Рой Медведев - Советский Союз. Последние годы жизни. Конец советской империи
Не находя опоры в классических текстах, советская экономическая наука начала осторожно продвигаться в решении проблемы: как совместить приверженность к социализму с продвижением в нашу экономику и в нашу действительность рыночных отношений?
Проблема была не только в признании возможности товарно-денежных отношений и рынка при социализме. В Советском Союзе были деньги, были магазины и колхозные рынки, мы все что-то покупали и продавали. СССР вел торговлю с другими странами. Но это были товарные и денежные отношения «особого рода» – без частной собственности и без капиталистов. Однако эффективное развитие рыночных отношений было невозможно без допущения частной собственности – в том числе и на средства производства. Если можно было создавать кооперативы и заниматься индивидуальной трудовой деятельностью, то почему нельзя было создать, например, небольшое частное предприятие с 10 – 20 работниками или частный магазин? Почему никто не мог купить в собственность грузовик или трактор? Простой здравый смысл показывал, что все это может существенно улучшить жизнь населения страны и решить множество проблем, которые невозможно эффективно решать на основе только социалистических форм собственности. Почему нельзя было пойти хотя бы на ту степень конвергенции капиталистических и социалистических отношений и форм собственности, которую уже допустил в своей экономике коммунистический Китай? Разве нельзя было то общее соревнование между миром социализма и капитализма, которое разворачивалось на протяжении нескольких десятилетий на мировой арене, дополнить соревнованием капиталистической и социалистической форм собственности и внутри самих социалистических стран? Да, конечно, такое допущение частной собственности в экономике СССР противоречило догмам марксизма. Конституция СССР признавала возможность существования в стране только трех видов социалистической собственности: государственной, или общенародной, колхозно-кооперативной, а также собственность общественных организаций. Вне социалистической собственности могла существовать только личная собственность граждан, и ее характер и размеры весьма строго оговаривались. Так, например, в личной собственности граждан мог быть лишь один жилой дом. Предполагалось, что всякая частная собственность или слишком большая личная собственность будет наносить ущерб интересам общества. Но это положение ничем, кроме догмы, не было обосновано. Однако даже в научных дискуссиях перешагнуть эти устоявшиеся догмы почти никто не решался. Самым смелым казалось предложение тех экономистов, которые предлагали в Советском Союзе середины 1980-х гг. ввести некую модернизированную систему НЭПа начала 1920-х гг. Все-таки НЭП был освящен авторитетом самого В.И. Ленина!
Понятия частной собственности, как и понятия эксплуатации и капитализма, не были ясно определены в советской политэкономии. Не было четких определений этих понятий и у самого К. Маркса. Частная собственность сразу же определялась как несправедливая система экономических отношений, ведущих к эксплуатации, и ей, естественно, противопоставлялась справедливая система общественной собственности, в рамках которой эта эксплуатация якобы исключалась. Но не в абстракциях, а в реальной действительности положение дел было очень часто совсем иным. На одинаковых по технологии и производительности металлургических заводах в СССР и в США рабочие могли получать совершенно разную заработную плату и иметь очень разный уровень жизни – гораздо более высокий в США и более низкий в СССР. При этом, однако, выходило так, что американские рабочие – это люди, которых жестоко эксплуатируют, а плохо обеспеченные советские рабочие – это свободные работники социалистического общества. Во многих случаях отчуждение рабочих от средств производства было в Советском Союзе таким же большим, как и в США или Германии, а если говорить о небольших и средних предприятиях, то и гораздо большим. Даже имущество парикмахерских принадлежало у нас в стране не конкретному парикмахеру, а тресту, который мог объединять и сотни парикмахерских, и десятки столовых или химчисток.
В дискуссиях, которые вспыхнули на страницах советских экономических и общеполитических журналов, начало оспариваться и общее негативное отношение советской экономической науки к понятию конкуренции, которая в западных странах считалась главным мотором научно-технического прогресса. В СССР такой конкуренции быть не могло, так как при монопольной собственности государства на все предприятия каждое из них получало свой строго определенный рынок сбыта и могло уже не слишком беспокоиться за свое будущее. Нововведения в такой системе также были чаще всего предметом инициатив сверху и были включены в планы научных разработок.
Пересмотреть принятые в классическом марксизме и в классическом ленинизме понятия рынка, конкуренции, частной собственности, отчуждения, эксплуатации, товарно-денежных отношений – и сделать все это в рамках самого марксизма и ленинизма – оказалось просто невозможным. Создать какую-то новую концепцию социализма, опирающуюся не на абстрактные построения XIX века, а на реальную действительность XX века, – на решение такой задачи никто не отважился, никто к этому не был готов, да и не было способных к решению подобной задачи людей ни в Политбюро ЦК КПСС, ни среди академиков-экономистов АН СССР. В этих условиях все громче и громче стали звучать голоса о возвращении к рынку и частной собственности в их традиционном смысле. К. Маркс, мол, ошибался, его концепции оказались в свете опыта XX века неверными, и советские экономисты должны перейти от Маркса к Милтону Фридману. Именно этот американский экономист, считавшийся создателем концепций монетаризма в политэкономии, Нобелевский лауреат 1976 г., стал в конце 1980-х гг. наиболее авторитетным экономистом для большой и активной группы молодых советских экономистов. Именно эти экономисты выступили на первый план в 1991 г., когда начал разрушаться уже и весь Советский Союз, а также КПСС. В 1987 – 1988 гг. они выступали еще только на разного рода семинарах или как публицисты в литературных и популярных журналах. В рамках официальной иерархии во главе экономической науки продолжали оставаться академики и члены-корреспонденты из Академии наук, которые возглавляли несколько институтов по отраслям экономики. Здесь не было тупых догматиков, не было и ярых радикалов или приверженцев монетаризма. Еще в начале 1987 г. здесь попытались создать некую эклектичную новую модель и прогноз развития советской экономики на каких-то новых началах. Подготовленный документ имел название: «Целостная концепция перестройки хозяйственного механизма в условиях перевода экономики на интенсивный путь развития». На реальную практику экономического управления эти концепции повлияли мало, и дело кончилось тем, что академик Леонид Абалкин был назначен вице-премьером Советского правительства и первым заместителем Николая Рыжкова. Однако остановить развитие кризиса советской экономики и общего кризиса советской модели социализма эти административные перестановки и эти половинчатые и не вполне убедительные концепции уже не могли. В 1989 г. этот кризис только углубился и обострился, а в 1990 г. вступил в фазу распада – как экономики, так и политической системы социализма. Этот распад завершился уже к концу 1991 г. Теоретически этот распад и крах не были неизбежны, однако для глубокого и смелого маневра у руководства КПСС уже не было ни сил, ни времени, ни политической воли, ни понимания обстановки. Об этом можно судить, обращаясь не только к экономическим, но и к политическим реальностям 1987 – 1988 гг.
Глава третья
УГЛУБЛЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО КРИЗИСА В СССР И КПСС
Серьезное ухудшение экономической ситуации в СССР, рост недовольства в широких массах населения, неудачи в обосновании и разработке экономических реформ – все это вынуждало руководство КПСС и самого М.С. Горбачева искать выход из тупиков первых лет перестройки в углублении политических реформ и в расширении идеологического плюрализма. На первый план уже в первые месяцы 1987 г. стали выдвигаться лозунги гласности, демократии и нового мышления. Такой поворот в политике руководства КПСС был с воодушевлением встречен всеми почти кругами и группами советской интеллигенции: учеными и писателями, работниками печати и телевидения, художниками и режиссерами, артистами и музыкантами. Иные настроения, однако, вызывал новый поворот в недрах партийного аппарата и в органах власти, отвечавших за идеологию и государственную безопасность. В такой стране, как Советский Союз, именно идеологическая монополия и монополия на информацию являлись главным источником и основой монопольной власти КПСС. Михаил Горбачев не слишком хорошо понимал взаимоотношение между идеологией, информацией и властью в СССР, и он не справился с задачами по реформированию самой идеологии КПСС. В конечном счете идеологические процессы, как и процессы демократизации, вышли из-под контроля ЦК КПСС, и это привело к углублению политического кризиса в СССР и КПСС. Следует рассмотреть подробнее некоторые из деталей и проявлений этого кризиса.
![Сергей Кремлев - Великий и оболганный Советский Союз [22 антимифа о Советской цивилизации]](/uploads/posts/books/183989/183989.jpg)
