Алексей Кожевников - Русский патриотизм и советский социализм
Стремясь избежать нового раскола Церкви и защитить ее от дальнейших гонений, патриарх Тихон в июне 1923 г. обратился в Верховный Суд РСФСР с письмом, в котором признал ошибочность своей прежней позиции по отношению к Советской власти. После этого письма Патриарх был освобожден из-под стражи. В апреле 1925 г., незадолго до своей кончины, им было составлено послание, известное как «предсмертное завещание Тихона». Призывая верующих признать новую власть как единственно законную на территории России, Патриарх обратился к пастве со словами: «В годы великой гражданской разрухи по воле Божией, без которой в мире ничто не совершается, во главе Русского государства стала советская власть, принявшая на себя тяжелую обязанность – устранение жутких последствий кровопролитной войны и страшного голода. Вступая в управление Русским государством, представители советской власти еще в январе 1918 г. издали декрет о полной свободе граждан веровать во что угодно и по этой вере жить… Мы в свое время в посланиях к архипастырям, к пастырям и пасомым всенародно признали новый порядок вещей и рабоче-крестьянскую власть народов, правительство коей искренне приветствовали.
Пора понять верующим христианскую точку зрения, что судьбы народов от Господа устраняются, и принять все происшедшее как выражение воли Божией… Призываем и церковноприходские общины, и особенно их исполнительные органы, не допускать никаких поползновений неблагонамеренных людей в сторону антиправительственной деятельности, не питать надежд на возвращение монархического строя и убедиться в том, что советская власть – действительно народная рабоче-крестьянская власть, а потому прочная и непоколебимая… Во избежание тяжелых кар мы призываем находящихся за границей архипастырей и пастырей прекратить свою политическую с врагами нашего народа деятельность и иметь мужество вернуться на Родину и сказать правду о себе и Церкви Божией…».
Обращенный к духовенству и православным мирянам призыв «подчиниться» новой власти завершал текст «Завещания»: «Призывая на архипастырей, пастырей и верных нам чад благословение Божие, молим вас со спокойной совестью, без боязни погрешить против святой веры подчиниться советской власти не за страх, а за совесть, памятуя слова апостола: Всякого душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены… Вместе с этим мы выражаем твердую уверенность, что установка чистых, искренних отношений побудит нашу власть относиться к нам с полным доверием, даст нам возможность преподать детям нашим пасомым закон Божий, иметь богословские школы для подготовки пастырей, издавать в защиту православной веры книги и журналы»[363].
Обращение патриарха, опубликованное на страницах «Известий» 15 апреля 1925 г., вызвало неоднозначную реакцию в обществе[364], но стало еще одним важным заявлением из противоположного большевикам лагеря, которое подтверждало «легитимность» новой власти и обозначало ее как реальную политическую силу, скрепляющую государственное единство России. Несмотря на это обращение главы РПЦ к советским властям, гонения на Церковь усилились. Всего за период 1918–1931 гг. на территории РСФСР было закрыто 10056 молитвенных зданий РПЦ[365]. Своего пика антирелигиозная кампания достигла в мае-июне 1929 г., когда на местах началось массовое закрытие церквей. Эти действия получили свое идеологическое «обоснование» в решениях XIV Всероссийского съезда Советов (май 1929 г.) и II съезда Союза безбожников (июнь 1929 г.). По мнению наиболее ярых сторонников дальнейшего усиления антирелигиозной политики, борьба с церковью являлась «борьбой за социализм». Несмотря на содержащиеся в специальном июньском циркуляре ЦК ВКП(б) призывы «повести решительную борьбу с… извращениями в практике закрытия церквей и других молитвенных домов», должного воздействия они не возымели[366]. В 1931–1933 гг. было закрыто еще 539 православных молитвенных зданий, продолжалось преследование духовенства[367]. Массовыми тиражами издавались в 1920-х – начале 1930-х гг. антирелигиозная литература и периодика (газета «Атеист», журнал «Безбожник» и др.), пропагандировавшие не столько идеи научного атеизма, сколько оскорблявшие чувства верующих и подвергавшие нигилистической критике духовные традиции русского народа. Наиболее негативно оценивалась роль Церкви в дореволюционном образовании, благодаря которой в школе «создавалась грандиозная система религиозного фарисейства, патриотического лицемерия и начальственного холопства»[368].
Таким образом, православное духовенство и зажиточное крестьянство (в том числе представители т. н. «кулацкой литературы») рассматривались сторонниками ультраинтернационализма в 1920-х – начале 1930-х гг. как главные носители патриархально-националистической идеологии и традиций, глубоко чуждых социализму и «пролетарской культуре». Более того, «пережитки» русской «великодержавной» психологии, идеи русского патриотизма расценивались как контрреволюционные, как проявление «национальной ограниченности» и как главное препятствие, мешавшее процессу коммунистического слияния наций и сплочению пролетарских масс России и других стран для решения задач мировой революции.
По мнению адептов мировой революции, «националистическое» мировоззрение было характерно не только для представителей мелкобуржуазных и клерикальных кругов. Национализм проник также и в партийно-советскую среду и даже получил свое выражение в политике ряда зарубежных компартий. В своих тезисах ко II конгрессу Коммунистического Интернационала, написанных в июне 1920 г., В. И. Ленин призвал к решительной борьбе с «мелко буржуазным национализмом» в комдвижении: «Признание интернационализма на словах и подмена его на деле… мещанским национализмом… составляет самое обычное явление не только среди партий II Интернационала, но и тех, кои вышли из этого Интернационала, и даже нередко среди тех, кои называют себя теперь коммунистическими. Борьба с этим злом, с наиболее закоренелыми мелкобуржуазными-национальными предрассудками, тем более выдвигается на первый план, чем злободневнее становится задача превращения диктатуры пролетариата из национальной (т. е. существующей в одной стране и неспособной определять всемирную политику) в интернациональную (т. е. диктатуру пролетариата по крайней мере нескольких передовых стран, способную иметь решающее влияние на всю мировую политику). Мелкобуржуазный национализм объявляет интернационализмом признание равноправия наций и только, сохраняя… неприкосновенным национальный эгоизм, между тем как пролетарский интернационализм требует… подчинения интересов пролетарской борьбы в одной стране интересам этой борьбы во всемирном масштабе»[369]. Таким образом, сама идея «консервации» революции в своих национальных рамках трактовалась как абсолютное отступление от канонов марксизма, предусматривавших скорейшую революционную экспансию на другие страны.
Однако сам ход послевоенной европейской истории, изменение экономической и политической конъюнктуры в тех странах, на которые возлагали особые надежды большевики, заставляли их корректировать свои прежние планы. Поражение в советско-польской войне, экономическая стабилизация в Европе и необходимость налаживания торговых отношений с ведущими капиталистическими государствами объективно вели к пересмотру сроков начала нового революционного наступления сил международного пролетариата. О невозможности в сложившихся условиях форсированного развития мировой революции заявил в июле 1921 г. В. И. Ленин: «Развитие международной революции, которую мы предсказывали, идет вперед. Но это поступательное движение не такое прямолинейное, как мы ожидали. С первого взгляда ясно, что в других капиталистических странах после заключения мира, как бы плох он ни был, вызвать революцию не удалось»[370]1. Тем не менее, надежда на скорый мировой революционный реванш не оставляла наиболее радикально настроенных лидеров РКП(б). Так, в своем выступлении на IV конгрессе Коминтерна (18 ноября 1922 г.) Н. И. Бухарин предложил ввести в программу этой организации следующий пункт: «Мы должны установить в программе, что каждое пролетарское государство имеет право на красную интервенцию.
В “Коммунистическом Манифесте” сказано, что пролетариат должен завоевать мир, но ведь этого не сделать же движением пальца. Тут необходимы штыки и винтовки. Да, распространение Красной Армии является распространением социализма, пролетарской власти, революции»[371].
События лета-осени 1923 г. в Германии были восприняты советским руководством как начало нового этапа в развитии мировой революции (как и в годы Гражданской войны, именно на эту страну большевики возлагали особые надежды – как на исторически сложившийся европейский центр пролетарской борьбы, «родину революционной социал-демократии»). Тяжелый экономический кризис, галопирующая инфляция, массовая безработица (охватившая до 60 % рабочего класса) и угроза социального хаоса привели в августе 1923 г. к созданию коалиционного правительства с участием социал-демократов, которое возглавил лидер Народной партии Густав Штреземан. Однако новому правящему кабинету не удалось стабилизировать положение в стране. Следствием все более возраставшей радикализации масс стало повсеместное возникновение фабрично-заводских советов, в которых стремительно росло влияние коммунистов[372]. Общая экономическая и политическая обстановка в Германии также усугублялась продолжавшейся оккупацией франко-бельгийскими войсками Рурского угольного бассейна и Рейнской области. Унизительные условия Версальского договора оскорбляли патриотические чувства немцев и способствовали усилению националистических настроений.
