Игорь Овсяный - 1939: последние недели мира.
Появление Чиано в Зальцбурге было связано с усиливавшимся в Риме беспокойством – не окажется ли Италия вовлеченной в результате германской агрессии против Польши в вооруженный конфликт с западными державами? Не говоря о том, что подобная война была чужда интересам народа, даже сторонники фашистского режима сознавали неподготовленность Италии к такому испытанию. Экономика была истощена агрессивными авантюрами в Эфиопии и Испании, армия находилась в жалком состоянии. Достаточно сказать, что артиллерия имела на вооружении орудия эпохи первой мировой войны с дальностью боя 6 км. Что касается финансов, то «дуче» всерьез рассчитывал их поправить за счет организации в Италии международной выставки в 1942 г.
О чем же думал Муссолини, подписывая «Стальной пакт»? Он явно находился под впечатлением позорной капитуляции западных держав в Мюнхене. Шантаж, решил он, – вот средство, которое приносит легкие победы с минимальным риском! Полагая, что Гитлер намерен и дальше применять метод «переговоров», «дуче» поспешил связать судьбу Италии с фашистским рейхом, оговорив при этом, что для участия в войне она будет готова не ранее 1943 г. Муссолини опасался, что разъяснений, сделанных по данному вопросу Чиано при подписании пакта, было недостаточно. Поэтому 30 мая 1939 г. он направил генерала Кавальеро с секретным письмом Гитлеру, где снова оговорил сроки готовности к войне. Тот поспешил успокоить, заявив, что до 1942—1943 гг. ее не будет.
Поверив своему партнеру, Муссолини и Чиано долгое время не обращали внимания на донесения итальянского посла в Берлине Аттолико, сообщавшего о военных приготовлениях Германии. Но в середине июля он прислал алармистское письмо: война у порога, гитлеровцы не намерены ожидать разрешения Италии напасть на Польшу; предполагаемое время нанесения удара – конец августа. Кроме того, информация, которой располагал Рим, давала основание полагать, что западные державы выступят в поддержку Польши. Сыграла свою роль, в частности, и упоминавшаяся выше телеграмма из Лондона английскому послу в Риме Лорену, выкраденная итальянской разведкой. В итоге Чиано договорился с Риббентропом о визите в Германию, имея поручение Муссолини убедить Гитлера, что война в таких условиях «была бы глупостью». «Дуче более чем когда-либо убежден в необходимости оттянуть конфликт», – записал итальянский министр в своем дневнике.
С первых же слов при встрече с Риббентропом Чиано понял, что Гитлер и его окружение уже приняли решение о вторжении в Польшу, не посоветовавшись со своим союзником. На все доводы Чиано Риббентроп отвечал: западные державы станут «бесстрастно наблюдать, как Польша будет раздавлена Германией».
Разговор происходил во время прогулки перед завтраком.
–Все же, Риббентроп, чего вы хотите, Данциг или коридор? – спросил Чиано.
–Уже не то и не другое, – холодно возразил собеседник. – Мы хотим войны!
На следующий день Чиано направился в «Бергхоф». Войдя в залу, он к своему удивлению увидел, что Гитлер вместе с большой группой генералов, среди которых были Кейтель, Редер, Гальдер, погружен в изучение многочисленных военных карт, разложенных на длинном столе. «Фюрер» принял гостя с изысканной любезностью, не забыв подчеркнуть свое высокое мнение о Муссолини и высказать ряд лестных замечаний в его адрес. Поразив Чиано, не подготовленного к такому спектаклю, своей «военной эрудицией», Гитлер стал пространно доказывать ему «неуязвимость» Германии на западе, «полную бесперспективность» каких-либо военных акций Англии и Франции на Рейне, а затем без обиняков заявил о намерении в самое ближайшее время «разрешить» вопрос с Польшей. Как бы между прочим он высказал мысль, что Италии тоже следовало бы ликвидировать другого «ненадежного» нейтрала на востоке – Югославию.
Дождавшись конца монолога, Чиано изложил соображения Муссолини о желательности отсрочки войны и предложил проект совместного коммюнике. Там предусматривалась возможность мирного разрешения кризиса, «дуче» явно тянул к организации нового Мюнхена. Однако «фюрер» был категоричен: твердо решил «действовать быстро». Франция и Англия, несомненно, предпримут театральные жесты против Германии, но на войну не пойдут. Он абсолютно уверен, что конфликт будет локализован и поэтому у Италии нет основания беспокоиться, что она будет втянута в него. Сославшись на поздний час, Гитлер прервал на этом беседу.
Чиано вернулся в гостиницу обиженный и растерянный. «Наша судьба их не интересует, – записал он в дневнике, вспоминая беседы с Гитлером и Риббентропом. – Они знают, что исход войны будет решен ими, а не нами… Завтра наступит очередь Венгрии, а затем и наша». Чиано забыл, что еще недавно был горячим поклонником нацистской Германии, – не случайно в Италии поговаривали, что, находясь в Риме, он открывал свой зонтик, если шел дождь в Берлине…
Вечером Чиано совещался с Аттолико. Не без основания опасаясь, что повсюду установлены замаскированные микрофоны, они заперлись в ванной и говорили вполголоса под шум льющейся из кранов воды.
– Мы больше не обязаны сохранять верность «Стальному пакту», – заявил Чиано. – Немцы нас обманули!
Отношения недоверия и неприязни ощущались так остро, что итальянский министр не на шутку был встревожен: удастся ли благополучно вернуться домой? Экипаж его самолета круглосуточно находился на борту, опасаясь диверсии со стороны гитлеровской агентуры.
Переговоры были завершены на следующее утро. Как отмечает присутствовавший в «Бергхофе» П. Шмидт, переводчик Гитлера, Чиано на этот раз капитулировал по всей линии. Когда «фюрер» вновь заявил о своей «железной уверенности» в том, что западные державы не выступят, итальянский дипломат уклонился от возражений. «Вы столько раз оказывались правыми, когда мы думали иначе, что, возможно, вы будете правы и на этот раз», – заявил он. Не была ли такая позиция результатом мрачных мыслей и опасений, которые не покидали его ночью? Весьма возможно.
–Когда следует ожидать начала событий? – поинтересовался Чиано в конце беседы.
–Как считает германский генеральный штаб, операция потребует от четырех до шести недель; поскольку с середины октября дожди и туманы делают невозможным использование польских дорог и аэродромов, последний срок начала операции – конец августа.
Затем последовало любезное прощание. Гитлер выразил пожелание принять «дуче» в качестве гостя на музыкальных вечерах в Байрете. При этом он явно не имел в виду обсуждения каких-либо политических вопросов…
В чем состоял замысел разыгранного нацистской дипломатией спектакля? Совершенно очевидно, одной из целей было стремление «вдохнуть энергию» в итальянского союзника, о чьих слабостях и колебаниях в Берлине хорошо знали. Вне поля зрения буржуазных исследователей часто остается другая сторона дела. Гитлеровцам были известны доверительные отношения между итальянцами и англичанами. «Каждый меморандум, который я направлял дуче, – заявил Гитлер своим приспешникам, вспоминая связанные с началом войны события, – немедленно передавался в Лондон. Поэтому я писал ему только то, что желал сделать известным в Англии».
Таким образом, «неприступные» блиндажи «линии Зигфрида», крупным планом изображенные на картах, около которых Гитлер более часа продержал Чиано, разглагольствования о военных преимуществах Германии в отношении западных держав – все это было призвано повлиять на воображение политических лидеров Англии, удержать их от какого-либо вмешательства в германо-польский конфликт. Отметим, что англичанам был сообщен и намеченный срок вторжения в Польшу – конец августа.
Записку об итогах поездки в Зальцбург Чиано набросал в самолете по пути домой. В дневнике он сделал в тот день следующую запись: «Я возвращаюсь в Рим, разочарованный в Германии, в ее руководителях, в их образе действий. Они нас обманули, и они нам лгали…»
Сообщив Муссолини результаты переговоров, Чиано предложил заявить Гитлеру, что в случае возникновения вооруженного конфликта Италия не будет участвовать в нем.
«Дуче» озабочен. Он нервно потирает мясистый подбородок, кивая головой в знак согласия.
– А что Гитлер сказал обо мне? – вдруг спросил он.
– Высказался в очень лестных выражениях…
Муссолини неожиданно поднимается и, крепко упершись обеими руками в тяжелый письменный стол, словно подчеркивая твердость своего решения, говорит:
– Честь заставляет меня выступить вместе с Германией… Кроме того, мы должны получить после победы свою долю добычи.
На протяжении последующих дней, остававшихся до начала войны, итальянский диктатор, выдававший себя за «волевую личность», метался от одного решения к другому. То мечтал о походах и сражениях, рассчитывая утвердить знамена «нового Рима» на Балканах, то кипел от возмущения, вспоминая унижения, которые терпел от партнера по «оси». Временами его охватывал страх: ведь при захвате Австрии в руки нацистов попала его переписка с Дольфусом и Шушнигом – не станет ли Гитлер мстить за его интриги в Вене, которые явно были направлены против рейха? По свидетельству маршала Бадольо, «дуче» даже подумывал об укреплении границы с Германией.
