Пётр Кропоткин - Хлеб и воля
Мы вполне понимаем поэтому, что физический труд, при таких условиях, считается проклятием судьбы; мы вполне понимаем, что все мечтают только об одном: выйти самим, или вывести своих детей, из этого униженного состояния и создать себе «независимое» положение, т.-е. иными словами — жить самим на счёт труда других! И это будет так до тех пор, пока будет существовать класс людей, обречённых на ручной труд, а рядом с ним другой класс, именующий себя «работниками мысли» — класс чернорабочих и класс белоручек.
Какой, в самом деле, интерес может представлять этот отупляющий труд для рабочего, который заранее знает, что от колыбели до могилы проживёт он среди лишений, бедности и неуверенности в завтрашнем дне? Когда видишь, что каждое утро громадное большинство людей принимается вновь за свой печальный труд, то остаётся только удивляться их силе воли, их верности своей работе, их привычке, которая позволяет им, подобно пущенной в ход машине, вести изо дня в день эту нищенскую жизнь, жизнь — без всякой надежды на завтрашний день, даже без всякого, хотя бы смутного предвидения, что если не они, то, по крайней мере, их дети войдут когда-нибудь в состав мыслящего человечества; что хоть они насладятся сокровищами природы, всею прелестью знания и творчества, научного и художественного, доступного теперь лишь ничтожному привилегированному меньшинству.
Именно для того, чтобы положить конец этому разделению между умственным и физическим трудом, мы и хотим уничтожения наёмного труда. Ради этого мы и стремимся к социальной революции. Труд перестанет тогда быть проклятием судьбы и сделается тем, чем он должен быть, т.-е. свободным проявлением всех человеческих способностей.
Пора, наконец, подвергнуть серьёзной критике эту старую басню, будто бы труд лучшего качества получается из-под палки из-за боязни потерять свой заработок. Стоит только посмотреть на любую фабрику или завод — не на те образцовые заводы, которые можно изредка встретить кое-где — а на завод обыкновенный, такой как все, чтобы увидать ту страшную, невероятную трату человеческих сил, которой отличается вся современная промышленность. На одну, более или менее разумно организованную фабрику, приходится сто или даже больше таких, которые тратят драгоценную силу человеческого труда — из-за того только, чтобы доставить хозяину на несколько копеек больше прибыли в день — буквально на несколько копеек.
Вот, например, перед вами молодые парни, лет двадцати, двадцати пяти, сидящие целые дни на скамье, согнувшись, и лихорадочно встряхивающие головой и всем телом, чтобы связывать, с быстротой фокусников, концы остатков бумажных нитей, возвращающихся к ним со станков, на которых ткут кружева. Я просто с ужасом отшатнулся, когда увидал эту ужасную картину на одной из больших фабрик в Ноттингеме. За что губится так человеческая жизнь? За что люди, молодые, полные сил, доводятся до этого позорного состояния? — Буквально из-за грошей! Какое потомство оставят после себя эти дрожащие, отощалые, полупризрачные люди? Но… «они занимают на фабрике так мало места, а между тем каждый из них приносит мне около двадцати копеек, чистых, в день», — отвечает хозяин. «Они с детства стоят на этом».
В других местах, — например в одной из громадных лондонских спичечных фабрик, — которая и патриотизм эксплуатирует в своих объявлениях — «мы, дескать, покровители национального труда» — вы видите молодых девушек, ставших лысыми в семнадцать лет оттого, что они на голове носят из одной залы в другую подносы со спичками, — между тем как самая простая машина могла бы подвозить эти спички к их столам. Но… «труд женщин, не имеющих определённого ремесла, так дёшев! К чему тут машина! Когда эти женщины не смогут больше работать, их так легко будет заменить, — их столько толчётся на улице».
На крыльце богатого дома в Брайтоне, в Ньюкасле, вы увидите в холодную зимнюю ночь ребёнка, уснувшего с пакетом газет в руках. Снег и слякоть бьют на его рубище… В Ньюкасле он ходит босоногий. — Но… «детский труд так дёшев! Ведь если он продаст две дюжины номеров, он принесёт мне шиллинг (полтинник), и сам заработает восемь копеек» — говорят вам. — Восемь копеек, вместо того, чтобы обучить его полезному ремеслу!..
Или вот здоровый и крепкий человек ходит без дела — никому он не нужен, — а его дочь чахнет и гибнет в аппретурной, где держат температуру русской бани, чтобы покрывать бумажную реднину густою смазкой и продавать её потом за плотную материю, а сын накладывает ваксу в жестянки, тогда как самая пустячная машина сделала бы это в десять раз лучше и в сто раз быстрее…
И так оно идёт повсюду, от Сан-Франциско до Москвы и от Неаполя до Стокгольма. Бесполезная, ненужная, глупая трата человеческих сил составляет преобладающую, отличительную черту нашей промышленности, — не говоря уже о торговле, где она достигает ещё более колоссальных размеров.
Какая горькая насмешка звучит в самом названии политической экономии! Ведь это — наука о бесполезной трате сил при системе наёмного труда!
И это ещё не всё. Поговорите с директором какой-нибудь благоустроенной фабрики. Он непременно начнёт плакаться перед вами, самым наивным образом, о том, как трудно найти в настоящее время умелого, сильного и энергичного рабочего, который бы отдавался своей работе с увлечением. «Если бы среди тех двадцати или тридцати человек, которые приходят к нам каждый понедельник просить работы, нашёлся бы хоть один такой», скажет он вам, «то он был бы наверное принят, даже если бы вообще мы в это время уменьшали число рабочих. Такого рабочего всегда можно узнать с первого взгляда и его везде примут; впоследствии, всегда можно будет отделаться от лишнего рабочего — какого-нибудь старика, или человека менее умелого». И вот человек, лишившийся таким образом работы, — как и все другие, которые завтра окажутся в таком же положении, — вступает в огромную запасную армию капитала: в ряды «рабочих без работы», которых призывают к машинам и станкам только в моменты спешных заказов, или в случае, если нужно сломить сопротивление стачечников. Или же он попадает в ту громадную армию пожилых или посредственных рабочих, которая околачивается около второстепенных, плохеньких фабрик и заводов — тех, которые едва-едва покрывают свои расходы и держатся только всевозможными урезываниями рабочей платы и обманом покупателей, особенно в далёких странах.
Если, затем, вы поговорите с рабочим, то вы узнаете, что в английских мастерских и фабриках принято рабочими за правило, — никогда не производить всей той работы, на которую он способен. Горе тому рабочему, который не послушается этого совета своих товарищей, получаемого при поступлении! В самом деле, рабочие отлично знают, что если они в момент великодушия уступят настояниям хозяина и согласятся работать более энергично ради исполнения каких-нибудь спешных заказов, то эта напряжённая работа будет впоследствии всегда требоваться с них при установлении размеров задельной платы. В силу этого, на девяти фабриках из десяти, они предпочитают никогда не производить столько, сколько они способны произвести. В некоторых отраслях промышленности рабочие ограничивают производство, чтобы удержать цену на производимый ими товар на известной высоте; в других же прямо передают друг другу пароль: go canny («полегоньку»)! «За плохую плату — плохая работа».
Наёмный труд — труд подневольный, который не может и не должен давать всего того, на что он способен. Пора уже покончить с этой сказкой о заработной плате, как лучшем средстве для получения производительного труда. Если промышленность даёт в наше время во сто раз больше чем во времена наших дедов, то мы обязаны этим быстрому расцвету физики и химии в конце прошлого века; это произошло, не благодаря капиталистической системе наёмного труда, а несмотря на неё.
III.Те, кто серьёзно занимался изучением этого вопроса, не отрицают всех преимуществ коммунизма — при условии, конечно, если это будет коммунизм совершенно свободный, т.-е. анархический. Они признают труд, оплачиваемый деньгами — даже если эти [деньги] облекутся в форму «рабочих чеков» — и производимый в рабочих ассоциациях, находящихся под руководством государства, будет всё-таки нести на себе печать труда наёмного и сохранит все его недостатки. Они признают, что в конце концов это дурно отзовётся и на всём порядке вещей, даже в том случае, если общество станет обладателем средств производства. Они соглашаются и с тем, что при всестороннем образовании, которое станет доступным для всех детей, при привычке к труду, существующей в цивилизованных обществах, при свободе в выборе и перемене рода занятий и при той привлекательности, которою обладает труд сообща, равных между собою людей, на общую пользу, коммунистическое общество не будет чувствовать недостатка в производителях и что эти производители скоро увеличат вдвое и втрое плодородие почвы и дадут промышленности сильный толчок.
