Алексей Кожевников - Русский патриотизм и советский социализм
В “Коммунистическом Манифесте” сказано, что пролетариат должен завоевать мир, но ведь этого не сделать же движением пальца. Тут необходимы штыки и винтовки. Да, распространение Красной Армии является распространением социализма, пролетарской власти, революции»[371].
События лета-осени 1923 г. в Германии были восприняты советским руководством как начало нового этапа в развитии мировой революции (как и в годы Гражданской войны, именно на эту страну большевики возлагали особые надежды – как на исторически сложившийся европейский центр пролетарской борьбы, «родину революционной социал-демократии»). Тяжелый экономический кризис, галопирующая инфляция, массовая безработица (охватившая до 60 % рабочего класса) и угроза социального хаоса привели в августе 1923 г. к созданию коалиционного правительства с участием социал-демократов, которое возглавил лидер Народной партии Густав Штреземан. Однако новому правящему кабинету не удалось стабилизировать положение в стране. Следствием все более возраставшей радикализации масс стало повсеместное возникновение фабрично-заводских советов, в которых стремительно росло влияние коммунистов[372]. Общая экономическая и политическая обстановка в Германии также усугублялась продолжавшейся оккупацией франко-бельгийскими войсками Рурского угольного бассейна и Рейнской области. Унизительные условия Версальского договора оскорбляли патриотические чувства немцев и способствовали усилению националистических настроений.
Сложившиеся условия, по мнению лидеров РКП(б) и ИККИ[373], позволяли рассчитывать на скорое революционное выступление немецкого пролетариата. Примечательно, что большевики, рассматривавшие Коммунистическую партию Германии в качестве ведущей организационной силы предстоящего восстания, предполагали найти поддержку и в среде набиравших популярность «левых» национал-социалистов. 20 июня 1923 г. член Президиума ИККИ К. Б. Радек выступил на расширенном заседании пленума комитета с речью, посвященной убитому французскими оккупантами в Рейнской области немецкому националисту Лео Шлагеттеру. Отдавая должное «мужественному солдату контрреволюции», коммунист Радек апеллировал к патриотическим чувствам немцев: «Против кого хотят бороться германские националисты? Против капитала Антанты или против русского народа? С кем они хотят объединиться? С русскими рабочими и крестьянами для совместного свержения ига антантовского капитала или с капиталом Антанты для порабощения немецкого и русского народов?… Если патриотические круги Германии не решаются сделать дело большинства народа своим делом и создать таким образом фронт против антантовского и германского капитала, тогда путь Шлагеттера был дорогой в ничто»[374]. Если выступление К. Радека вызвало сенсацию в немецких националистических кругах[375], то у его непосредственного руководителя, председателя Исполкома Коминтерна Г. Е. Зиновьева, реакция на подобные призывы была сугубо отрицательной. В письме Л. Б. Каменеву (30 июля 1923 г.) он осудил как Радека, так и поддержавшего его Сталина: «Поговорив с интриганом Радеком, Сталин сразу решил, что германский ЦК ничего не понимает… и что надо поддержать болтуна Радека, к[ото]рый чуть-чуть не “уговорил” фачистов[376] своей речью о Шлагеттере»[377]. Свои разногласия с Зиновьевым по данному вопросу Сталин попытался «сгладить» в письме к нему от 7 августа 1923 г., в котором генсек призвал руководствоваться соображениями политической целесообразности: «Конечно, фашисты не дремлют, но нам выгоднее, чтобы фашисты первые напали: это сплотит весь рабочий класс вокруг коммунистов»[378]. Однако надежды Сталина и Радека на то, что немецкие националисты «спровоцируют» серьезные беспорядки, не оправдались. Выжидательную позицию заняло и руководство германской компартии, не решившееся в последний момент призвать рабочие массы к революционному выступлению. Только в Гамбурге коммунисты подняли восстание (23 октября), подавленное властями в течение двух дней.
Поражение в Германии было по-разному воспринято в московских партийных кругах. Если Г. Е. Зиновьев расценил произошедшее как ошибку «в оценках темпа» мировой революции, который следует измерять годами, а не месяцами[379] (об этом он заявил в июне 1924 г.), то для более «прагматично» настроенной части руководства РКП(б) во главе с И. В. Сталиным это событие явилось предлогом для пересмотра прежней партийной установки, предполагавшей скорейшее распространение революции на другие страны и являвшейся основой внешнеполитической стратегии большевизма на протяжении последних семи лет. Осознание невозможности в сложившихся условиях немедленной революционной экспансии и насущная необходимость укрепления советской государственности и экономического развития территории, «отвоеванной» у международного империализма привели к возникновению концепции «строительства социализма в одной, отдельно взятой стране». Свое окончательное оформление она получила в декабре 1924 г., в предисловии «Октябрьская революция и тактика русских коммунистов», написанном И. В. Сталиным к своей книге «На путях к Октябрю»[380] и явившимся теоретическим «ответом» на работу Л. Д. Троцкого «Программа мира» (опубликованную в 1917 г. и переизданную в 1924 г.). Полемизируя с Л. Д. Троцким, отрицавшим саму идею построения социализма в одной стране в условиях враждебного капиталистического окружения и отсутствия поддержки извне, И. В. Сталин, опираясь на ленинское наследие, опровергал теоретические установки сторонников «перманентной революции»: «Несомненно, что универсальная теория одновременной победы революции в основных странах Европы, теория невозможности победы социализма в одной стране, – оказалась искусственной, нежизнеспособной теорией. Семилетняя история пролетарской революции в России говорит не за, а против этой теории… Ленин совершенно прав, говоря, что победа пролетариата в одной стране является “типичным случаем”, что “одновременная революция в ряде стран” может быть лишь “редким исключением”». Вместе с этим, Сталин подчеркивал, что «победа социализма в одной стране не есть самодовлеющая задача», ее необходимо рассматривать «как подспорье, как средство для ускорения победы пролетариата во всех странах»[381]. Перспективы мировой революции Сталин непосредственно связывал с успехами строительства социализма в СССР: «Само развитие мировой революции, самый процесс отпадения от империализма ряда новых стран будет происходить тем скорее и основательнее, чем основательнее будет укрепляться социализм в первой победившей стране»[382]. При этом конкретные сроки нового этапа революции, целью которого было бы «преодоление буржуазии в мировом масштабе» Сталиным не указывались и, по сути, отодвигались на неопределенное время. В своем выступлении перед московским партактивом в мае 1925 г. он отметил, что наступивший новый этап революции представляет собой «целый стратегический период, охватывающий целый ряд лет, а пожалуй, и ряд десятилетий»[383]. Последующие события в Китае (1927 г.), поражение коммунистов в борьбе с националистической партией Гоминьдан также подтвердили всю иллюзорность надежд коминтерновцев и определенной части руководителей ВКП(б) на скорое «продвижение» революции и на Востоке. Пересмотр прежнего курса на революционную экспансию приведет к тому, что социалистическое строительство в СССР со временем действительно станет главной «самодовлеющей задачей» для дальнейшего развития советского государства, а идея мировой революции («мирового революционного процесса») получит качественно иное содержание и будет служить пропагандистским «прикрытием» внешнеполитической стратегии лидеров коммунистической державы.
Л. Д. Троцкий и в дальнейшем оставался непримиримым противником теории «социализма в одной стране». Так, признавая в 1926 г. необходимость социалистического строительства в СССР, он, вместе с тем, подчеркивал, что оно возможно лишь только с помощью международного пролетариата. Отрицать это значило бы впасть «в грубую национальную ограниченность»[384]. Спустя два года, уже находясь в ссылке в Алма-Ате, Троцкий еще более резко высказался о данной теории в статье «Что же такое перманентная революция?». Главный идейный оппонент Сталина заявлял:
«Теория социализма в отдельной стране, поднявшаяся на дрожжах реакции против Октября, есть единственная теория, последовательно и до конца противостоящая теории перманентной революции.
Попытка эпигонов… ограничить применимость теории социализма в отдельной стране одной только Россией, ввиду ее особых свойств (пространства и естественные богатства), не улучшает, но ухудшает дело. Разрыв с интернациональной позицией всегда и неизбежно ведет к национальному мессианизм[385], то есть к признанию за собственной страной преимуществ и качеств, позволяющих ей будто бы выполнить ту роль, до которой не могут подняться другие страны»[386]. Теорию «социализма в одной стране» Троцкий охарактеризовал как «теорию национал-социализма»[387]. Историк С. В. Константинов в своей диссертации дал такое объяснение сталинскому идеологическому повороту к идее патриотизма: «Внедрение элементов русского патриотизма в идеологию большевизма было необходимо Сталину для изживания в партии троцкистских взглядов на Россию как на неполноценную отсталую страну, призванную только выполнять роль стартовой площадки для мировой революции. Он решил утвердить в обществе идею о том, что русская революция произошла не на пустом месте, а в стране, чья история знала попытки эпохальных преобразований, которые не могли совершиться без Октября, который не только спас, но и вывел Россию в число самых могущественных государств мира, сделал СССР родиной социализма, маяком всего прогрессивного человечества. Усиление в идеологии большевизма элементов русского патриотизма было вызвано также и опасностью агрессии со стороны нацистской Германии и ее союзников»[388].
