сокрушительного удара по организационно-командным структурам вашего основного противника.
Как известно, военный маневр предназначен не для уничтожения врага с применением всей имеющейся в распоряжении военной мощи, а скорее ориентирован на нанесение выборочного удара по слабым местам в системе его обороны и общей военно-экономической организации[111].
В книге «Стратегия. Логика войны и мира» Эдвард Люттвак пишет: «…те, кто настроен на истощение, будут, прежде всего, искать цели для атаки, не уделяя сколько-нибудь серьезного внимания природе врага; тогда как те, кто намерен совершить маневр, будут стремиться понять внутренние законы действий врага, логику размещения его войск, практику принятия решений и стили руководства, выискивая уязвимые места, которые могут быть вовсе не материальными, а скорее политическими, культурными или психологическими».
Попробуем найти ответ на вопрос: а в чем же были слабые стороны Советского Союза? Косвенный ответ на него можно найти уже в первой книге Люттвака: выявляя страны, подходящие для совершения в них государственных переворотов, он называет ряд качеств, которыми они должны обладать. Слабыми местами стран-мишеней оказались изолированность их политических элит от населения страны и недостаточная развитость институтов гражданского общества. Население этих стран было аполитичным и обладало низкой социальной рефлексией. Властители подобных стран обычно использовали доставшуюся им в наследство от колониальных времен административно-бюрократическую систему для утверждения и удержания своей власти. Оказалось, что эти социальные мегамашины имеют поразительную устойчивость и инертность, а разломать или демонтировать их и, главное, заменить чем-то иным очень сложно. Но, как и любая машина, административно-бюрократическая система подчиняется тем, кто имеет доступ к рычагам ее управления — именно этим обстоятельством обычно и пользуются организаторы государственных переворотов[112].
Сумев захватить и удержать всласть в 1917 году, большевики тем не менее были вынуждены использовать для управления страной элементы и конструкции старой имперской административной машины — несмотря на их прежние призывы разрушить весь старый мир до основанья. Они попытались расшатать, модернизировать, переустроить эту систему, однако им все-таки пришлось опираться на ее старые организационные структуры, а иногда даже использовать их прежнее кадровое наполнение.
Сталин пришел к власти, по сути, совершив новый государственный переворот. Он уничтожил или распылил всю прежнюю партийную гвардию, после чего очень тщательно контролировал подступы к системе управления государством. Кроме того, он произвел своеобразную социальную селекцию для наполнения бюрократической системы страны новыми кадрами. Сталин не позволял людям, попавшим на верхние этажи социальной иерархии, приобрести свободу действия: они могли жить и функционировать только в качестве «механизмов» той государственной машины, для работы в которой их возвысили, они были вынуждены четко и механистично выполнять ту почетную роль, которую им предоставили. Так что пока был жив вождь народов, осуществление государственного переворота внутренними силами в СССР было практически невозможно.
После смерти Сталина произошел ряд очень важных событий: во-первых, было успешно осуществлено нескольких «дворцовых переворотов», во-вторых, властная элита оформилась в особую социальную группу, а потенциальный доступ к рычагам управления административной системой получили многие члены этого сообщества. В-третьих, население большей части СССР оставалось аполитичным, а разрыв между властными элитами и обществом продолжал увеличиваться. В общем, страна приобрела все необходимые качества для того, чтобы превратиться в потенциальную мишень для проведения в ней государственного переворота[113], или для вмешательства в ее жизнь при помощи каких-либо других, более сложных и совершенных оружий «избирательного социального поражения».
По мнению Люттвака, страны становятся удобной мишенью для совершения в них государственных переворотов не потому, что их государственный аппарат слишком слаб, а скорее по причине того, что этот аппарат оказывается слишком бесконтрольным и слишком сильным. «Последствия теперь очевидны в полной мере. Правители новых государств наделены всей полнотой власти над индивидами, которые могут предоставить современной государственной машине новые технологии, средства телекоммуникации и современное оружие. Но поведение этих правителей не ограничено законом или моральными стандартами, которые должно утверждать и защищать настоящее гражданское общество, даже если оно требует всего лишь лицемерия со стороны власть предержащих»[114]. Чем больше население утрачивает веру в то, что оно может хоть как-то влиять на логику управления страной; чем больше оно теряет возможность понимать, что на самом деле творится во властных структурах, как эти структуры формируются, кто, как и по каким принципам туда отбирается или попадает, — тем слабее становится контроль доступов к рычагам управления государственной машиной со стороны общественности.
