Ирина Михутина - Украинский Брестский мир
Но на утреннем пленарном заседании немцы со товарищи дружно высказались против изменения места переговоров, затем Гофман атаковал советскую делегацию за революционную агитацию, адресованную немецким солдатам, после чего Троцкий предложил сделать перерыв в заседании и несколько раз продлял его. Наконец, по усмотрению немцев заседание было перенесено на 28 декабря (10 января). Дело, предположительно, заключалось в том, что наркому по иностранным делам стал известен неожиданно неблагоприятный ответ Генерального секретариата на советское предложение уладить конфликт путем переговоров. Он был заготовлен в Киеве 24 декабря (6 января), но получен в Петрограде лишь 27 декабря (9 января).
В тот день Сталин передал Ленину, выехавшему на лечение в Финляндию, просьбу «немедленно двинуться в Питер… чтобы в полдень 28-го быть в Смольном. Дело в том, что: 1) Получил ответ Рады, уклончивый, но все же довольно компромиссный (нужен наш ответ)…» {15}. Это была первая, смягченная оценка. Вскоре она сменилась на резко отрицательную. Секретарь Совнаркома Н. П. Горбунов передал по прямому проводу Киевскому и Окружному совдепу: «Нота получена. Советом народных комиссаров еще не обсуждалась. Насколько я знаю, все абсолютно возмущены уклончивостью Рады по вопросу о Каледине и калединцах, считают мир с такой Радой невозможным, по национальному же вопросу охотно дают все, чего хотят украинцы» {16}.
Возвращаясь в Брест к событиям 28 декабря (10 января), заметим, что Троцкий оказался не готов к отказу Генерального секретариата урегулировать конфликт с Совнаркомом путем переговоров. Его первая реакция, растерянная и хаотичная, оказалась далека от дипломатической взвешенности. За полчаса до открытия пленарного заседания украинцам был вручен укороченный текст советского заявления, без упоминания о признании независимости Украинской народной республики и полномочности в качестве правительства ее Генерального секретариата. Осталось лишь согласие на присутствие в Бресте делегации Центральной рады. В приписке Карахана говорилось: «Эта редакция является окончательно установленной нами после оглашения вашей декларации». Пришедшему за разъяснениями Любинскому нарком Троцкий будто бы сказал: «Мы видим, что с вами не сговоримся и нам с вами предстоит действовать, как с врагами – австрийцами и немцами» {17}.
На открывшемся в конце концов пленарном заседании Голубович огласил свою декларацию. Любинский по-украински прочел ноту Генерального секретариата. Троцкий на вопрос Кюльмана, намерена ли его делегация и впредь быть единственной представительницей всей России, зачитал свое укороченное заявление о согласии лишь на присутствие делегации Центральной рады в Бресте. Кюльману этого было мало. Он начал допытываться, с кем следует иметь дело по проблемам Черного моря, с русскими или украинскими представителями. Троцкий сначала объяснил, что вопрос о границах Украины «не может считаться решенным, так как Украинская республика находится сейчас именно в процессе своего самоопределения». Это было чистой правдой и с точки зрения международного права давало все основания отложить вопрос о субъектности Украинской республики, ее правительства и дипломатических эмиссаров.
Но глава советской делегации по собственной воле, ничем и никем не вынужденный, отказался от такой возможности и, пустившись в революционную догматику, заявил: «Во всяком случае вопросы о границах… не могут стать предметом конфликта… так как вопрос разрешился бы свободным голосованием заинтересованного населения». В заключение на вопрос Кюльмана, «должна ли украинская делегация считаться частью русской делегации… или же она в дипломатическом отношении является представительницей самостоятельного государства», он ответил неполно, но обязывающе – будто вопрос отпадает сам собою, так как никто не предлагал превратить украинскую делегацию в часть русской {18}.
Обещанного украинцами вначале заявления о желательности переговоров на нейтральной почве не последовало, и Троцкий – под впечатлением последних новостей о том, что в германской политике берут верх самые воинственные, не склонные к замирению круги, – на вечернем заседании политической комиссии демонстративно снял вопрос о смене места переговоров. «Нам поставлен ультиматум, – патетически заявил он, – либо переговоры в Брест-Литовске, либо никаких переговоров. Мы остаемся здесь… чтобы не оставить неисчерпанной ни одной возможности в борьбе за мир народов» {19}.
Чернин в связи с этим выступлением особо отметил словесный дар наркома, тем более что сказанное им вполне удовлетворило союзников. «Троцкий произнес длинную речь, рассчитанную на всю Европу и, по-своему, действительно прекрасную… – записал в дневнике австрийский министр. – У него совершенно исключительный ораторский талант. Мне редко приходилось встречать такую быстроту и тонкость реплики…» {20}. А киевские делегаты в своем отчете, опубликованном затем в печати, лукаво заклеймили этот шаг Троцкого как «чрезвычайную политическую ошибку», солгав, будто именно эта «ошибка» помешала им отстаивать требование о перенесении переговоров в Стокгольм {21}.
На самом деле появившаяся в связи с заявлением Троцкого возможность уклониться от постановки этого безнадежно заблокированного немцами вопроса освободила украинских делегатов от невыполнимой директивы правительства требовать переноса переговоров на нейтральную почву и принесла им, судя по записи в дневнике делегации, большое облегчение {22}.
Между тем свое выступление по украинскому вопросу Кюльман с союзниками отложили, чтобы выяснить отношение соискателей полноправного статуса к поставленным им на неофициальных переговорах требованиям. Украинцы записали в дневнике 28 декабря (10 января): «Вечером во время обеда на нашу делегацию охота: когда дадим ответ на три немецких вопроса – 1. Брест. 2. Суверенитет и 3. Неприкосновенность территории». Они, в свою очередь, ради дипломатического торга пустили слух, что размышляют, не уехать ли в Киев {23}.
Немцы их остановили, но решение по украинским делам вынесли с отложенным финалом и с ущербом для государственного достоинства Украинской республики. На утреннем пленарном заседании 30 декабря (12 января) Чернин объявил, что Четверной союз, с одной стороны, признает «украинскую делегацию… как полномочное представительство самостоятельной Украинской народной республики», но с другой – «формальное признание… найдет свое выражение в мирном договоре» {24}. То есть признание оказалось не безусловным, а поставленным в зависимость от степени уступчивости украинцев в дальнейших переговорах.
Тем временем ситуация на просторах вздыбленной России менялась с необычайной быстротой. Вслед за недавним известием об отрицательной реакции Генерального секретариата на советское предложение о переговорах в Брест стали поступать сообщения информационных агентств о непрочности положения самого секретариата и росте на Украине большевизма {25}.
В ночь с 29 на 30 декабря (11–12 января) Карахан запросил Сталина: «Сегодня агентские телеграммы сообщили нам, что вся власть в Украине перешла в руки Центральных советов рабочих, солдатских депутатов. Завтра предстоит на специальном пленуме конференции признание украинского правительства и его делегации. Просим сообщить точно положение дел». Сталин ответил: «Сообщение агентства не точно. Рада еще не свергнута, но близка к этому. Ее власть ограничивается пределами Киевской губернии… Изнутри раду взрывают левые эсеры, действующие в контакте с петроградскими коллегами. У них уже две трети в головной раде, по имеющимся у нас данным, в ближайшем будущем Винниченко будет сменен левым эсером» {26}. Хозяйничавшие в Бресте немцы вели незаконное прослушивание разговоров по прямому проводу. Информация Сталина об украинских левых эсерах тотчас стала известна в Киеве, что в дальнейшем сыграло роковую роль в их замыслах {27}.
Пока же Сталин в своем сообщении остановился еще на варианте распространения власти харьковского ЦИК Советов Украины и его Народного секретариата, чьи постепенно создававшиеся военные силы – Червоне казачество – взаимодействовали с отрядами под командованием Владимира Антонова-Овсеенко. «В руках ЦИК [Украины], – передал нарком по делам национальностей, – Харьковская, Екатеринославская, две трети Полтавской, весь Донецкий бассейн, Черниговская, почти вся Херсонская с Одессой и Николаевым и все прибрежные города за исключением Ростова и Таганрога, входящих в состав Донской области. В руках Рады только Киевская губерния и некоторые кусочки прилегающих губерний, день за днем уходящие от Рады. Дело ясное: Рада данного состава не может [быть] названа правительством Украины… с гораздо большим правом может и должен быть привлечен к мирной делегации ЦИК [Советов Украины]» {28}.
