Юрий Скуратов - Путин – исполнитель злой воли
Обыски были некой акцией устрашения. Произошло все довольно буднично, хотя некий холодок в душе сохранился до сих пор. Мне позвонил следователь Паршиков:
– Юрий Ильич, мы хотим произвести у вас выемку документов, в частности изъять удостоверение Егиазаряна.
В свое время для меня это оказалось новостью: банкиру Егиазарянуя никаких удостоверений не давал.
– Что за удостоверение? – спросил я, когда узнал о нем (это было раньше, когда я еще не покидал свой кабинет).
– Удостоверение советника Генеральной прокуратуры.
Я позвонил начальнику управления кадров Поляковой:
– Первый раз слышу о таком удостоверении. Дайте команду на вахту – пусть изымут!
Оказывается, у Егиазаряна действительно имелось «внештатное» удостоверение, его вскоре у него изъяли. Подписал удостоверение заместитель Генерального прокурора Колмогоров, подпись была подлинная, когда же стали Колмогорова спрашивать об этом, он сказал, что вообще такого не помнит, все-таки пять лет прошло с момента выдачи…
Я прекратил разбирательство – подпись-то подлинная, – и положил удостоверение в сейф. Там оно где-то и валялось, пылилось среди бумаг.
Тем временем прошло несколько моих интервью – о «семье», о счетах, о трех кредитных карточках, с которых, как выяснилось, было снято несколько десятков тысяч долларов, и «группа обыска» появилась у меня.
Обыски прошли в сентябре, прошли вполне корректно, у меня никаких замечаний не вызвали, но на Западе это восприняли как форму давления на Генерального прокурора, борющегося с коррупцией.
А западные правоохранительные органы уже вовсю работали по семье президента. Отыскали собственность БАБа на Лазурном берегу, в местечке Ла Гарус, об этом было сообщено во влиятельной швейцарской газете «ТАН».
Вилла эта была куплена очень дешево при участии Инвестиционного общества французской недвижимости – за 55 тысяч франков. Одна только земля под виллой стоит дороже, гораздо дороже: когда же стали искать Инвестиционное общество французской недвижимости, то оказалось, что адрес у фирмы ложный… Есть предположение, что вилла эта была куплена на деньги «Сибнефти».
Был раскручен и «сюжет» с домиком в Баварии, в местечке Гармиш-Партенкирхен, где несколько раз была засечена Татьяна Дьяченко, делавшая заказы на обои, мебель и тому подобное. Вылетала она туда вместе с Абрамовичем, это было отмечено в аэропорту Шереметьево.
У Люси Эдвардс и Натальи Гурфинкель-Когаловской были произведены обыски и им предъявили обвинения. Обвинения были предъявлены также Питеру Берлину и Светлане Кудрявцевой – еще одной нашей соотечественнице, служащей восточноевропейского филиала «Бэнк оф Нью-Йорк».
Гурфинкель была выпущена под залог в 30 тысяч долларов, но ей явно грозила тюрьма. Хотя она и отрицала, что получала взятки от «Бенекса» и Берлина, но были найдены уже чеки на 30 с лишним тысяч долларов от Берлина и на восемь тысяч – от «Бенекса»…
Самое интересное, кроме правоохранительных органов Запада и российской прокуратуры, проблемой возврата денег озаботился еще один наш гражданин Лебедев Александр Евгеньевич из Национального резервного банка – тот самый Лебедев, который сам проходит по уголовному делу о хищении и отмывании российских денег. Действует по принципу: «Держите вора!» А держать-то надо все-таки самого Александра Евгеньевича.
Если бы не противодействие Кремля, можно было бы узнать, счета каких российских чиновников находятся в «Бэнк оф Нью-Йорк», сколько денег на этих счетах имеется, откуда они взялись, из каких источников.
Я встречался с комиссией Курта Вэлдома и попросил их сообщить, чьи это счета и каковы источники поступлений. Американцы обещали поработать над этим вопросом.
Рашенгейт – горький урок, через него надо было пройти. Мы подписали Страсбургскую конвенцию о борьбе с коррупцией, нам надо учиться поиску грязных денег у Запада. Швейцария, например, не считает для себя это зазорным и пытается научиться этому у Англии, мы же – нет… У нас на то просто нет политической воли.
Судебные тяжбы
При возбуждении против меня уголовного дела было допущено, как я уже говорил, несколько грубых нарушений. По этому поводу я обратился в Генеральную прокуратуру – думая, родное ведомство защитит, возьмет под крыло или хотя бы поможет, но не тут-то было. Хотя я обращался и к Демину, а потом и к Чайке.
Всем было ясно, что Росинский, возбуждая против меня уголовное дело, совершил должностное преступление – дело-то он возбудил незаконно. Но все мои обращения были гласом вопиющего в пустыне. Стало понятно, что, пока я не займусь жесткой юридической защитой, а потом таким же жестким нападением, ничего путного у меня не получится.
Из Генпрокуратуры поступило несколько невнятных, будто жеваная каша, ответов. Надо было обращаться в суд.
Адвокатами у меня согласились стать Леонид Георгиевич Прошкин и Андрей Валерьевич Похмелкин. У них, конечно, такой известности, как, допустим, у Падвы или Резника, нет, но адвокаты они не хуже прославленных «мастеров защиты и нападения» на юридическом поле.
Существующее уголовно-процессуальное законодательство – здорово устаревшее, кстати, принятое еще в 1961 году, – не позволяло обжаловать факт незаконного возбуждения уголовного дела в суд, но существовало постановление Конституционного суда, где подчеркивалось, что если действия следствия ущемляют права и свободу граждан, то можно, не дожидаясь решения суда по сути дела, обжаловать эти действия в судебном порядке. Хотя факт возбуждения уголовного дела не влечет за собой ущемления конституционных прав, но в моем случае была другая ситуация – я был отстранен от должности в связи с возбуждением Росинским уголовного дела. Поэтому в мае 1999 года адвокаты подали иск в Московский городской суд и впервые в истории отечественной юриспруденции создали прецедент – обжаловали в суд возбуждение уголовного дела.
Почему сразу в городской суд, а не в районный или муниципальный, перескочив через пару ступеней?
Все дело в том, что Главная военная прокуратура мое дело засекретила, засекреченные дела может разбирать лишь спецсостав, а он имеется только в городском суде.
Надо отдать должное следователям ГВП, – они расследовали мое дело объективно. И начальник следственного управления Шейн Виктор Степанович, и начальник отдела Баграев Юрий Муратович, и многие другие, – они вообще полагали невозможным, в угоду каким-то чиновникам, пусть даже высокого полета, закрывать глаза на закон.
Судья Нина Маркина перелистала материалы и, как мне сказали адвокаты, по первости отнеслась к ним скептически, но когда познакомилась с ними поближе, то точку зрения изменила: она увидела грубое нарушение уголовно-процессуального законодательства.
* * *17 мая состоялся суд, который признал действия Росинского незаконными. Хотя я, честно говоря, мало надеялся на успех: знал, какое давление оказывается на Маркину и ее коллег. Решение это было в некотором роде поворотным: возбужденное уголовное дело надо было выбрасывать в урну, мне же как ни в чем не бывало выходить на работу.
Главная военная прокуратура опротестовала это решение в Верховном суде России.
Вот тут-то и начались некие игры, которые, честно говоря, не украшают судебную власть.
В мае состоялась встреча Ельцина с Вячеславом Михайловичем Лебедевым, у того, как у председателя Верховного суда, кончался срок полномочий, – и, надо полагать, разговор шел не только о продлении этого срока.
Ельцин пообещал Лебедеву продлить срок его полномочий, но Волошин спешить с этим не стал. Вот уже и май прошел, а документов в Совете Федерации, который решает вопрос о продлении, нет, вот уже и середина июня наступила, а документов все нет и нет. Стало ясно, что в Кремле ждут, какое решение Верховный суд примет по моему вопросу, отменит постановление Мосгорсуда или нет?
Свое решение Верховный суд вынес 22 июня, и не в мою пользу, а на следующий день, 23 июня, документы на Лебедева поступили в Совет Федерации: хороший, мол, у нас верховный судья, надо утвердить его еще на один срок.
Все, как видите, было шито белыми нитками.
Главную роль на таких судебных заседаниях обычно играет судья-докладчик. Им был B.C. Валюшкин. Председательствовал судья В.В. Кузнецов. Третий судья – А.Г. Ботин. Эти трое и решили мою судьбу.
Известно, что Валюшкина к себе вызывал Лебедев и имел с ним продолжительную беседу. Ясно, что говорили они не о видах на урожай сахарной свеклы в Курской области. После этого Валюшкин начал звонить в Мосгорсуд и требовать, чтобы оттуда как можно быстрее переслали документы. Валюшкин же и оглашал определение судебной коллегии, хотя обычно это делает председательствующий, – в данном случае должен был делать Кузнецов, – но Кузнецов всем своим видом демонстрировал, что не имеет к решению никакого отношения.
Мы с адвокатами, конечно, предполагали, что Верховный суд отменит вердикт Московского городского, но только не по этим, очень уязвимым пунктам, по которым он отменил. Мосгорсуд вообще мог, например, не принимать моего иска, – такого не было никогда, Мосгорсуд же создал прецедент: отныне, как я понял, в принципе можно обжаловать и другие постановления о возбуждении уголовного дела.
