Сергей Кургинян - Суть времени. Том 4
Вот эта стратегическая растерянность имеет не меньшее значение, чем гедонизм, невротическое самоуспокоение, занятость какими-то несущественными мелочами, превращение этих мелочей во что-то очень важное, а всего важного — в ничто. Невротическое же самоупоение.
Стратегическая растерянность — наверху. Внизу — подавленность, обреченность.
Вот это — враги. С ними надо бороться.
Мы в Хвалынске приняли Манифест, довольно сложный, но ничуть не более сложный, чем для своего времени был «Манифест коммунистической партии», когда существенная часть рабочего класса вообще не умела читать. А он ей был адресован. Почитайте его, он довольно сложный, чисто теоретически.
Мы приняли Манифест, который, по сути, является только концентрированным выражением передачи «Суть времени». Я не стремился в этом Манифесте ни к новым открытиям, ни к тому, чтобы превратить его в программу каких-то конкретных действий. Мы просто создали концентрат, когда в ходе разговора с людьми я понял, что на 29-й передаче люди уже забывают, что там, в 5-й, было сказано. И что для них это напряженный интеллектуальный сериал, но не предмет для собственной и ответственной интеллектуальной работы.
Тогда я решил, что создать вот такой концентрат очень важно и, что важнее всего, ничего, кроме него, не создавать. Потому что клуб «Суть времени» собрался под эти программы, под находящийся в этих программах материал, под этот контент, как любят сейчас говорить. Если сейчас начать шевелить контент и двигаться куда-то в сторону, то станет ясно, что все, кто собрались под одно, должны будут заново переопределяться, собираются ли они под другое. В этом смысле Манифест — это просто экстракт 29 передач.
И сразу же все делится на людей, которые говорят: «Да, это слишком умно, слишком витиевато, слишком теоретично, слишком высоколобо. Где здесь конкретные действия?» — и все прочее. И на людей, которые говорят: «Да, давайте, давайте еще больше сложности, мы же понимаем, как это все нужно».
Ну, с теми, которые хотят больше сложности, мы и будем разговаривать, удовлетворяя их запрос. А вот с теми, которые говорят: «Давайте-ка попроще и поближе к делу» и все время ссылаются на то, что нужно переходить в режим действий, — вот с ними надо говорить на языке максимально простом, потому что они такие же наши друзья, соратники и уважаемые нами люди, как и те, кто взыскует сложности. Не должно быть между нами никакого разделения. Не должно быть никакого ощущения: «А, вы заговорили о простом — ну так идите вон!» Нет. Никоим образом.
Наоборот, мы готовы всячески прислушиваться к этим требованиям упрощения. Правда, есть такая поговорка, что простота хуже воровства. Но, с другой стороны, я всегда считал, что если самую сложную на свете теорию ты не можешь изложить ученику третьего класса, то, значит, ты сам ее не понял. И только поэтому не можешь ничего сказать, иначе как используя витиеватый язык, нагромождая понятия и так далее.
Итак, я бы хотел сказать о том, что же есть самое главное, к чему сводится на самом простом языке все, что говорилось и в Манифесте, и в передачах «Суть времени». На простом языке это выглядит так.
Жил мужик с бабой и был в нее влюблен. И жизнь была хороша и счастлива. А потом у него эту бабу увели. И баба теперь не его, а какого-то дядечки, который ее спаивает, растлевает, а баба довольна. Вот и весь сюжет. Что делать мужику? Мужик сидит и смотрит иногда в бинокль на то, как это происходит. И то за помповое ружье хватается, то за бутылку. Вот и все.
Просто баба здесь — это метафора. И речь идет о стране. Была страна наша, а стала их. Вот и все. Между прочим, это прекрасно изложено в символическо-романтической поэтической драме Александра Блока, где есть Арлекин, Пьеро и Коломбина.
Он ее ничем не обидел,
Но подруга упала в снег!
Не могла удержаться, сидя!..
Я не мог сдержать свой смех!..
<…>
Погрустим с тобой о невесте,
О картонной невесте твоей!
И тогда для Блока речь шла о России, конечно. О той самой, которую он называл: «О, Русь моя! Жена моя!»
Так что хоть «Балаганчик» Блока, хоть «О, Русь моя! Жена моя!», хоть та образность, которую я использовал только что, все одно: увели, была наша — стала чужая. И неизвестно, что делать. Вот и все.
И понятно же любому, хоть с тремя классами образования, хоть с десятью, хоть с двумя высшими, что хватайся ты за «сайгу» или за бутылку, а ничего не изменишь. Ну, натурально, ничего не изменишь. Что дело-то не в том, чтобы субчика, который бабу увел, приложить, а в том, что с бабой проблемы, а не с субчиком. С ней, с самой, с матушкой. И что-то с ней надо делать. Как-то ее надо вернуть.
Вот управляющая метафора, как любят говорить специалисты по науке. Она же суть ситуации на самом грубом, простом, коротком, мужском языке. Все.
Теперь переведем эту суть на другой уровень.
С каким Арлекином роман-то у этой Коломбины? Роман у нее с Арлекином под названием «капитализм». Увел-то ее из стойла кто? Капитализм. Почему? Потому что внушили, что ничего другого просто нет и быть не может. И что хошь, не хошь, а надо. А поскольку долго дурили: надо быстренько-быстренько, как получится — хоть по-бандитски, хоть как, но шустренько, а то потом вообще не успеть… Внушили всю эту фигню и сделали, натурально, сделали то, что хотели, — создали этот бандитский криминальный капитализм, этого Арлекинчика. Арлекинчик цапнул Коломбину и поволок ее в свое стойло, где и развлекается. И не кончит развлекаться до тех пор, пока не изведет ее на корню.
Эта проблема — проблема капитализма в России XXI века — имеет несколько уровней.
Первый уровень. Если кто-то хотел провалить капиталистический эксперимент в России — вот эту идею ускоренного построения капитализма, — он, этот «кто-то», сделал всё, чтобы его провалить. Вот всё! Это было сделано наихудшим из всех возможных образом. Чудовищным образом.
Поэтому то, что было в итоге сооружено, это монстр. Я говорю в целом, а есть приличные люди, есть замечательные люди, есть средние люди, есть какие угодно люди с их мотивами, с их страданиями. Я говорю о целом. Арлекин — это не отдельные люди, это класс. Класс как целое — это монстр, натуральный монстр. Отделять его от созданных им институтов — базис от надстройки — бессмысленное занятие. Это единое целое. Криминальный капитализм создал криминальные институты. Криминальные институты вместе с криминальным капитализмом подпитывают друг друга и развиваются по определенной линии.
Все это так называемое «развитие» (я тут слово беру в кавычки) абсолютно несовместимо с жизнью страны. Если это будет так «развиваться» — не будет страны. Ну не будет ее в 2017 году или в 2018-м. Ну нету тут никаких шансов! Все видят, что извращено всё, что только можно. Что это такая вопиющая аномалия, которую даже не хочется разбирать. Но это только первый уровень.
Второй уровень состоит в том, что у России всегда были плохие отношения с капитализмом. Всегда. В силу причин недоосознанных. Как я уже говорил, в феврале 1917 года капитализм был качеством получше и развивался он в недрах феодализма. И были там приличные люди, о которых все говорили, что у них и капиталы не такие воровские, и меценаты они блестящие, и люди образованные, и производством занимаются. Тыр-пыр, восемь дыр.
Чем это кончилось? Тем, что с февраля по ноябрь этот капитализм проиграл все, что мог. За это время французский буржуа эпохи Великой Французской революции построил новую страну. Здесь — проиграли все, что могли. Во всех вариантах и модификациях. И начался коллапс. Где-то там, на самом дне инволюции, порожденной этим коллапсом, большевики перехватили процесс и начали делать нечто некапиталистическое. Почему? Потому что в принципе капитализм и Россия — две вещи несовместные.
Есть Россия — нет капитализма. Есть капитализм — нет России.
Увел у вас Арлекин под названием «капитализм» Коломбину под названием «Россия»? Так она будет в его стойле подыхать, а вы смотреть на это будете и то за оружие, то за бутылку хвататься: несовместны капитализм и Россия. И Россия это знает.
Поэтому, по большому счету, в метафизическом, экзистенциальном, историческом плане Россия это развитие капитализма пародирует. Юродствует попросту. Гуляет напоследок. Умирает в этих объятиях — не без внутренней сладости. Потому что есть своя сладость в подобном умирании. Не потому, что все хорошо живут, а потому, что вот так — гулять, оказаться без узды.
Когда люди не лишние, они должны работать. И их часто к этому побуждают весьма невежливыми способами, как в эпоху Сталина. А тут можно не работать, если сто с лишним миллионов людей лишние. «Да не работай ты, да подыхай, да спейся ты! Чем быстрее, тем лучше. Да колись ты, как хочешь! Да стреляйте друг в друга. Гуляй, Вася! Ты же не нужен!» Это способ ликвидировать население. Ну, и ликвидируют. Демографическая катастрофа, культурная катастрофа, катастрофа образования, катастрофа науки и так далее. Ну просто видно так, что не хочется говорить, противно уже говорить, настолько все очевидно.
