Игорь Дьяков - Под крылом Жириновского
Адвокатская изворотливость «мировой закулисы» непримирима к «восточной схизме», нестяжательству, все еще растворенному в народе нашем. Хочется, чтобы все покупалось-продавалось, иначе не понять ростовщику другой жизни, становится она враждебной ему, ускользает от цепких лапок его.
Уж целыми народами люди согласились «быть как все», надев футляр «цивилизации». Уже чуть ли не везде «общечеловеческими ценностями» попрана совесть, а интересы желудка возведены в наивысшую ценность. И Европа согнулась под прессом тотальной унификации, загнала вглубь свою «самость».
А Россия все еще смеет помнить себя, исконную! Смеют курить на тесных кухнях, смеют невидящим взглядом вглядываться в прошлое и будущее остатние мужики, терзаемые мыслью о поруганном Отечестве, болящие болями Родины.
Талонами их, дефицитом искусственным, рублем, обессмысливающим труд! Нет, и малым довольствуются, дурни, и нейдет из головы великая Русская держава, выбиваемая из-под ног.
Водкой их, пещерным уровнем медицины, выхлопными неочищенными газами, жратвою списанной, да лбами, лбами стукнуть! – пыхтит, старается «мировое сообщество», ищет и находит исполнителей сатанинских своих планов.
То и дело раздаются с концлагерных вышек предупредительные очереди, то и дело мордуют надсмотрщики изможденных людей идеологической дубинкой со свинцовой головой очередного вождя на конце. Уходят, побитые, зализывают раны, но в глазах – непреклонность, и давно поняли каратели, что только смерть окончательно сломает этих людей. Духовная смерть через недачу воздуха России, через потчевание ядом в ярких западных обертках.
Но единственное государство в мире, задуманное и осуществленное на понятии совести, понятии, не имеющем аналогов в других языках, продолжает существовать в душе русского человека.
Вслушиваюсь в голоса, живущие над погостами.
– Охохонюшки-хо-хо! Повыбирали больших людей, образованных, на все страны известные люди. А наш-то мужик: сам и дороги торит, и землю строит, и суд чинит. Один за все правительство отвечает…
– Слышать противно, как лодыри теперь рассуждать приучились. Коли добер, так, по себе судья, работу похерит вовсе; а коли зол, так кого-нито в палачи произведет, а сам глаза заплющит да на бархатах новых и разоспится.
– Из простых многие теперь в лодыри подадутся. Особенно, которые говорить горазды. Языку работы минуточка, а в одну такую минуточку на всю жизнь руки нежнеют…
– Я думаю, обидят нас. За себя постоять мы только сгоряча умеем… Как бы туману не напустили…
Слышишь и не знаешь, то ли покойники перекликаются, то ли живые.
«Только сгоряча умеем», «как бы туману не напустили»…
Когда-то, в 60-х, создали мощный фильм «Мы – русский народ». Слеза прошибала. Характер русский показан был мощно. Но весь пафос фильма в конце концов был повернут «за совецку власть», которая была антирусской, на жертвенность ради подсунутой идеи, на готовность крови своей не жалеть за чужие, по сути, интересы. И играли-то актеры могучие. Но представляли и Кавказ, и еврейство, и других инородцев. И русских всеэкранно призывали жертвовать собой и за этих самых инородцев. На самом-то деле только до 1924 года под красной звездой – троцкистским символом смертного приговора – было уничтожено до 30 миллионов именно русских. С тех пор практически ничего не изменилось. Раскрутят ситуацию до «сгоряча» и станут звать: «За Родину, за Абрамовича!» А заградотряды из кавказских и моссадовских наемников подтолкнут к очередным ненужным подвигам. Не дай-то Бог!
…Долгая дорога. Молчит водитель почти неподвижно – только вымпел над лобовым стеклом какой-то треугольный болтается, кисточкой «разметая» дорогу, освещенную фарами. Темно снаружи, темно внутри.
Оглядываюсь. Сидят порознь трое мужчин, каждый свою думу думает. Лица не видны, только силуэты.
– Господа! – произносит вдруг статный бородач на заднем сиденье. – Я вынужден предостеречь соотечественников от создания собственного культа…
Вглядываюсь: придерживает правую руку… В белом мундире… Лица не разобрать, но лоб высок, лысина… Пятно темное на груди… Нет, не может быть!..
– Думский путь оказался гибельным для России. Я не сделал того, что был обязан сделать как подданный своего Государя, как православный человек, как премьер-министр…
Столыпин! «Доизучался», – мелькнула мысль.
– И «левая», и «правая» оказались нераздельным разрушительным целым, направленным против державных основ Святой Руси. Яд либерализма, видимо, проник во все поры государства и достиг престола. Мое правительство несет ответственность за потакание революции, как это не может показаться странным в моих устах.
Бездействие – самый тяжкий, свинцовый грех правительства, если оно не игрушка в чужих руках. Если игрушка – это всего лишь государственная измена. Моей ошибкой было противодействие восстановлению патриаршества, сохранение синода. Государь еще в 1905 году предлагал Себя в патриархи – этого, мягко говоря, не оценили. Государь исполнил свой долг до конца: Россия потеряла почти все, но нравственный идеал ее в лице Государя остался незапятнанным. И страшно подумать: ведь выстрел Богрова мог тогда, в киевском театре, оборвать Его жизнь. Я же расплатился за нагромождение разгильдяйства и предательства, которое обязан был расчистить… Еще раз повторяю, господа: не совершайте ошибок, создавая идолов из людей, действием или бездействием своим приближавших гибель России…
Твердый ровный голос умолк. Видно было, как величавая фигура говорившего подалась назад с видимым облегчением от высказанности.
Молчание прервал другой голос. Кавказский акцент, усиленный волнением и подчеркнутой взвешенностью каждого слова, не оставлял никаких сомнений в личности задумчиво сидевшего на сиденье, расположенном сразу за водителем.
– Я каяться не буду: имя и дело Сталина так изгажено, что мне впору претендовать на титул мученика всесоветского. Скажу правду – никто не поймет, совру – верить не станут. Что можно добавить? История России до 1917 года, ее тайные пружины – это одна цепочка. История после 1917-го – другая. И они лишь частично едины… То, куда идет дело, я понял задолго до революции. Режим прогнил. На смену ему плыли пароходами из Америки, ехали в пломбированных вагонах через Германию. Погром был уже неизбежен, потому что – ритуален. Пришлось вооружиться всем демагогическим набором и стать завзятым талмудистом, чтобы не быть «белой вороной». Тайные пружины истории России после 1917-го еще не начали обнажаться: вы не выпросите доступа к архивам Сталина! Но относительной полноты власти я достиг в 1934 году. Дальше были краткие периоды, пока меня не ликвидировали за «антисемитизм» – то есть за попытку ввести вместо доллара в качестве мировой валюты золото. Потом Кеннеди практически за то же и убили «химики» Федерального Резерва США.
Странно, что в Израиле мне не поставлен памятник – без меня этого псевдогосударства не было б. Мне нужна была эмиграция. Но те, для кого создавался анклав на Ближнем Востоке, посчитали, что настало время громить «сталинскую империю» – СССР. Он стал им не нужен и опасен.
Через сорок лет после моего убийства премьер-министр Израиля Эхуд Ольмерт поблагодарил советских евреев за развал СССР и за то, что они сделали Израиль более богатым и преуспевающим. Потом он объяснил, что именно борьба евреев против СССР и стала «главным элементом развала советского режима». Это был циничный плевок – нет, не в меня! – в нашу историю и прошлое нашей страны. И опять в меня харкают, будто Лейбы с его бандой и не бывало.
Страшны тайны войны и революции, второй войны и «сталинских» репрессий… Но кто мне поверит? Передайте привет тем, кто меня помнит лично. С кем мы вершили государственные дела. Мужчинам передайте, а не тем слюнявым фиглярам, которые устроили шабаш на теле «сталинской империи». Праху не больно: пусть попирают ногами. История еще не написана, не рассказана. Суд ее только начинается, и пусть он будет объективным. Пусть помнят и «злодея», и «вождя». Пусть помнят полупустую Москву с бежавшим правительством, с райкомами, устланными «периной» из изорванных партбилетов. Пусть помнят крестный ход вокруг Кремля в декабре сорок первого, тысячи восстановленных после войны храмов, десятки тысяч разоблаченных спекулянтов на крови – кто погибал, а кто и наживался, и теперь мстят. Пусть помнят изгнанных мною хаммеров и возвращенных из лагерей офицеров русской армии. Пусть все вспомнят и ничего больше не забывают.
И пусть откроют мои архивы!..
Говоривший умолк и поднес ко рту трубку. «Закурит? Чиркнет спичкой – и увижу лицо?» Нет, не закурил.
И настала очередь третьего, сидевшего за спиной.
– Что ж, господа, позвольте не представляться! Вы – из прошлого, я – из вероятного будущего. Пресса станет величать меня «русским Пиночетом», да уже и называла, аж до «Гитрела» доходило. А по мне – назови хоть горшком…
