Андрей Вышинский - Судебные речи
Сам Васильев показал об этом 6 октября следующее: «По поводу сердитого тона я не помню Елисеев говорил, что предлагают сумму денег, я указал, что ничего нельзя сделать, так как у них серьезное преступление, и я должен перечислить их за уголовным розыском, который все равно арестует». На самом деле было иначе: возьмем, а потом посмотрим, как быть. Вот как было дело.
Наконец последний эпизод, с Карельской. Этот эпизод мне представляется достаточно важным, и я остановлюсь здесь на двух моментах. С одной стороны, важно остановиться опять-таки на Васильеве уже с точки зрения нравственных качеств его как человека, который посадил свою жену в сумасшедший дом, откуда она, страдающая, потрясенная, писала своему «мужу»: «Уважаемый товарищ, Михаил Владимирович. Неужели же у вас каменное сердце, что вы запихали меня, вместо больницы, в эту клоаку». Вот что это за человек!.. Я прошу обратить внимание на тот лист дела, где содержится экспертиза профессора Оршанского, установившего, что жена Васильева была совершенно здорова.
Я не сомневаюсь, товарищи судьи, что вы вынесете приговор, соответствующий тому, что им содеяно.
Перехожу к Прокурову, который запутался решительным образом во внутренних противоречиях, который не может дать никакого объяснения по поводу совершенного им. Я обращаю внимание на одно обстоятельство: Прокуров ссылается на заявление, написанное Васильевым, в котором Васильев как будто бы говорил, что его жена ненормальная, что ее нужно спрятать за ее дерзкий характер, что он может представить данные, указывающие на ее ненормальное состояние, и просил заключить ее в диагностический институт.
Товарищи судьи, вопрос о психиатрическом освидетельствовании даже обвиняемых в уголовном преступлении поставлен достаточно серьезно. Надо сказать, что имеется особая глава 16 и целый ряд статей, от 196 до 201, Уголовно-процессуального кодекса, регулирующих этот вопрос и защищающих каждого от неправильного заключения в диагностический институт. Закон подходит к этому вопросу очень тщательно и осторожно и обязывает судей к, такому же отношению. В ст. 196 указывается, что для этого достаточны указания на душевную болезнь. А их нет, так как Васильев только говорил, что он может их представить. Закон обязывает следователя проверить эти данные. Это тоже не было сделано. В этом виноват Прокуров и должен понести за это соответствующее наказание.
Мне осталось сказать еще несколько слов о двух подсудимых: Масинзоне и Лондоне. Показания, данные здесь на суде, достаточно авторитетным товарищем, губернским прокурором, облегчают нашу задачу. Взвешивая, оценивая и сопоставляя эти показания, мы должны, однако, иметь в виду, что это говорит не простой свидетель, а судебный работник, партийный товарищ, говорит объективно, и его замечания о Масинзоне показывают нам, что если Масинзон и ходил по острию, на котором он мог, порезать себе не только ноги, но и шею, то он все же с него сошел и помог следственным органам раскрыть дело Антимония и Александровского.
Я должен добавить, что считаю обвинение в отношении Масинзона недоказанным. Аналогичное заключение я должен дать и относительно Лондона. В отношении обоих — и Масинзона и Лондона — обвинение по ст. 114 УК должно отпасть. Но суд должен учесть преступные связи этих людей и применить к ним ст. 49 УК.
Я кончаю. Я исполнил свой долг, свою обязанность, изложив свои соображения, подчеркнув наиболее важные, как мне представлялось, моменты и постаравшись по мере своих сил обрисовать роль и характер преступной деятельности наиболее важных из занимающих эту скамью подсудимых.
В отношении остальных подсудимых я поддерживаю обвинение, как оно сформулировано в обвинительном заключении и в пределах обвинительного заключения.
Несколько слов позвольте, товарищи судьи, сказать по поводу наказания. В древнеиндусских сказаниях есть легенда, посвященная наказанию. Старая индусская мудрость говорит: наказание бодрствует, когда люди спят. Наказание — это сама справедливость. Вот этого наказания я и требую для подсудимых именем нашей республики. Я требую сурового наказания, беспощадного наказания, которое разразилось бы здесь грозой и бурей, которое уничтожило бы эту банду преступников, посягнувших на честь судейского звания, запятнавших своими преступлениями великое имя советского судьи. Я требую беспощадного приговора. Пусть этот приговор очистительной грозой пронесется над головами преступников… Я требую расстрела всех главных виновников — Сенина, Кузьмина, Васильева, Шаховнина, Михайлова одного, Михайлова другого, Копичко, Цыбульского, Флоринского, Тевелева, Пахомова — всех этих людей, посмевших опозорить звание революционного судебного работника. Я требую сурового наказания для посредников, вымогателей, пауков и скорпионов: Шляхтера, Добржинского, Александровского, Иванова, Цыганкова. Гольдина, другого Пахомова. Я требую расстрела всех, кто давал взятку, кто систематически растлевал и развращал следователей и судей.
Я требую сурового наказания для Боннель, Левензона, Маркитанта, Боришанского, рецидивиста Матвеева, Антимония, Фридлендера, Гозиосского, купца Набатова. — Товарищи судьи, благо революции — высший закон, и да свершится удар этого закона во имя нашей великой, священной революции.
* * *Верховный суд по недоказанности обвинения Левензона П. и Матеди оправдал.
Остальных приговорил:
Прокурова от занимаемой должности отстранить.
Бородавкину и Борисову лишить свободы на два года каждую, но, принимая во внимание, что преступление совершено было ими по невежеству, применить к ним п. «д» ст. 25 и в порядке ст. 36 УК наказание считать условным.
Масинзона выслать в Нарымский край на три года, признав его социально-опасным.
Пахомова М. и Тевелева лишить свободы на два года каждого без поражения в правах.
Гольдину, Лосеву, Лондона и Гозиосского лишить свободы на три года со строгой изоляцией и поражением в правах на пять лет в порядке ст. 40 УК.
Гладкова, Елисеева, Демидова и Пахомова Я. лишить свободы на три года каждого без конфискации имущества и без поражения в правах.
Баллод Петра и Баллод Веронику лишить свободы на пять лет каждого со строгой изоляцией и поражением в правах в порядке ст. 40 УК на тот же срок.
Михайлова Н., Копичко, Цыбульского, Добржинского-Славского, Левензон Б., Цыганкова и Набатова лишить свободы на десять лет каждого со строгой изоляцией и поражением прав на пять лет в порядке ст 40 УК.
Александровского, Антимония, Боннель, Боришанского, Бродянского, Васильева, Гольдина Давида, Иванова, Кузьмина, Маркитанта, Матвеева, Михайлова А., Сенина-Менакера, Флоринского, Фридлендера, Шаховнина и Шляхтера — к высшей мере наказания — расстрелу.
Дело Консервтреста
В целях развития и организации консервного производства на началах хозяйственного расчета в середине 1922 года президиумом ВСНХ был учрежден Консервтрест. В задачу треста входило объединение 9 консервных заводов для организации на них консервного производства как для изготовления заказов военного ведомства, так и для широкого потребления.
Руководители этого треста и ряд других должностных лиц треста злоупотребляли своим служебным положением и совершили должностные преступления, за что и были привлечены к ответственности. Основное обвинение, предъявленное им, говорило о срыве поставленных государством перед трестом задач, в результате чего государство понесло крупный материальный ущерб.
Дело это рассматривалось 2–13 декабря 1924 г. Верховным судом РСФСР.
Суду были преданы: бывший председатель правления Консервтреста — Розенберг П. С., бывший заместитель председателя правления того же треста — Файно Г. И., бывший заведующий торгово-заготовительным отделом — Браиловский А. М., заведующий финансово-счетным отделом — Эймонт, директор Астраханского консервного завода — Бердяев В. А., заместитель директора того же завода — Ковалев М. А., заведующий заготовительным отделом того же завода — Монаков П. Т., заместитель председателя Консервбюро — Позин Т. А. и Трофимов Ф. М., от обвинения которого обвинитель в процессе судебного следствия отказался.
* * *Товарищи судьи! Всякий судебный процесс всегда имеет одну чрезвычайно большую трудность. Эта трудность, мне кажется, связана с тем, что для правильного разрешения каждого судебного дела обязательно точное, ясное и отчетливое представление о той эпохе, когда совершались преступления, составляющие предмет судебного рассмотрения. Трудность настоящего дела заключается в том, что наш процесс от времени совершения преступлений, вменяемых обвиняемым, отделен двумя годами — двумя годами нашей революции, каждый миг которой равен по своему значению целому десятилетию, каждый год которой составляет целую эпоху. За эти два года многое успело измениться. Жизнь не ждет, жизнь идет, и идет так быстро, и в беге своем меняет форму так своенравно, что два года, отделяющие момент судебного разбирательства по настоящему делу от момента совершения преступлений, кажутся даже вечностью… А это так усложняет вопрос, что трудность, о которой я говорил выше, может показаться непреодолимой.
