Владислав Швед - Тайна Катыни, или Злобный выстрел в Россию
Хрущев также обвинял Сталина в том, что его приказу перед войной были взорваны оборонительные сооружения на старой госгранице СССР («линии Сталина»). Именно это якобы позволило немцам без особых трудов прорваться в глубь России. Впоследствии выяснилось, что это также была явная ложь.
Надо заметить, что доклад Хрущёва на XX съезде КПСС через несколько дней (через Польшу) оказался в Вашингтоне. Американские политики умело воспользовались этим. Соцлагерь забурлил. Всем известны события в Венгрии, но не менее активными были антисоветские выступления и в Польше. Здесь волнения начались весной 1956 г. Польская интеллигенция в Щецине и Торуни в числе других требований настаивала на пересмотре советской версии «Катынского дела». Для стабилизации ситуации Хрущеву лично пришлось летать в Польшу. Ему обязаны были доложить об этих настроениях.
Тогдашний министр обороны Польши Константин Рокоссовский в книге «Победа не любой ценой» так описывает эти события:
«28 мая 1956 г. в Познани столкновения между манифестантами и силами внутренних войск, а также армейскими частями привели к гибели нескольких десятков человек… Ситуация накалилась до предела. В октябре заговорили о возможности государственного переворота».
(Рокоссовский. Победа не любой ценой. С. 299)Беспорядки закончились серьезными изменениями в польском партийном, государственном и военном руководстве. 19 октября 1956 г. первым секретарем ЦК Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) стал Владислав Гомулка, бывший генеральный секретарь Польской рабочей партии, несколько лет отсидевший в тюрьме по политическому обвинению. Маршала Рокоссовского по требованию польской стороны отозвали в СССР.
В первое время после избрания Гомулки Хрущёв крайне настороженно относился к нему. Но потом:
«…интуитивно почувствовав в Гомулке лидера большого формата и близких ему установок, проникся к нему уважением… В международном отделе ЦК КПСС… считали, что Хрущев видел в Гомулке сторонника перемен, который будет его полезным союзником в Москве в борьбе с противниками оттепели».
(Катынский синдром. С. 201)В этой связи достаточно реальной представляется версия о том, что «исторические» документы впервые были подкорректированы еще во времена Хрущева в расчете на использование их через В. Гомулку. Надо иметь в виду, что в августе 1956 г. шесть членов Палаты представителей Конгресса США обратились к Н. Хрущеву с вопросом, почему он до сих пор не признал вину Сталина и Берии в «катынском убийстве офицеров польской армии» («Нью-Йорк Таймс», 5 августа 1956 г.). Гомулка, как человек в свое время обиженный сталинским режимом, хорошо подходил для роли обличителя Сталина в рамках не только соцлагеря, но и всего мира.
Леопольд Ежевский в своем исследовании «Катынь. 1940» пишет, что на XXII съезде КПСС, открывшемся 27 января 1961 г.:
«…Хрущёв пошел еще дальше в осуждении сталинизма и приоткрыл завесу над другими преступлениями 1936–1953 гг., что, в конечном счете, ускорило его собственное падение. Уже много лет курсируют слухи, что именно в тот период Хрущев обратился к Владиславу Гомулке с предложением сказать правду о Катыни и возложить вину на Сталина, Берию, Меркулова и других, покойных уже, видных представителей сталинской гвардии. Гомулка решительно отказался, мотивируя свой отказ возможным взрывом всеобщего возмущения в Польше и усилением антисоветских настроений».
(Ежевский. Катынь. Глава «После войны»)Многие исследователи полагают, что данная ситуация является вымышленной. Можно ли допустить, чтобы Хрущёв, поставивший цель сделать Советский Союз первой державой мира, фактически предал интересы страны? Однако известно, что Хрущёв совершил немало поступков, которые нанесли огромный урон СССР.
Член Политбюро ЦК КПСС, министр обороны СССР Д. Ф. Устинов на последнем году жизни, когда зашла речь о Хрущёве на Политбюро, сказал так:
«Ни один враг не принёс столько бед, сколько принёс нам Хрущёв своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства, а также в отношении Сталина».
(Из рабочей записи заседания Политбюро ЦК КПСС от 12 июля 1984 г. Цит. по: Совершенно секретно. 1995. № 9)Хрущёв расценивал Катынское преступление как одно из рядовых «злодейств Сталина», но учитывал его международную значимость. В этом плане для него главным было то, что в 1956 г. вопрос стоял о власти, без которой любые планы Хрущёва реформировать страну и «догнать и перегнать Америку» были бы неосуществимы. Не следует умалять мотив личной мести, которую Хрущёв испытывал по отношению к Сталину.
После смерти Сталина Хрущёв фактически балансировал на грани и, стремясь укрепить свои властные позиции, готов был пожертвовать многим. Он хорошо знал, что в мировом сообществе господствует мнение, что расстрел польских офицеров в Катыни — дело рук «большевиков». В 1956 г. Хрущёву представлялся весьма удобный момент воспользоваться ситуацией и, свалив вину за расстрел всех польских военнопленных на Сталина и его «приспешников» Молотова, Кагановича, Берия, Меркулова и др., демонстративно полностью порвать со «сталинским прошлым». Именно такой вариант и предлагали американские конгрессмены.
К сожалению, советские руководители в борьбе за власть не раз поступали, как Хрущев, выкидывая «катынскую карту». Вспомним Горбачева, который в 1990 г., ради повышения своего авторитета без должного расследования поспешил признать вину СССР за Катынь.
Ещё более предательски в 1992 г. поступил Ельцин. Он и его окружение, стремясь оправдать развал Союза, организовали беспрецедентную кампанию «шельмования» советского периода. Катынским документам в этом процессе отводилась особая роль.
Однако вернёмся к Хрущёву. Факт его разговора с Гомулкой о Катыни представляется достаточно достоверным. Тем более, что известен свидетель этого разговора. Им являлся сотрудник ЦК КПСС Я. Ф. Дзержинский, который по долгу службы присутствовал во время встречи Хрущева с Гомулкой. Его воспоминания изложены в книге другого сотрудника ЦК КПСС П. К. Костикова «Увиденное из Кремля. Москва — Варшава. Игра за Польшу».
Дзержинский так характеризует эту беседу, в ходе которой Хрущев сделал предложение Гомулке. Хрущев был:
«…под хмельком, рассуждал в привычном ключе о Сталине и его преступлениях и неожиданно предложил сказать на митинге о Катыни как злодеянии Сталина, с тем, чтобы Гомулка поддержал выступление заявлением, что польский народ осуждает это деяние».
(Катынский синдром. С. 203–204)В отличие от Хрущёва, Гомулка повел себя как серьезный и ответственный государственный деятель. Он моментально просчитал последствия такого заявления. Владислав Гомулка осознал, что в польском обществе возникнет масса болезненных вопросов относительно документов, мест захоронений офицеров, наказания виновных и т. д. Он понимал, что решение катынского вопроса надо начинать не с митинга. Всё это он сказал Хрущёву.
Гомулка в своих «Воспоминаниях», опубликованных в 1973 г., назвал публикацию в израильском издании «Курьер и Новины», в которой говорилось о предложении Хрущева рассказать правду о Катыни, «клеветой, сконструированной со злым умыслом» (Катынский синдром. С. 202). В этом нет ничего удивительного. Многие поляки отказ Гомулки от предложения Хрущёва рассказать «правду» о Катыни расценивали как предательство. Поэтому другого выбора, помимо отрицания, у Гомулки не было.
Для Хрущёва в 1956–1957 гг. историческая правда о Катынском деле не имела принципиального значения. Судьба нескольких сотен или тысяч пропавших в СССР поляков волновала его еще меньше. Главное было — развенчать «тирана» и укрепить свое положение. Ну а для оформления «доказательной базы» у Хрущёва был такой безотказный «инструмент», как Серов. Тем болеее, что исходный материал для «формирования доказательств» существовал.
Нет сомнений, что Политбюро ЦК ВКП(б) 5 марта 1940 г. приняло политическое решение о судьбе польских военнопленных, в том числе, вероятно, и о расстреле тех польских офицеров, которые были виновны в тяжких преступлениях. Вопрос в том, в отношении скольких поляков было принято это решение.
Известно, что НКВД еще в 1939 г. обладал исчерпывающими данными на польских офицеров, причастных к гибели пленных красноармейцев и провокациям против СССР. Об этом, в частности, свидетельствует польский генерал В. Андерс, который в своих воспоминаниях «Без последней главы» пишет, что следователи НКВД:
«…не стесняясь, показывали мне моё досье. Я с изумлением обнаружил там документы, касающиеся не только мельчайших подробностей моей служебной карьеры, но и многих совершенно частных эпизодов. Мне, например, показали совершенно незнакомые мне фотографии моей поездки на Олимпиаду в Амстердам и на международные конкурсы в Ниццу».
