Иммануэль Валлерстайн - После либерализма
Именно это сходство позиций всех трех идеологических течений по вопросу об усилении государственных структур привело к ликвидации самостоятельной политической роли Либералов с большой буквы «Л». Во второй половине XIX в. консерваторы стали либерал-консерваторами, а социалисты — либерал-социалистами. Какое же место в этих условиях осталось либерал-либералам?
Развитие политической реальности можно рассматривать не только сквозь призму эволюции риторики, но и в рамках эволюции самого политического процесса. Цель либералов, состоявшая в расширении участия в политической жизни рабочего класса, была направлена на предоставление всеобщего избирательного права. Цель либералов, заключавшаяся в том, чтобы позволить рабочим участвовать в распределении прибавочной стоимости, была направлена на создание государства благосостояния. И, тем не менее, самый большой прорыв в этих двух направлениях, — ставший для всей Европы образцом для подражания, — был достигнут благодаря деятельности двух «просвещенных консерваторов»: Дизраэли и Бисмарка. Именно они пошли на то, чтобы провести в жизнь эти важные преобразования, на которые либералы никогда не решались.
Очевидно, что просвещенные консерваторы пошли на эти изменения под давлением социалистов. Рабочий класс требовал участия в голосовании и тех преимуществ, которые мы сегодня называем социальным обеспечением. Если бы он никогда этих преобразований не требовал, вряд ли консерваторы на них бы пошли. Чтобы укротить рабочий класс, просвещенные консерваторы шли на временные уступки, тем самым интегрируя пролетариат и снижая степень его радикализма. Ирония истории заключалась в том, что социалистическая тактика вполне укладывалась в рамки этих правильных представлений просвещенных консерваторов.
И последняя идея либералов была воплощена в жизнь их соперниками. Либералы первыми попытались реализовать народный суверенитет через осуществление идеи национального духовного начала. В теории настрой консерваторов и социалистов был более радикальным. Понятие нации не относилось к числу традиционных консервативных общественных категорий, а социалисты выступали за антинационалистический интернационализм. Теоретически только либералы рассматривали нацию в качестве совокупного выразителя воли отдельных личностей.
Тем не менее, по мере того, как XIX столетие набирало обороты, именно консерваторы перехватили лозунги патриотизма и империализма. А социалисты, кроме того, первыми в высшей степени успешно интегрировали «удаленные» области своих национальных государств. Свидетельством тому служат сильные позиции британской лейбористской партии в Уэльсе и Шотландии, французских социалистов в Провансе, а итальянских — в южных районах страны. Национализм социалистических партий в итоге проявился и подтвердился, когда в августе 1914 г. все они собрались под знаменами своих государств. Европейский рабочий класс продемонстрировал свою лояльность либеральным государствам, которые шли ему на уступки. Он узаконил существование своих государств.
Как отмечает Шапиро, «когда девятнадцатый век исторически завершился в 1914 году, либерализм стал общепринятой формой политической жизни в Европе»[55]. Но либеральные партии начали отмирать. Все страны центра капиталистической мироэкономики двигались в направлении фактического идеологического раскола: с одной стороны, — на либерал-консерваторов, с другой — на либерал-социалистов. Этот раскол обычно с большей или меньшей отчетливостью отражался на партийных структурах.
Реализация программных положений либералов достигла впечатляющих успехов. Рабочий класс центральных стран на деле был интегрирован в развивавшийся национальный политический процесс таким образом, что не представлял угрозы функционированию капиталистической мироэкономики. Конечно, это относилось только к рабочему классу ведущих стран. Первая мировая война вновь поставила этот вопрос в масштабе всего мира, где весь ход событий должен был повториться заново.
В масштабе всего мира консерваторы вернулись к тем позициям, которые они занимали в период до 1848 г. Имперское право на земли других стало считаться благотворным для местных жителей и желательным как для мирового сообщества, так и для конкретной метрополии. Более того, не было никаких причин считать, что такому положению вещей когда-нибудь настанет конец. Империя, по мысли консерваторов, была вечной, по крайней мере, для варварских районов. Если у кого-то есть на этот счет сомнения, можно обратиться к концепции мандатов класса «С» в структуре Лиги наций[56].
Социалистическая идеология, направленная против либерализма, была возрождена революцией в России и созданием марксизма-ленинизма в качестве новой политической программы. Суть ленинизма состояла в осуждении других социалистов за то, что они превратились в либерал-социалистов и потому уже не являлись антисистемной силой. Это положение, как мы уже отмечали, было вполне правильным. Поэтому ленинизм в основном был призывом к возвращению к изначальной социалистической программе — используя давление народа, идти дальше и быстрее по пути неизбежных общественных преобразований. Конкретно эта программа нашла свое отражение в нескольких революционных тактических лозунгах, поддержанных Третьим интернационалом и воплощенных в 21 условии[57].
Либерализм, утративший в основном свою политическую функцию в качестве независимой политической силы на национальной арене центральных стран, восстановил свою роль, выступив с программой развития отношений с народными классами периферийных государств, которые теперь называют Югом. Его глашатаями выступили Вудро Вильсон и Франклин Рузвельт. Вильсон и Рузвельт взяли на вооружение две главных идеи либералов середины XIX в. — всеобщее избирательное право и государство благосостояния — и применили их во всемирном масштабе.
Призыв Вильсона к самоопределению наций стал всемирным эквивалентом всеобщего избирательного права. Как каждый гражданин государства должен был иметь равные со всеми права на участие в выборах в своем государстве, так и каждое государство должно было быть суверенным в мировой политике. Рузвельт обновил этот призыв во время Второй мировой войны и добавил к нему необходимость того, что со временем получило название «экономического развития развивающихся стран», которое влекло за собой «техническую поддержку» и «помощь». Такая программа была призвана стать функциональным эквивалентом государства благосостояния в мировом масштабе, попыткой достичь частичного и ограниченного перераспределения прибавочной стоимости, но теперь уже мировой прибавочной стоимости.
В определенном смысле история повторилась. Либералы выдвинули программу, которая привела их самих в смятение. В итоге она была воплощена в жизнь объединенными усилиями социалистических народных движений (прежде всего, национально-освободительным движением) и решительными преобразованиями просвещенных консерваторов, таких, в частности, как де Голль. В ходе этого процесса, развивавшегося с 1917 по 1960-е гг., консерваторы превратились на мировой арене в либерал-консерваторов. Они стали ратовать за деколонизацию и «развитие». Выступая в парламенте ЮАР в 1960 г., Гарольд Макмиллан назидательно указал на необходимость согнуться под «ветром перемен». Тем временем в ходе процесса, который достиг своего апогея при Горбачеве, но начался еще при Сталине и Мао Цзэдуне, социалисты превратились в либерал-социалистов. Ленинизм утратил свой радикализм за счет двух основных элементов: постановки цели построения социализма в одной отдельно взятой стране, которую можно назвать процессом догоняющей индустриализации; и стремления к национальному могуществу и достижению преимуществ в рамках межгосударственной системы.
Таким образом, как консерваторы, так и социалисты, приняли либеральную программу самоопределения во всемирном масштабе (также называемую национальным освобождением) и программу экономического развития (иногда называемую построением социализма). Тем не менее, во всемирном масштабе программа либералов не могла увенчаться такими же успехами, которые были достигнуты в национальном масштабе в ведущих странах в период с 1848 по 1914 гг., и еще более значительными успехами в период после Второй мировой войны. Это не могло произойти по двум причинам.
Во-первых, во всемирном масштабе нельзя было обеспечить третий компонент национального «исторического компромисса» — национального единства, — который сдерживал развитие классовой борьбы. Этот третий компонент придавал завершенность национальным либеральным программам всеобщего избирательного права и государства всеобщего благоденствия в Западной Европе и Северной Америке. В теоретическом плане национализм во всемирном масштабе невозможен именно потому, что ему некому противостоять[58]. Во-вторых, однако, и что более существенно, перевод средств, необходимых для создания государства благосостояния в центральных странах, стал возможен, поскольку общая сумма переводимых средств была не настолько велика, чтобы грозить процессу накопления капитала во всемирном масштабе. Аналогичный процесс в рамках всего мира просто невозможен, особенно если принять во внимание имманентно поляризованную природу процесса капиталистического накопления.
