Григорий Ландау - Сумерки Европы
Самоопредѣленіе національностей противъ имперіализма — лозунгъ консервативно-регрессивный противъ творчески-прогрессивнаго; Антанта противъ Германіи.
Но развѣ фактически Англія, Америка, въ меньшей степени Франція, не осуществляютъ каждая своего имперіализма, развѣ онѣ послѣ войны не довели его до небывалаго напряженія. И не значитъ ли это, что отличіе ихъ отъ Германіи не въ фактическихъ движеніяхъ, а лишь въ притворно-идейныхъ позиціяхъ. И развѣ съ другой стороны всякій имперіализмъ прогрессивенъ, развѣ всякое расширительное движеніе законно, развѣ какъ выше было намѣчено — расширительное движеніе не можетъ по инерціи бить черезъ край свыше мѣры внутреннихъ задатковъ, подготавливая тѣмъ внутренній разрывъ и распадъ.
Что Германія не находилась въ такомъ состояніи, гдѣ бы внѣшнее расширеніе оказалось выходящимъ за предѣлы внутреннихъ возможностей, это едва ли требуетъ доказательства, да и крушеніе ея имперіалистическаго напряженія пошло не по линіямъ внутренняго разрыва, а по линіямъ внѣшняго давленія на нее всего міра. Англія въ прошломъ совершила безподобную имперіалистическую работу, Франція, потерпѣвъ на ней въ былыя времена крушеніе, снова — хотя въ несравненно меньшихъ размѣрахъ — производила ее за послѣднія десятилѣтія. Но Англія уже и до войны захватила въ предѣлы своей имперіи грандіозныя пространства и собственно передъ ней стояла въ большей степени задача крѣпче ихъ сорганизовать, нежели дальше увеличивать. Этому и соотвѣтствовалъ процессъ внутренней организаціи британской имперіи, какъ онъ намѣчался въ довоенное время. Задача объективно была охранительная — не допускать возрастанія чужого могущества, обезпечить себя отъ ударовъ (союзъ съ Японіей, сближеніе съ Франціей и Россіей), конкурентовъ и враговъ, скрѣпить свою внутреннюю спайку — больше чѣмъ наступательная. Франція, хотя и ведшая расширительную политику въ Африкѣ, но уже въ силу своей сравнительной слабости, по сравненію съ величайшими державами, а отчасти въ силу духовности своего населенія и законченности своей нѣкогда господствовавшей культуры — точно также стояла на оборонительной позиціи. Въ этомъ безусловная правда нареканій и обвиненій: наступательная позиція была у Германіи, оборонительная, защищавшая уже прежде добытое и созданное, у Англіи и Франціи; творчество мірового размаха у Германіи; охрана, сбереженіе — у Англіи и Франціи. Отсюда соотвѣтственно и духовныя ихъ позиціи, отсюда у странъ Антанты психологія рантьерства, beati possidentis, собственника — хозяина, заботящагося объ обезпеченіи своей собственности, своего уже добытаго благосостоянія, своихъ уже пріобрѣтенныхъ правъ, — не только отъ конкур-рента, отъ противника и соперника, но и просто отъ появленія новаго сильнаго хозяина, съ которымъ можетъ быть придется соперничать. Антанта побѣдила въ сложной игрѣ, объединившей охранительныя силы Англіи съ наступательными тенденціями Японіи и Америки. И на открывшемся полѣ, — на полѣ, не представлявшемъ больше никакаго сопротивленія — собственническіе инстинкты и вожделѣнія распространились на все, что подлежало захвату. Конечно, проявлялась и старая тяга и опытъ имперіализма, но прежде всего обнаруживалось собственническое заданіе пріобщить—, что оказалось безхозяйнымъ и беззащитнымъ, разомъ разрѣшивъ задачи, вопросы, трудности, оставшіеся отъ прошлаго. Задача заключалась не въ активномъ наступательномъ добываніи, а, если можно такъ выразиться, въ спекулятивномъ использованіи коньюнктуры. Это былъ имперіализмъ, сложившійся послѣ банкротства соперника. Защитивъ себя отъ зарвавшагося конкурента, побѣдитель воспользовался представившимися, благодаря его пораженію, возможностями. Здѣсь не было наступленія, здѣсь только успѣшная оборона, завершившаяся удачной спекуляціей.
Такъ какъ имперіалистическое расширеніе не было здѣсь наступательной задачей, проявлявшей накопившіяся силы, то, не будучи ими и обусловлено, оно не оказалось ими и ограниченнымъ; какъ всякой спекуляціи на внѣшнюю доступность, ему оказалось легко перейти за предѣлы внутренне предначертаннаго. И дѣйствительно британскій имперіализмъ сталъ передъ опасностью зарваться въ своемъ расширеніи. И это тѣмъ болѣе такъ, что расширеніе его оказалось возможнымъ лишь благодаря такимъ внѣшнимъ исключительно благопріятнымъ для него условіямъ, которыя длительно оставаться безъ перемѣнъ не могутъ.
Коньюнктура была такова, что при пораженіи Германіи, самоустраненности Россіи, временной дипломатической парализованности Америки, готовности Франціи идти навстрѣчу, безразличіи Японіи, — Англія могла неограниченно расшириться; неограниченно и расширялась она въ мѣру этой внѣшней представившейся возможности: но моментъ этотъ долженъ пройти. Вильсонъ сперва былъ парализованъ государственными учрежденіями его родины, потомъ выброшенъ ими, — Америка возстановляетъ его безталанный провалъ; со временемъ въ той или иной формѣ возстановится Россія и вновь окрѣпнетъ Германія; внѣшнія давленія примутъ новыя очертанія и имперія, составленная примѣнительно къ исключительной конъюнктурѣ, окажется несостоятельной въ конъюнктурахъ новыхъ. Можно думать, что ей предстоятъ большія трудности, чѣмъ до разгрома Германіи.
Такимъ образомъ ближайшее разсмотрѣніе подтверждаетъ то положеніе, которое было выставлено выше; имперіализмъ — явленіе творчески прогрессивное; таковъ онъ у Америки, у Японіи, таковъ онъ въ меньшихъ размѣрахъ у Италіи, таковъ онъ былъ у Германіи. Франція и Англія въ настоящее время стояли уже на позиціи охранительной и повоенное разрастаніе ихъ является не результатомъ изнутри идущаго творческаго размаха, а послѣдствіями использованія временной внѣшней конъюнктуры; стремленіемъ сохранить и воспользоваться даннымъ — не творить новое. Творчество — противъ охранительства, таковымъ остается отношеніе Германіи къ Антантѣ.
III. ИДЕИ МИРА
Миръ завершаетъ войну, ставитъ предѣлъ разрушенію, но — разрушенію вооруженному, физическому. Миръ вмѣстѣ съ тѣмъ закрѣпляетъ торжество побѣдившихъ на войнѣ тенденцій; и если эти тенденціи и сами по себѣ были разрушительными, то онъ только открываетъ новую эпоху разрушеній, уже не физически военныхъ, а болѣе прикрытыхъ — гражданам соціальныхъ. Миръ, закончившій великую войну, далъ полную, ничѣмъ неограниченную побѣду побѣдившимъ и тѣмъ самымъ полный просторъ двигавшимъ ими мотивамъ. Всѣ тѣ разрушительныя силы, силы разрушительной идейности, которыя на войнѣ накопились, но въ сущности на войнѣ могли сказаться только отчасти (напр. въ ея неумѣренномъ продолженіи, въ идейной проповѣди), здѣсь получили возможность претвориться въ дѣйствительность; во всякомъ случаѣ здѣсь появилась возможность — и наступила неизбѣжность сдѣлать попытку такого претворенія; и она была произведена. Отсюда разрушительныя особенности мира; онъ не завершилъ войны, хотя бы и закрѣпивъ ея добычу, но вмѣстѣ съ тѣмъ, переведя человѣчество на дорогу возобновленнаго строительства, онъ организовалъ разрушительное содержаніе военныхъ устремленій — въ учрежденіяхъ мирныхъ, т. е. разсчитанныхъ не на исключительное время, а на постоянное существованіе. Онъ поставилъ себѣ задачу удовлетворить притязаніямъ разожженныхъ массовыхъ стихій и алканій, максималистическимъ критеріямъ; и сочетая разрушительную идейность съ разрушительнымъ алканіемъ, ограничивая интересы побѣдителей — то есть собственно дополняя ихъ — лишь ея мертвящимъ дѣйствіемъ, онъ не только самостоятельно отъ себя усугубилъ развалъ, произведенный войной, но еще дополнительно — установилъ такой европейскій порядокъ, который самъ по себѣ въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ является организаціей безпорядка и разрушенія.
Я не хочу этимъ сказать, чтобы Версальскій и другіе сопровождавшіе его миры, являлись столь вредными потому, что воплощали выработанную военнымъ временемъ идеологію. Наоборотъ, эту идеологію они, разумѣется, нисколько не воплотили. Не воплотили частью потому, что она и вообще была невоплотимой, что въ ея невоплотимой преувеличенности и заключался ея военный смыслъ, не воплотили они и по той нисколько не менѣе рѣшающей причинѣ, что побѣдители естественно стали осуществлять и обезпечивать свои интересы, получивъ къ тому силовую возможность, и нисколько не заботятся о самодовлѣющихъ принципахъ и провозглашенныхъ благахъ.
Дѣло было бы проще и менѣе зловредно, если бы провозглашенные принципы возможно было явно и безоговорочно оставить въ сторонѣ. Менѣе зловреднымъ это было бы уже потому, что установило бы ясную и недвусмысленную перспективу, въ которой и наиболѣе корыстныя алканія получили бы по крайней мѣрѣ опредѣленную постановку и ограниченныя объективнымъ положеніемъ вещей возможности; была бы по крайней мѣрѣ ясность реальныхъ требованій и реальныхъ путей ихъ удовлетворенія; была бы однозначность и прозрачность постановки и рѣшенія вопросовъ. Могли бы быть приняты жестокія рѣшенія, но они были бы приняты въ соотвѣтствіи хоть съ чьими либо подлинными интересами и съ подлинными возможностями ихъ удовлетворенія. Франція и Италія могли бы потребовать для себя контрибуціи и территоріальныхъ приращеній потребныхъ имъ, Англія — колоніальныхъ и экономическихъ выгодъ и т. п. Въ открытомъ выставленіи этихъ требованій легко сказалась бы ихъ преувеличенность, или наоборотъ возможность ихъ удовлетворенія побѣжденными; въ открытомъ выставленіи ихъ сказалось бы ихъ несоотвѣтствіе между собой, или противорѣчіе одновременнымъ задачамъ Америки и нейтральныхъ. Необходимость согласованія всѣхъ этихъ разнообразныхъ требованій и притязаній между собой и съ возможностью ихъ удовлетворенія, при томъ не вызывая сопротивленія третьихъ заинтересованныхъ или незаинтересованныхъ — и привела бы къ реалистическому ихъ взаимно приспособленію. Эти требованія могли бы оставаться жестокими для побѣжденныхъ, но — въ силу своей реалистичности, въ силу учтенности въ нихъ многихъ подлинныхъ интересовъ — они — остались бы жизненными; ихъ удовлетвореніе оказалось бы возможнымъ и слѣдовательно возможнымъ оказалась бы даже для побѣжденныхъ дальнѣйшая жизнь и возстановленіе.
