Галина Кожевникова - Цена ненависти
«может иметь глубокое влияние на развитие своих членов в их поиске смысла существования и всеобщей правды, играя решающую роль в преобразовании отдельных личных негодований в общее осознание высокой миссии «что–то с этим сделать». В крайних случаях группускул вносил решающий вклад в превращение недовольного сиротливого индивидуума в фанатичного «волка–одиночку», готового произвести безжалостные акты терроризма против символов разложения общества, каких бы человеческих жертв это ни стоило, что ярко проиллюстрировал пример Тимоти Маквея и Дэвида Коупленда (теракт в Оклахоме в 1995 году)»[276].
В России значение этой категории группировок ультранационалистического спектра тоже возрастает, что уже было проиллюстрировано в статье Маркуса Матыля для лондонского журнала «Patterns of Prejudice»[277]. Организационная форма группускула приобрела еще большую значимость, когда в июле 2001 года был принят новый Закон о партиях. Закон требует, чтобы партии, которые хотят зарегистрироваться в Министерстве юстиции, задокументировали значительную организационную мощь на всей территории России — а именно общее членство 10 тысяч человек, при том что 100 или больше членов партии должны были иметься в более чем половине регионов России. Так как эта официальная регистрация обязательна для того, чтобы принимать полноценное участие в большой политике, и особенно в выборах, высокий порог для регистрации, утвержденный новым Законом о партиях, уже тогда вытолкнул десятки политических организаций, определявших себя как партии, стремящиеся к власти, в неэлекторальную область политики, где большинство из тех, кто продолжает существовать в организованном виде, и остается.
Более того, поправка к этому Закону, представленная в декабре 2004 года, еще более осложнила ситуацию для маленьких партий: минимальное количество членов партии для регистрации теперь составляет 50 тысяч человек и в то же время в более чем половине субъектов Российской Федерации зарегистрированная партия должна иметь по меньшей мере 500 членов. Эти предписания добавили проблем для политических амбиций лидеров всех небольших партий, включая ультранационалистические[278].
Принятие группускулярной стратегии вместо электоральной представляется прагматичным выходом для многих экстремистских организаций, если они хотят сохранить хотя бы минимальный потенциал действия. Эта стратегия может быть путем для выживания организации и сохранения готовности к какой–то ситуации, которая может позволить снова войти в большую политику. Заключительное замечание Гриффина в его первой публикации по этой теме относится к западному контексту, но, по крайней мере, так же значимо для России. Группускулярная правая, пишет Гриффин,
«это политическая сила, которая гарантирует, что если в сердцевине демократического Запада когда–либо возникнут условия глубокого социально–экономического кризиса, которые создадут реальную возможность массовой поддержки националистической революции, тогда большинство стран будут иметь не только подготовленные кадры для того, чтобы ее возглавить, но и большой резерв идеологического ресурса, чтобы разжечь ее»[279].
Заключение
Ультранационалистические политические блоки и политики России имели до сих пор только ограниченные или спорадические успехи на выборах. Но ввиду описанных проблем у партий, которые сейчас занимают эту часть спектра, этот факт не может быть воспринят как доказательство фундаментального неприятия большинством граждан радикально правых идеологий, и также не может быть интерпретирован как индикатор какого–либо принципиального неумения русских ультранационалистических сил со временем превратить потенциальную поддержку среди населения в политическую власть.
Можно даже сказать, что такие фигуры, как Жириновский и Баркашов, имели «благотворный эффект» для демократизацию в России: они в начале 90–х быстро оккупировали фашистские ниши внутри и вне парламента в новом постсоветском политическом спектре[280] и таким образом помогли предотвратить подъем русского националистического лидера с более приемлемым семейным прошлым, нежели у Жириновского, и партии с менее оскорбительной символикой, нежели у РНЕ.
В России мы сегодня, возможно, наблюдаем что–то сходное с описанным выше развитием конца XIX — начала XX столетия в Германии. Опросы избирателей показывают, что в течение 1990–х население России переменило свою позицию со скорее прозападной на преобладающую антизападную, особенно антиамериканскую. Беспокоит, что большинство тех российских избирателей, которые могут быть охарактеризованы в других отношениях как либералы, в конце 1990–х годов, в частности, в связи с расширением НАТО и бомбардировками в Югославии, стали более или менее критически относиться к Западу и, в частности, к США. К тому же позиция российской элиты кажется еще более антиамериканской, нежели позиция масс[281]. Несмотря на эти тенденции, русские крайние правые партии в то же время стали менее успешными, чем на выборах в Государственную Думу в середине 1990–х (КПРФ, ЛДПР), и/или претерпевают более или менее значительные расколы (РНЕ, НБП, КПРФ, «Родина»).
Видимо, организованный русский ультранационализм после определенного пика в середине 1990–х годов переживает в данный момент не финал, а перерыв, то есть фазу развития и переформирования своих идей, позиции, имиджа, стратегии и структуры[282]. Внезапный взлет блока «Родина» и его превращение в заметную политическую силу в российском парламенте, как и впечатляющее число голосов, которые получила ЛДПР в декабре 2003 года, могут рассматриваться как показатель стойкого потенциала русского национализма.
По крайней мере в ближайшем будущем русские крайне правые партии наверняка будут по–прежнему неспособны преодолеть свои имиджевые проблемы, названные выше. С другой стороны, стоит отметить, что в прошлом — как в до- так и в послевоенные годы — ультранационалистические партии вырастали от относительной неизвестности до значительной популярности на протяжении всего нескольких лет. И когда такое случалось, это часто было построено на фундаменте, заложенном заранее негражданским обществом. Немецкая «консервативная революция» 1920–х[283] и французская «новая правая»[284], появившаяся после 1968 года — основные примеры тщательно разработанной интеллектуальной подготовки последующего резкого подъема ультранационалистической партии (НСДАП и Национального фронта соответственно)[285].
Эти наблюдения могут быть интерпретированы и применительно к изучению современного правого экстремизма в России. Несмотря на то, что ультранационалистические партии вряд ли останутся такими же (относительно) незначительными, как сегодня, описанные четыре современные партии, скорее всего, не смогут в скором времени выйти из того невыгодного положения, в котором они оказались. Поэтому остается неясно, кто мог бы стать возможным лидером в будущем и какая партия сможет воспользоваться уже существенным на данный момент и, возможно, растущим антизападным электоратом.
В таких условиях большее внимание к российскому не гражданскому обществу является не только адекватным ввиду растущей значимости этого объекта исследований; оно представляет и прагматический интерес. Так как мы еще не знаем, как и когда российское ультранационалистическое политическое общество преодолеет свои разнообразные проблемы и преодолеет ли вообще, определенные сведения о российском негражданском обществе оказываются относительно более важными, чем дальнейшие изыскания об изменчивом правоэкстремистском партийном спектре.
Четыре крайне правые партии, представленные здесь более подробно (РНЕ, ЛДПР, КПРФ, НБП), уже в определенной степени исследованы[286]. Иногда специфичность их развития (аналогично фокусированию внимания Гербертом Китшельтом на радикальных правых партиях Западной Европы[287]) представляется авторами как полная или, по крайней мере, главная история правого экстремизма в сегодняшней России[288]. Такой подход был бы, с точки зрения приведенной выше контекстуализации, недостаточным. До тех пор, пока российское общественное сознание захвачено широко распространенными антизападными стереотипами и проникнуто скрытыми, а иногда и не очень скрытыми, националистическими идеями, нужно ожидать, что эти явления найдут организованное выражение. По крайней мере, в ближайшем будущем можно прогнозировать, что мы найдем эти общественные манифестации не только и, возможно, не столько в области политического общества, сколько в негосударственной сфере[289]. Поэтому кажется, что рост негражданского общества России составляет сегодня одну из самых обещающих тем для исследователей как русского ультранационализма, так и российского третьего сектора в целом[290].
