Пирс Рид - Женатый мужчина
Многие из единомышленников Джона хотели национализировать землю, и в принципе он полагал правильным изъять ее у самодовольных снобов, вроде тех, которых мать приглашает на званые обеды; но потом он вспомнил о фермере, их стэйнтонском соседе, которому принадлежало здание местного муниципалитета; он едва умел писать и читать, однако поля его и скот были лучше ухожены и давали больший доход, чем у самых что ни на есть дипломированных агрономов. Так вот, если лейбористская партия национализирует землю, сын этого фермера не сможет больше возделывать свою пашню, потому что не в состоянии сдать два экзамена на аттестат об общем образовании. И что же, хозяйствование землей перейдет к сыну какого-то городского буржуа с дипломом агронома, полученным в Политехническом институте?
Его начал пробирать холод — он пошел дальше, размышляя о том, что вполне мог бы бросить политическую карьеру, если бы не боязнь разочаровать Паулу Джеррард, ибо даже здесь, среди полей, среди безмолвия природы, он чувствовал всепоглощающую, непреодолимую любовь к этой худенькой смуглой девушке, оставленной им в Лондоне. Она занимала теперь едва ли не все его мысли. Он шагал лесами и полями Северного Йоркшира, а душой был в трехстах милях отсюда, в Приннет-Парке, доме Джеррардов, и любовался улыбкой, которой в воображении его одаривали прелестные губы Паулы.
Она не снилась ему ночами, но каждое утро он пробуждался с сознанием, что нечто яркое и непостижимое ворвалось в его жизнь, как если б накануне вечером в дом пробралась тигрица и в бельевой корзине оказался потом целый выводок тигрят. И если в течение дня его порой занимала обычная, будничная жизнь — игры с детьми или чтение газет, — то другая половина его «я», преисполненная любви к Пауле Джеррард, в это время ждала своего часа. Он мог раскрыть «Таймс» и вдруг почувствовать, как заколотилось сердце, прежде чем сознание отреагировало на то, что среди объявлений в финансовой колонке глаз выхватил название банка ее отца. Или вот, накануне, в сочельник, он сидел и пил чай на кухне со своими и соседскими детьми, когда от случайной реплики одного из этих йоркширских ребят у него перехватило дыхание, словно от внезапного порыва ветра. Джон попытался вспомнить, что же он такое услышал: «Мы с Полом идем в воскресенье на феерию…» Настолько возбужден был его мозг, что одного схожего слова — Пол и Паула — оказалось достаточно, чтобы мозг передал сигнал в солнечное сплетение.
Несомненно, будь он с Паулой в Приннет-Парке, проводи он рождество у Джеррадов, вторая половина его «я» была бы здесь, в Йоркшире, с женой и детьми, и от звука голоса какого-нибудь мальчика или девочки, играющих на лужайке, у него вот так же ёкнуло бы внутри. Но поскольку сам он был в Стэйнтоне, то и воспринимал все как должное, только уносился мыслями к Пауле и страдал от ее отсутствия. Он чаще всего рисовал в воображении, как она с ним разговаривает, улыбается или нежно целует его. Он перебирал в памяти мельчайшие подробности их встреч в лондонских ресторанах, припоминал обрывки разговоров и представлял себе, как они снова встретятся в Лондоне. Прошло всего пять дней с тех пор, как они расстались в зале Олд-Бейли, но пространство, разделившее их, словно бы удлинило время, а весь ее облик смягчился. Малоприятные черты, которые приметил бы всякий беспристрастный наблюдатель — скажем, ее манера командовать и гримасы капризного ребенка, — были забыты, и, шагая назад к дому в тот рождественский день, Джон уже не мог представить себе, как он вынесет разлуку с нею — ведь они смогут увидеться только после Нового года.
Он вернулся в «Сад», откупорил четыре бутылки бургундского и уселся один в пустой гостиной. Заглянула Клэр, слизывая с пальцев ромовый крем.
— Грэм отправился в пивную, — сообщила она. — Просил передать: если надумаешь, присоединяйся.
— Да нет, я здесь посижу.
— Как ты себя чувствуешь, все в порядке?
— Да. А что?
— У тебя какой-то отрешенный вид. Он улыбнулся:
— Рождество странно действует на людей.
— Что-нибудь не так?
— Все в порядке.
Она чмокнула его и вышла.
Глава третья
Двадцать восьмого декабря они отправились в Бьюзи, где Джон и вовсе замкнулся в себе. Это было единственным внешним проявлением того, что томило его. Чтобы добиться от него ответа, приходилось дважды переспрашивать, поэтому в семействе Лохов, где Юстас и Гай вообще говорили одновременно, не слыша друг друга, он, как правило, участия в беседе не принимал.
Дети почти не заметили, что отец ушел в себя: они радовались просторному дому, где могли бегать сколько душе угодно, не опасаясь разбить китайскую статуэтку. А вот Клэр это почувствовала, но уже привыкла к переменам его настроений, а сейчас по крайней мере оно было не самым худшим. Сидит себе, уставясь в одну точку пустыми глазами. В прострации человек. Элен Лох заключила, что отчужденность зятя вызвана их давней взаимной неприязнью, а генерал считал, что на Джона, как и на него, рождественские праздники нагоняют тоску.
Молчаливость Джона объяснялась не только тем, что его мысли витали далеко от предметов общего разговора за столом: человек менее осмотрительный — или менее опытный, чем Джон в выборе слов, — выдал бы себя с головой, так или иначе направив разговор на Паулу Джеррад или на что-нибудь связанное с ней — например, на банковские операции или освобождение подсудимых на поруки, ибо ему страстно хотелось поговорить о ней или о чем-то ей близком, чтобы оживить ее образ, но двадцать лет юридической практики научили его не произносить ничего такого, что выдало бы его мысли. Он все-таки любил Клэр и не хотел причинять ей боли, унижать ее. Он понимал, что любовь — чувство собственническое и делить любимого человека с кем бы то ни было всегда больно — матери ли, видящей девушку, на которой сын намерен жениться, мальчику ли, у которого появился младший братец; понимал Джон и то, что в обоих случаях природа требует страданий как платы за выживание видов, тогда как в случае с любовницей такого оправдания нет. А кроме того, можно было предвидеть, что, чем дольше его любовь останется тайной, тем дольше он сможет ею наслаждаться без особых осложнений. Он не пытался найти выход из двусмысленного положения, связанного с тем, что он любил обеих женщин, и не обдумывал заранее, как поступить в случае кризисной ситуации, — ничего подобного; просто порою жалел, что он не мусульманин, а порою представлял себе, как Клэр, сама того не зная, угаснет от лейкемии и скоро умрет.
Этот бред о смерти Клэр не диктовался ненавистью к ней — боже упаси, он любил ее, как должно, по его представлению, любить жену. Не винил он ее и в том, что она — единственное препятствие, мешающее ему жениться на Пауле Джеррард, хотя прекрасно сознавал: если Клэр умрет, он женится на Пауле и обретет не только желанную женщину, но и едномышленника, способного и рассеять сомнения и поддержать материально. Тогда будет покончено с волнениями из-за страхового полиса или платы за обучение детей. Он мог бы плюнуть на свою адвокатскую практику — за исключением каких-нибудь престижных дел — и всецело сосредоточиться на общественной деятельности. Поэтому он представлял себе, как Клэр попадает в автомобильную катастрофу (в которой разбивается «вольво»), а он после приличествующих случаю и неподдельно скорбных дней отправляется в Приннет-Парк просить руки Паулы. Тут была одна только закавыка: Клэр почти не ездила в «вольво» без детей, а даже в самых бредовых фантазиях Джон и мысли не допускал, чтобы при этом погибли Том и Анна.
Генри и Мэри Масколлов не было на этот раз в Норфолке: они поехали к каким-то друзьям в Шотландию. Джон и Клэр навестили родителей Генри перед обедом в новогодний день, и, к великому облегчению Джона, Джилли там тоже не оказалось, а судя по радушию, с каким их встретила леди Масколл, в семье ничего не знали о злополучном письме. Гай был в Бьюзи, но ни разу не обмолвился, что он знает о любовных похождениях свояка. Словом, вторая половина праздников прошла столь же спокойно, как и первая: они ходили на прогулки, ели рождественского гуся, играли с детьми и смотрели телевизор.
Вечером первого января, когда уже стемнело, Джон сбежал в гостиную от детей, игравших с Гаем в библиотеке в «монополию». Он тихо уселся в кресло со старым боевиком Иэна Флеминга, попавшимся на глаза в спальне. На диване спал генерал с раскрытой книгой на груди — это было его обычным времяпрепровождением в темные зимние вечера. Внезапно он пробурчал:
— Что это вы читаете?
— Да вот, взял полистать. — Джон показал книгу.
— Что это?
— «Удар молнии».
— Флеминг? — Да.
— Гм! Ну, это безопаснее Толстого. Генерал взялся за свою книгу.
— А вы? — поинтересовался Джон.
— Юнг.
— А-а…
