Владимир Козлов - Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953-1985 гг.
Один из заключенных писал матери (с жуткими грамматическими ошибками):
«Спрашивается, за что сняли из ЦК партии Молотова, Маленкова, Кагановича, а то, что Маленков стал создавать рабочим и крестьянам условия, чтоб народ расцветал. А Хрущеву не понравилось, нашел нужным обвинить старых наших революционеров, которые строили социализм, и они оказались враги народа…».
Носители подобного типа сознания были способны (именно в силу своеобразия своего манихейского, «черно-белого» восприятия реальности) к стойкому сопротивлению. Из них иногда получались сознательные враги режима. Тот же автор письма, которого судили как раз не за уголовщину, а за «политику», в судебном заседании сказал: «Мне незачем защищаться. Против вас я буду защищаться тогда, когда у меня будет оружие. Я писал такие письма и буду писать. Нас таких много. И нам надо объединиться для общей борьбы…»[194]
Как видим, распространенная мифологема о «давших народу жить Маленкове и Молотове» питала не только уголовную оппозиционность власти. В ней было заключено фундаментальное недоверие к власти как возможному источнику «блага». Поэтому все, кто пытается «дать народу жить», не могут оставаться у кормила правления. Зло, заключенное во власти, немедленно расправится с ними.
Исчезновение «вождя» с политической арены превращало его в символ протеста. Чем хуже представляла поверженного кумира официальная пропаганда, тем большей «святостью» могли наделять его маргиналы. Дважды судимый рабочий И., школьник 10 класса Ч. и безработный А., постоянно слушавшие передачи «Голоса Америки» и Би-би-си, не только осуждали подавление революции в Венгрии и рассказывали антисоветские анекдоты, т. е. занимались вроде бы осмысленной антисоветской пропагандой, но и хулигански выкрикивали на улицах «Бей коммунистов», уверяя, что если бы «агент империализма» Берия совершил переворот, то жилось бы лучше.[195] Так что даже кровавый Берия, уничтоженный и, казалось бы, полностью дискредитированный своими противниками, в мифологическом сознании мог получить лавры положительного героя.
В пантеоне униженных и оскорбленных вождей можно было встретить даже Троцкого. К., прежде судимый за хулиганство, который как раз «восхвалял врага народа Троцкого»,[196] родился в 1919 году и, следовательно, никаких личных воспоминаний о революционных заслугах одного из главных руководителей большевиков в первые годы Советской власти иметь не мог. Значит, он исходил из того, что если советская пропаганда Троцкого ругает, то он точно был «за народ». Здравствующие «вожди», напротив, были плохи по определению.[197]
Интересно, что похвалы в адрес бывших коммунистических лидеров иногда замечательным образом сочетались с изображениями все той же свастики и другой вполне антикоммунистической символикой.[198] Это лишний раз доказывает: поверженные вожди для определенного типа сознания были не альтернативой «хорошего коммунизма» «плохому коммунизму», а убедительным подтверждением того, что «хороший человек» среди «начальства» долго не удержится. Этим психология маргиналов существенно отличалась от психологии многих «идейных антисоветчиков» 1950-х гг., уверенных в осуществимости «хорошего коммунизма».
Поверженный «вождь» мог выступать и в роли «исчадия ада» (результат сохранявшейся «приоткрытости» личности для официальной пропаганды и готовности следовать ее мифам, а не творить свои). Тогда, соединяя обидчиков (милиционеров, тюремных надзирателей и т. д.) с абсолютным воплощением зла, человек как бы отказывал своим врагам в праве представлять власть и пользоваться ее защитой. Агрессия же приобретала некую «моральную» мотивировку. Например, заключённый С. (30 лет, две судимости), наряду с выкриками в камере штрафного изолятора «Бейте краснопогонщиков! Долой советскую власть. Приходи, Эйзенхауэр. Дайте сюда Трумэна!», называл работников тюрьмы «бериевцами».[199] Т., находясь в заключении и считая себя несправедливо осужденным, называл коммунистов кровопийцами и «булганинцами», добавляя, что когда к власти придет Маленков, он (Т.) повесит председателя Президиума Верховного Совета СССР.[200]
Сознание маргиналов, особенно пьяных маргиналов, могло интерпретировать реальность как миф и соединять несоединимое. Когда тридцатишестилетний К. (прежде судимый, нигде не работал), напившись пьяным, хулиганил, дрался, обещал избить председателя поселкового совета, он не только попутно ругал советское руководство, а заодно евреев, украинцев и грузин, но и «восхвалял врага народа Берию» (очевидно, за знаменитую амнистию), который, подчиняясь законам мифа, как бы уже и не был грузином.[201]
Иногда в пьяных выкриках «вынужденных уголовников», например, П. (шесть судимостей за прогулы и самовольное оставление производства во времена Сталина) устанавливалась «правильная» связь между вождями и их национальностью. Обиженный отказом солдата-грузина выпить с ним в буфете на вокзале в Красноярске П., чтобы усилить оскорбления, принялся ругать не просто грузин, но еще и Сталина — главного своего обидчика, тоже грузина, дурные свойства которого он как бы приписывал своему «оскорбителю», присовокупляя к нынешней обиде еще и все прошлые.[202]
Тема враждебных «других» — коммунистов, «начальников», представителей других национальностей и т. д., которые не дают жить «нам», которые ответственны за все зло этого мира, иногда отдавала отвратительным запахом кондового антисемитизма. Встречались среди уголовников и маргиналов (и не только среди них) совершенно патологические антисемиты, строившие свою «картину мира» на образе «зловредных евреев», а программу спасения видевшие в печально известном кличе дореволюционных погромщиков: «Бей жидов! Спасай Россию!». Именно эту фразу постоянно выкрикивал в пьяном виде опустившийся экспедитор 3., участник войны, награжденный орденом, исключенный из ВКП(б) и судимый в 1945 году.[203] Такое «объяснение» он нашел своей личной жизненной драме.
«Хулиганская антисоветчина» (повышенно эмоциональная и спонтанно агрессивная) наиболее близка к интересующим нас «антисоветским выкрикам» во время массовых беспорядков. Люди, способные на более сложные, неспонтанные, не имевшие антисоциального характера «цивилизованные» формы протеста от написания анонимных трактатов и писем до создан и» подпольных кружков, групп и организаций, имели более рациональные мотивы, иную логику рассуждений, более организованное речевое поведение и в волнениях городских маргиналов не участвовали. А обычные городские обыватели (нормальные, более или менее довольные своей жизнью люди), даже если им и свойственно было мифологическое восприятие действительности, еще достаточно зависели в 1950-е гг, от коммунистической мифологии, действие которой многократно усиливалось тотальной пропагандистской обработкой. Для того, чтобы такие люди втянулись в волнения городских маргиналов и даже поддержали их против милиции, должна была произойти либо вопиющая политическая ошибка, либо очевидное злоупотребление властью. Сохранявшиеся среди населения СССР романтические мечты о светлом коммунистическом будущем и настоящем и создававшие психологическую основу стабильности режима, становились тогда мотивом агрессии, а попранная справедливость (действительно или мнимо — в данном случае значения не имело) превращала городских обывателей в пассивно сочувствующую либо даже активно действующую толпу, которую вели за собой маргиналы. В этом смысле, как это ни парадоксально, прагматический цинизм и деградация «коммунистической мечты» в 1970–1980-е гг. создавали гораздо меньше возможностей для вовлечения городских обывателей в беспорядки. Они приспособились к власти и ее несправедливостям, знали действительную цену ее мифам и совершенно не собирались рисковать собой ради легенды о «настоящем коммунизме».
Глава 3
«Целинный синдром». Массовые беспорядки молодых рабочих в Темиртау (1959 г.)
Социальный и полицейский кризис на целине и в районах нового строительства
В 1950-х гг. был продолжен начатый при Сталине процесс широкого и амбициозного промышленного строительства в неосвоенных и малонаселенных районах страны. Одновременно хрущевское руководство, испытывавшее значительные трудности с продовольственным снабжением городов и нуждавшееся в «быстром хлебе», приняло решение о форсированном освоении целинных и залежных земель (Алтайский край, Казахстан). Сохранив верность сталинским «стройкам коммунизма», по крайней мере, некоторым, дополнив их новыми проектами, к тому же надолго увязнув на целине, коммунистические лидеры столкнулись еще с исчерпанием прежних источников дешевой рабочей силы, распадом и кризисом сталинской системы принудительного труда.
