Дмитрий Тренин - Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад»
Распад СССР принес военным не только травму распада единых вооруженных сил (особенно тяжело происходило «самоопределение» офицеров Черноморского флота). Не менее острым было осознание того факта, что самые многочисленные и хорошо оснащенные вооруженные силы не сумели предотвратить распад государства, которому они поклялись служить. Отказ командования Советской армии выступить на защиту СССР в момент обострения внутреннего кризиса (подобно тому, как это сделали тогда же их югославские коллеги) имел несколько причин. Главными среди них были глубочайшее разочарование военных в политиках всех направлений и политике как таковой; убежденность, что в любом варианте вмешательства в политику армию «используют», а в случае неудачи – «подставят», т. е. сделают козлом отпущения; ощущение недостаточной поддержки в обществе для военного вмешательства; дефицит бонапартизма в российском генералитете. Если бы, однако, военные все же решили сыграть в «свою игру», сценарий «ядерной Югославии» был бы более чем вероятен.
Правительство Гайдара исходило из принципа: не в военной силе правда, а в экономической мощи. 1992 г. стал не только годом либерализации цен, но и годом ударной «демилитаризации всей страны». Оборонный заказ на 1992 г. был сокращен в восемь раз по сравнению с 1991 г. «Раскрепощение» офицеров, которые в СССР практически не имели возможности по собственному желанию покинуть армию до истечения 25 (а фактически больше) лет службы, привело к массовым добровольным увольнениям. Уходили наиболее активные и способные офицеры, многие из которых сумели найти себя в новой экономике. Одновременно принятый 11 февраля 1993 г. закон «О воинской обязанности и военной службе» № 4455-1, вводивший отсрочки от призыва на срочную военную службу в связи с многочисленными причинами, фактически предоставил возможность студентам не служить в армии. Тем самым не только элита, но и значительная часть «протосреднего класса» была освобождена от воинской повинности. По злой иронии, в период закладки основ нового капитализма российская армия оказалась рабоче-крестьянской по социальному происхождению призывного контингента и вполне пролетарской по отношению к собственности и уровню денежного содержания, т. е. превратилась в войско, составленное в основном из низов общества.
Оборонное сознание практически выветрилось. «Профессия Родину защищать»40 оказалась невостребованной. По окончании «холодной войны» ни верхи, ни низы уже не верили в реальность новых масштабных конфликтов с традиционными противниками на западе или на востоке. Те же конфликты – почти исключительно на юге, – которые реально существовали или назревали, воспринимались как незначительные, далекие и подлежащие урегулированию преимущественно невоенными методами. Именно это уникальное в истории России состояние являлось одной из основных причин фактической незаинтересованности верхов, генералитета, а также общества в целом, в военной реформе. Другими причинами являлись уже упомянутая отмена призыва для тех, кто мог платить за высшее образование своих сыновей, а также негласный «пакт о ненападении» между политическим руководством страны и военным командованием, в соответствии с которым генералы обменяли лояльность Кремлю на невмешательство гражданских руководителей во внутриармейские дела41. В итоге военную реформу доверили самим военным, т. е. генералитету.
Освобождение от страха перед Войной (т. е. тем, что в российском общественном сознании символизировало 22 июня 1941 г.) сопровождалось не наступлением эйфории, а новыми тревогами. Забота об обороне сменилась заботой о безопасности на микро– и макроуровне. В первом случае распространение получили частные армии, так называемые ЧОПы – частные охранные предприятия42. На макроуровне в начале 1990-х годов был принят беспрецедентный по охвату закон «О безопасности», который отнес к проблематике безопасности практически все стороны общественной жизни и государственной деятельности. К началу 2000-х сотрудники спецслужб заняли важнейшие посты в системе государственного управления.
Травма «расстрела Белого дома» 1993 г. – первого масштабного применения силы в столице – предварила трагедию первой чеченской кампании (1994–1996 гг.) – первого вооруженного конфликта центральной власти с этническими сепаратистами на территории России. «Малая гражданская война» в Москве и бесславная кампания по восстановлению конституционного порядка на Северном Кавказе обозначили низшие точки кризиса российской военной организации. За исключением ракетно-ядерной составляющей (практическое значение которой, разумеется, сильно изменилось после окончания «холодной войны») Россия по существу выбыла из числа государств, обладающих современными и эффективными вооруженными силами. Для правящих элит, однако, важнейшими событиями периода 1993–1996 гг. стала не Чечня, а начало приватизации, проведение залоговых аукционов, положивших начало крупнейшим частным состояниям, и становление олигархата как особой формы управления страной.
Финансовый крах 1998 г. обозначил значение фондового рынка для российской экономики и связь этой экономики с мировой. Хотя ретроспективный анализ свидетельствует скорее о позитивном, корректирующем результате этого кризиса, важно отметить, что российское государство оказалось неспособно защититься от мощнейшего рикошетного удара, пришедшего извне. В дальнейшем руководители страны стали проводить гораздо более осторожную финансовую политику. Они отказались от неэффективных заимствований за рубежом и безответственной практики строительства «финансовых пирамид» дома.
Целью политики Владимира Путина является модернизация страны. Однако в отличие от времен Петра I речь не идет о модернизации армии и государства для достижения военной победы над конкретным противником и в отличие от сталинской модернизации создание мощной военно-промышленной базы не является главной задачей. Лозунг ближайших десятилетий – достижение международной конкурентоспособности российской экономики. Национальной идеей России объявлено превращение в «успешную страну». В этой связи в качестве важнейшей национальной задачи провозглашено удвоение ВВП в течение десяти лет и существенное сокращение бедности. Модернизация вооруженных сил, также объявленная приоритетной национальной задачей, – третья по списку. Напрашивается сравнение с «четырьмя модернизациями» архитектора китайских реформ Дэн Сяопина, где модернизация Народно-освободительной армии Китая также была поставлена на последнее место. При всем значении проблематики безопасности, в обеспечении которой они продолжают играть ведущую роль, вооруженные силы – за важным исключением Стратегических ядерных сил – перестали быть важнейшей опорой российской национальной мощи. Значение Стратегических ядерных сил в современных условиях в основном определяется тем, что они придают российским военным и политическим руководителям психологическую уверенность в эффективности сдерживания.
Можно исходить из того, что в конечном счете российские вооруженные силы будут модернизированы и трансформированы. Однако соотношение между компонентами национальной мощи России, вероятно, будет и дальше продолжать меняться в пользу невоенных – прежде всего экономических – факторов.
От империи к национальному государству
ЖЕСТКАЯ ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ УПРАВЛЕНИЯ в рамках Советского Союза, воспринимавшаяся национальными окраинами как «гнет имперского Центра», не означала тем не менее привилегированного положения для ведущей советской республики – РСФСР и для ее населения. Физическое нахождение союзного Центра в столице РСФСР фактически приводило к тому, что Российская Федерация была вынуждена «делить» общесоюзные институты (прежде всего компартию) с другими республиками, которые в отличие от нее имели также и свои собственные (национальные). При этом подразумевалось, что интересы РСФСР должны быть идентичны интересам Союза в целом, в то время как за всеми другими республиками признавалось право на особые интересы. Это выражалось в том, что Россия с самого образования Союза ССР являлась донором союзного бюджета, оплачивала из своих средств многочисленные программы по подъему уровня социально-экономического развития более отсталых союзных республик. Эти факторы сыграли роль в решении Верховного Совета РСФСР от 12 июня 1990 г. провозгласить государственный суверенитет России – тогда еще в рамках СССР. Так впервые громко заявил о себе современный российский национализм.
Год спустя, сразу после августовской победы над путчистами, лидеры новой России продемонстрировали этот новый российский национализм как союзному руководству, так и властям других республик. С одной стороны (и это, в конце концов, самое важное), Ельцин и его соратники отказались от «старшинства» по отношению к другим республикам, признали межреспубликанские границы в качестве государственных и т. п. Их скорее можно было упрекнуть в отсутствии интереса к бывшим соотечественникам, чем в повышенном внимании к ним. С другой стороны, Россия решительно и бесцеремонно объявила себя единственным правопреемником СССР, «переписав» на себя как советские посольства и другие загранучреждения, членство в международных организациях начиная с Совета Безопасности ООН, так и внешний долг Советского Союза. Речь не идет, разумеется, о том, что СССР был побежден российским национализмом. Другие факторы, экономические прежде всего, имели решающее значение. Российский национализм, принявший форму выхода «малой России» (РСФСР) из «большой» (СССР), позволил избежать войн между центром и окраинным сепаратизмом – по югославскому образцу.
