Анатолий Уткин - Подъем и падение Запада
Понятно, страна постоянно выходила из кровавых конвульсий, и сыновьям было не до мраморно–бронзового великолепия в честь предшествующих поколений. Но частью объяснения является то, что жизнь человеческая на Руси ценится недорого. А сами воины видят естественной участью лечь жертвой начальственного порыва, непродуманных действий, порыва добиться победы любой ценой. И они нам молчаливый укор.
Да, Россия представляет собой незападную страну, и эгоистический индивидуализм — в реальной жизни, а не на уроках литературы и истории, — чужд ее эмоциональному коду. Более того, Россия — это единственная незападная страна, которая сумела противостоять натиску с Запада шведа Карла XII, француза Наполеона, немцев Людендорфаи Гитлера. Она избежала участи обеих Америк, Индии, Китая, Оттоманской империи и полтысячи лет не знает над собой владыки или опекуна. В этом гордость России. Жертвенная патриотическая любовь безвестных солдат стала стеной на пути всех, кто избирал Россию своей мишенью.
Немцы сумели научными методами своей армии, великолепной организацией, осмысленностью своих действий, сочетанием воображения и стойкости, превосходством стратегии, тактики и техники довести обессилевшую Россию до позора Брестского мира. Россия потеряла тогда два миллиона своих солдат на поле боя, шла от поражений к поражению, дважды сменила государственный строй и все же была вынуждена покориться неизбежной судьбе. По Брестскому мирному договору она потеряла треть европейской территории страны: Украину, половину Белоруссии, Прибалтику, Молдавию, Закавказье.
Невозможно понять смысл русского коммунизма, не учитывая затаившееся в национальном русском сознании представление о том, что внешне находящаяся на подъеме романовская Россия дискредитировала себя неспособностью отстоять независимость и целостность страны. Государственное дело Петра оказалось в ненадежных руках, открылась бездна цивилизационного отставания России от индустриальной цивилизации Запада. И она согласилась на гигантскую социальную трансформацию ради того, чтобы никогда более не испытать брестского позора. 20–30‑е гг. были временем насильственной модернизации, стимулируемой (по меньшей мере, отчасти) желанием избежать бессилия 1914–1917 гг. К Голгофе 1941 г. Советская Россия вышла более оснащенной, индустриальной, организованной — уплатив за этот рывок тяжелую социальную цену.
Ну а можно л и было сравнивать блестящих генералов русской императорской армии, этих стратегов ранга генерала Алексеева, с доморощенными маршалами в обмотках? Большевики казались западным и германским политикам мастерами строить домны в тайге и пускать пыль в глаза доверчивым западным писателям. Выражение «потемкинская деревня» вошло в западный лексикон еще двести лет назад. Теперь Сталин с точки зрения Запада создал в России самую фантастическую по масштабам «потемкинскую деревню». В этой деревне было много танков и самолетов, но еще больше было в ней страха, темени, безалаберности и бездумного послушания. Так полагали немецкие генералы 1940 г., столь великолепного для Германии.
Бедой и горем страны стали ее изоляция, оторванность от внешнего мира и его опыта. Страх самого Сталина оказаться «поклонником Запада» обернулся фактически преступлением перед своей страной: армия не сумела извлечь уроки из западноевропейской и польской кампаний германской армии. Скованность догмами не позволила прямо указать на самое слабое место наших войск — отсутствие надежной связи и координации (а это подразумевает наличие радио-и телефонной связи, постоянной авиационной разведки, действенной службы тыла).
На унижение 1914–1917 гг. ответили первоклассными талантами наших инженеров и рабочих — они сказались в создании танков и самолетов, заметно превосходящих по боевым характеристикам западные.
Многие различия двух обществ проистекали даже не из идеологии, а из контрастных особенностей цивилизационного опыта, западного и восточноевропейского. Индивидуализм с одной стороны и коллективизм — с другой, рациональность и эмоциональность, протестантская трудовая этика — и энтузиазм самоотвержения, опыт реформации и традиции православия. Эти различия существовали задолго до петровской эпохи, сохранились в советское время и долго еще будут существовать после нас. Пять столетий подряд демонстрировал Запад победу качества над количеством, победу западной рациональности над фатализмом незападных народов. Вот почему человеку Запада всегда было трудно осмыслить особый случай России, подлинный источник русской силы.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
Вторая мировая война явилась продолжением Первой, т. е. гражданской войны на Западе. Неслыханным образом Запад сам сокрушил свою несказанную мировую мощь. Германия бросилась на западного соседа — Францию, не ожидая, что Британия склонна воспользоваться случаем для того, чтобы поставить на место претендента на европейскую гегемонию. Свое поражение в мировом конфликте Германия фактически не признала и при первом же резком повороте истории — Великой депрессии, начавшейся в 1929 г., к власти в стране устремились силы, утверждавшие, что причиной поражения в Первой мировой войне был «удар в спину» малодушного меньшинства, предателей социал–демократов и ненемецких элементов населения. Соседи Германии, едва пришедшие в себя от Первой мировой войны с ее массовыми потерями, с откровенным ужасом смотрят на процесс восстановления фантастической германской военной машины, оказавшейся способной в 1914–1918 гг. воевать на равных едва ли не со всем миром.
Из Первой мировой войны Германия — индустриальное сердце Запада, почти выдержавшая давление едва ли не всего мира, вышла озлобленной, с подспудной решимостью взять реванш. Версальская система, гарантами которой на континенте были Франция и малые страны Восточной Европы, не могла быть эффективной, потому что ее прямыми и косвенными жертвами были две крупнейшие державы континента — Германия и Советская Россия. Малейшая степень взаимопонимания между этими двумя странами, ощущение параллельности интересов сметали Версальскую систему. Первый удар колокола по ней прозвучал в итальянском городке Рапалло, где представители Советской Росеии нормализовали отношения с Германией.
Вторым ударом колокола был приход к власти в Германии национал–социалистов. Они изолировали страну, поощрили национальную экзальтацию, сплотили коллективную волю и предложили в качестве национальной идеологии худший вариант социал–дарвинизма: сильные выживают, слабые погибают. Нацисты исказили психологию страны «гневом за предательство» 1918 г., посеяли в умах молодого поколения веру в безусловное превосходство германской расы, объявили исторической миссией народа необходимость взять реванш за поражение в Первой мировой войне. (А на самом деле это был призыв к самоубийству Запада.)
Третий удар колокола истории прозвучал, когда окружающие Германию народы в бессилии, слепом эгоизме, страхе, гонимые страшной памятью о прежней мировой катастрофе и надеждой умиротворить агрессора, пошли на уступки, равные капитуляции перед ним. Этим они укрепили национал–социализм и подорвали союз Запада и Востока как единственный противовес агрессивным устремлениям немцев. Польша, Англия, Бельгия, Франция, СССР в 1934–1939 гг. в той или иной степени предпочли компромисс с агрессором силовому противостоянию и обрекли себя на военное испытание в худших условиях.
Цивилизационные и социальные различия главных европейских государств — Советского Союза, Британии и Франции — встали на пути формирования новой Entente cordiale, направленной на самооборону европейских жертв германского динамизма, тевтонской ярости, принявшей в Третьем рейхе Гитлера причудливые и страшные черты. Войны могло не быть, но для этого западным народам нужно было отказаться от итогов Первой мировой войны и согласиться на ту или иную степень зависимости от германского рейха. Дольше всех иллюзию ограниченности германских притязаний питали Лондон и Париж, трепетавшие перед опасностью повторить недавний разрушительный опыт, что и сказалось в Мюнхенском соглашении 1938 г., начавшем процесс ревизии послевоенных границ.
Ведущий американский историк Г. Вайнберг исходит из того, что «какими бы ни были конфликтующие между собой амбиции и идеологии мировых держав в 1920‑е и 1930‑е годы, будет справедливым утверждать, что, за единственным исключением Германии, ни одна европейская нация не считала еще одну мировую войну приемлемым ответом на всевозможные стоявшие перед ними проблемы. Без германской инициативы еще одно мировое кровопролитие было немыслимо для всех стран, оно немыслимо для историка»[126].
Япония никогда бы не превратила свою войну с Китаем, ведущуюся с 1937 г., в более широкий конфликт, если бы не феноменальные победы Германии в 1940 г., позволявшие Токио надеяться на создание огромной азиатской империи. Нападения Германии на СССР и Японии на США превратили европейский конфликт в мировую войну. Главным полем разрешения второго мирового конфликта был советско–германский фронт. Именно здесь решилась судьба мировой войны.
