Феликс Чуев - Так говорил Каганович
У меня сомнение очень большое.
– Это страшное сомнение.
– Страшное сомнение. И не у меня одного.
– Страшное сомнение, – Каганович заметно расстроился и задумался.
– Смотрите, как Горбачева Запад хвалит. И Буш, и Тэтчер. Не знают, какую премию дать. Ваше руководство за этим следило очень внимательно. Были перегибы, невинные жертвы, но зато у вас не было пятой колонны, не было Горбачевых, Яковлевых.
– Это может сыграть роль.
– Да разве это лидер партии? Ломают памятники Ленину, и Горбачев ни слова об этом не сказал! Как президент, пускай всех поддерживает, кого угодно, но как Генсек он должен был это сказать.
– Да. Вы правы.
– Ему партия уже не важна. Он стал президентом. Я даже думал, не уйдет ли он с поста Генсека? Партия практически отстранена от руководства. Простая вещь: картошку сейчас некому собирать. Я разговаривал с секретарем Загорского райкома партии. Он говорит: раньше как было? Картошка пропадает на полях, я даю команду, а сейчас я не имею права. «Кто ты такой? Секретарь одной из партий!»
9 ноября 1990 года. (Телефонный разговор)
– Я в «Правде» прочитал об убийстве Кирова, проведено расследование. Прокуратура СССР отметает причастность Сталина к убийству Кирова. Вы читали, Лазарь Моисеевич?
– Читал. Хорошо, хорошо. Отповедь. Это впервые, – говорит Каганович. Голос у него бодрый.
28 декабря 1990 года. (Телефонный разговор)
– Але? Я слушаю.
– Как вы живы-здоровы?
– Здравствуйте, здравствуйте. Ничего так. По обыкновению, как говорится.
– Я ездил в Симферополь на несколько дней в командировку и чуть не попал в аварию, которую по телевизору показывали.
– Ну?
– Наш поезд ехал следующим за тем, который пострадал, и мы трое суток добирались из Симферополя, нас кружным путем везли через Купянск…
– Ай-яй-яй!
– Что творится на железной дороге, Лазарь Моисеевич, вы не представляете!
– Плохо?
– Очень плохо.
– А как у вас дела на съезде, что там было? Чем кончилось?
– Избрали Бондарева.
– А вас в правление выбрали?
– Да. Почтили доверием.
– Ну, это хорошо, поздравляю.
– Спасибо. Я выступал, сказал, что у нас в стране произошел контрреволюционный переворот.
– А я ждал, что вы позвоните. Я ведь двадцать второго никого не принимал.
Кагановичу в этот день исполнилось 97 лет.
– А я звонил вам перед этим.
– Я знаю, да. Но ко мне прорвались, я вам расскажу потом, как ко мне прорвались, вы слышали или нет?
– Нет, нет.
– Я вам расскажу, хе-хе. Минут на пять ко мне прорвались. Расскажу потом. Ну, когда мы увидимся? Может быть, позвоните завтра, посмотрим тогда. Я хотел побеседовать. Я так оторвался от людей, немножко прихварывал. Значит, вы приехали… А в Симферополь вы ехали чего?
– Писатели приглашали.
– Это к татарам, что ли? Хе-хе-хе.
– К украинцам.
– Хорошо, что есть люди, живущие активно. Я вот уже, к сожалению, последнее время сдал немного. Но стараюсь держаться. Прочитал в «Аргументах и фактах» интервью внука Сталина, Евгения.
– Он собирался к вам приехать.
– Да видите ли, я не знаю, он так ко мне и не приходил ни разу… А то, что он говорил – ничего говорил…
6 января 1991 года. (Телефонный разговор)
– Але?
– Здравствуйте, Лазарь Моисеевич!
– Здравствуйте, Феликс Иванович.
– Как вы там?
– Да вот сижу пока. Мне подали телефон.
– Я фильм смотрел о Бухарине вчера. Назвали «Враг народа Бухарин».
– Ну?
– И там выдвинули такую версию, что якобы было два процесса: один инсценированный, а второй настоящий. Я думаю, как это все в истории связывается?
– Это все вранье. Вранье, конечно. Вранье, вранье. Вот расскажете мне, я вам скажу.
– Когда к вам можно?
– Пожалуйста, в среду давайте. Приходите часов в шесть вечера.
– Среда у нас девятое число.
– Ну, после Рождества, – смеется Каганович. – Теперь Рождество праздник большой. Государственный…
9 января 1991 года.
К Кагановичу приехал в 17.55. Встретила, как всегда, в прихожей, Мая Лазаревна, перед этим выяснив, кто пришел. Тоже, как всегда.
– С праздником вас, Лазарь Моисеевич, с Рождеством Христовым, – говорю. Он смеется. – Без попов не обходится. Как включу телевизор, обязательно какой-нибудь поп учит меня, как жить дальше.
– Как вы живете? Что пишете?
– Хочу сделать беседы с Молотовым. Очень трудно.
– Трудно сейчас, – соглашается Каганович.
– Видимо, дана установка обливать вас грязью как только можно.
– Серьезно?
– Когда я попытался сунуться со своей книгой в издательство, – от меня требуют, чтобы я дал заголовок книге «Тридцать седьмой год был необходим». Я говорю: да, он это говорил, но зачем это выносить в заголовок? Я сегодня наотрез отказался. Статью заказали в ИМЭЛе, послесловие к моим «Беседам», я еще не читал, но представляю, что там может быть по нынешним временам.
– Молотов вам о пятьдесят седьмом годе ничего не говорил?
– Как вас снимали, говорил. Рассказывал, что вы сняли Хрущева с председательствующего на три дня.
– Да, да.
– Что там ведущую роль играли Суслов, Игнатов, Серов, Фурцева.
– Подробности не описываются? Он отвергает фракционность?
– Была фракционность, но в пользу дела, говорил Молотов.
– Ко мне пристает из Госполитиздата Поляков, я ему не отвечаю. Я никому не отвечаю. Чтоб я дал свои воспоминания, материалы… Как вы считаете, стоит ли мне начинать или не стоит?
– Я – за. Но в каком виде они дадут?
– В том-то и дело. У меня есть сомнения. Сейчас, когда жрать- нечего, когда такая буза, в стране такое настроение, когда против нас продолжается кампания, когда реакция наступает, стоит ли мне выступать с воспоминаниями?
– Как раз стоит – у вас много сторонников.
– После этого может пойти такая кампания – не дадут мне спокойно умереть!
– Они и так вам не дают, вы для них, как кость в горле.
ДОПРОС БУХАРИНА В ПОЛИТБЮРО
Я посмотрел фильм о Бухарине. Вы там есть, Молотов, Сталин, такие прямолинейные, твердолобые, дальше некуда. А Сталина играет артист – это просто какая-то обезьяна! Узенький лобик, глаза – одни прорези… Показывают, будто проводят сначала один процесс над Бухариным, Рыковым – все они сидят в Октябрьском зале Дома Союзов. Они думают, что это суд, а это инсценировка. Весь зал – чекисты в штатском в виде корреспондентов. Вышинский ведет процесс, они отвечают на вопросы, все идет по сценарию, потом Бухарин вскипает: ‹это все неправда, мы ни в чем не виноваты…
Процесс закрывают. В коридоре сделали деревянный помост, сверху – окошки в зал. Сталин туда залазит и следит за процессом, вызывает то Ежова, то Фриновского: «С Плетневым перестарались. Неужели Плетнев читает по бумажке?» – «У него память плохая». – «Он лечил мою Надю, и у него была хорошая память». Короче, Сталину не понравилась эта инсценировка, и он дает по морде Фриновскому на прощанье. А потом начинается настоящий суд. Их, видимо, мучили, что-то с ними делали, они во всем признаются, говорят, как надо, что организовывали восстания и так Далее.
– А план, стратегия Бухарина там приводится? – спрашивает Каганович.
– Нет. Но показывают его, что был ловкач, вел интриги против Сталина.
– А его «гениальный» план, как вести страну, он показывал вполне реально. У меня выписки есть из стенограммы процесса. Читали?
– Читал. Там заключительная речь: «Стоя коленопреклоненным перед партией…» Как вы считаете, могла быть такая инсценировка?
– Нет. Нет. Нет, – трижды повторяет Каганович. – Это вранье, вранье.
– Я стал спорить после фильма. Нет, говорят, это было – два процесса, один инсценированный, другой – настоящий.
– Вранье.
– Сталин лазил, подсматривал.
– Вранье. Вранье, – повторяет Каганович и снова добавляет уже устало: – Вранье. Это вранье.
– Сидела там в зале жена Бухарина, Ларина и американец Коэн, который написал книжку о Бухарине.
– А кто режиссер?
– Некий Марягин Леонид.
– А в чем смысл?
– Они хотели показать, что все вы были хороши. Яростная борьба за власть. И Сталин любым путем добивался своего.
– А где это было? Просмотр, я хочу сказать…
– В Доме литераторов.
– Большая картина?
– Большая. Один час сорок минут.
– Его показывают с детства?
– С юности. С гимназиста… Сталин спрашивает у него: «Какая у тебя была подпольная кличка?» Он говорит: «Блоха». Сталин наблюдает суд и говорит: «Блоха!» Образ Бухарина дан за счет принижения окарикатуривания других персонажей – своего рода воровство.
Доверять ему нельзя было?
– Нет, конечно. Вел линию на уничтожение Сталина, безусловно.
