Сергей Кара-Мурза - Евроцентризм – эдипов комплекс интеллигенции
В последнее время эта коммерциализация личности достигла крайнего выражения, о чем пишет Э. Фромм: «Для рыночного мышления все превращается в предмет коммерции – не только вещи, но и сама личность, ее физическая энергия, ее навыки, знания, мнения, чувства и даже ее улыбки. Этот характерологический тип представляет собой исторически новое явление, поскольку является продуктом полностью развитого капитализма, который функционирует посредством рынка – рынка товаров, рынка труда и рынка личностей – и принцип которого заключается в получении прибыли посредством выгодного обмена».
Современная, неолиберальная концепция рыночной экономики предполагает даже необходимость подавления естественных человеческих инстинктов солидарности и сострадания (фон Хайек). Этот новый шаг к свободе противоречит не только социальной, но и биологической природе человека, в эволюции которого врожденный групповой инстинкт играл и играет огромную роль. Его искусственное подавление послужило важной причиной тяжелых социальных душевных болезней (наркомания, психозы) и периодических разрушительных вспышек возврата к групповой солидарности в виде фашизма и крайнего национализма.
Конрад Лоренц пишет: «Стремление принадлежать к группе так сильно, что юноши, не находящие для себя подходящего коллектива, прибегают к суррогату. И возникают сообщества, удовлетворяющие определенные инстинктивные потребности… Психолог Аристид Эссер, изучая молодежную преступность и наркоманию в восточных штатах США, пришел к ужасному выводу, что подростки из благополучных семей становятся наркоманами не из-за скуки и не в поисках новых ощущений, как думают многие, а из потребности принадлежать к группе, обладающей комплексом общих интересов. Потрясающее свидетельство силы группового инстинкта в том, что эти несчастные юноши согласны скорее принадлежать к сообществу самых отверженных, чем быть одинокими» [29, с. 323-324].
Некоторые американские психоаналитики видят в крайней атомизации людей и причину того удивительного факта, что значительная доля молодежи Запада считает привлекательной не только военную службу, но даже войну – здесь «возникает возможность испытывать глубокие душевные порывы [делить пищу с товарищем и рисковать жизнью ради его спасения], которые наше общество в мирное время считает глупостями» (Э. Фромм).
Естественно, что человеку традиционного общества, каковым была Россия-СССР, изжить инстинкт солидарности будет несравненно труднее, чем европейцу, который посвятил этому четыре века. Реалистично оценивая психологические стереотипы народов России, можно сказать, что это не удастся сделать без тотального разрушения общества и гибели огромных масс населения, ибо предполагает травму никак не меньшую, чем та, которую пережила Германия в период Реформации.
Этот процесс «освобождения от традиций» хорошо изучен и историками, и антропологами. Конрад Лоренц пишет буквально пророчески об этом порабощении через свободу: «Во всех частях мира имеются миллионы юношей, которые потеряли веру в традиционные ценности предыдущих поколений под действием факторов, которые мы ясно видим; эти юноши стали беззащитными против внедрения в их сознание самых разных доктрин. Они чувствуют себя свободными, потому что отбросили отцовские традиции, но немыслимым образом не замечают, что, воспринимая сфабрикованную доктрину, они отбрасывают не только традиции, но и всякую свободу мысли и действия. Наоборот, полностью отдавшись доктрине, они испытывают интенсивное субъективное и иллюзорное чувство личной свободы» [29, с. 325].
Так и происходило в России в последние годы «освобождение» молодежи от человека, от тысячелетних традиций отцовских поколений. В обмен на пошлые, истрепанные доктрины. Конрад Лоренц, уже старик, сам переживший увлечение самоубийственными доктринами, с особой грустью пишет о судьбе именно молодых поколений, испытавших деструктурирование культуры: «Радикальный отказ от отцовской культуры – даже если он полностью оправдан – может повлечь за собой гибельное последствие, сделав презревшего напутствие юношу жертвой самых бессовестных шарлатанов. Я не говорю о том, что юноши, освободившиеся от традиций, обычно охотно прислушиваются к демагогам и воспринимают с полным доверием их косметически украшенные доктринерские формулы. Стремление принадлежать к группе так сильно, что юноши готовы примкнуть к любой фальшивке» [29, с. 323].
Во– вторых, возникновение западного капитализма потребовало «освобождения от Бога» – снятия с предпринимательской деятельности присущих традиционному обществу оков всеобщей, «тотальной» этики. Носителем и охранителем этой этики выступала церковь. Она-то в период буржуазных революций и вызывала наибольшую ненависть строителей нового общества («Раздавите гадину!»). Церковь представлена как политическая и социальная сила, защищавшая тоталитарный строй и господствующую идеологию. Но еще более важным было, видимо, само создаваемое ею убеждение в существовании общечеловеческой совести, пронизывающей все сферы общества. Современное общество «атомизировало» эту совесть, создав специфический профессиональный этос каждой сферы, автономный от понятия греха. И даже сегодня любая попытка поставить вопрос об объединяющей общество этике рассматривается теоретиками либерализма как «дорога к рабству» (Ф. фон Хайек). А в революционный период разрушения традиционного общества радикальные либералы доходят в своих декларациях до крайности. Вот слова советского экономиста Н. Шмелева (одного из «прорабов перестройки) в ведущем журнале Академии Наук: „Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, – безнравственно, и наоборот, что эффективно – то нравственно“. В любом традиционном обществе, в том числе в России, действует другая максима: „Лишь то, что нравственно, – эффективно“.
Каждая культура ограничивает свободу вполне определенными рамками, и применение этого понятия вне времени и пространства – вечная основа демагогии. Этические ограничения – один из важнейших каркасов, на которых держится общество. Разрушение этого каркаса вместо осторожной и постепенной замены деталей неизбежно создает ведущий к массовым страданиям хаос, хотя и сопровождаемый гимном свободе. Относительно такой свободы от культурных структур Конрад Лоренц писал: «Функцией всех структур является сохранение формы и создание опоры, что, очевидно, требует пожертвовать определенной долей свободы… Червяк может согнуть свое тело где пожелает, в то время как мы сгибаем его только в сочленениях. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги, а червяк не может» [29, с. 306].
Третье, чего требует евроцентристская формула, – это освобождения экономики от политики, предпринимателя от государства. Для рыночной экономики нужна была свобода конкуренции. В честной экономической борьбе, при эквивалентном обмене товаров на рынке должен побеждать более эффективный предприниматель, и ни государство, ни мораль не должны вмешиваться, ограничивая его действия или поддерживая более слабого. Самир Амин отмечает: «Автономия гражданского общества составляет первую характеристику нового, современного мира. Она базируется на отделении экономической жизни (замаскированной распространением рыночных отношений) от политической власти. Это – качественное отличие нового капиталистического мира от всех докапиталистических формаций» [9, с. 80].
Либерализм – это невмешательство государства в заключение «свободного контракта» на куплю-продажу рабочей силы. Поэтому всякий патернализм государства отвергается в принципе (слабым – благотворительность). Очевидно, что это находится в резком противоречии с представлением о взаимоотношениях между подданными и государством, которое в разных вариациях бытует в традиционных обществах, будь то Россия, Япония или Иран. Что касается монгольской империи, возникшей в Евразии и включавшей в себя русские земли, то в ХIII в. Марко Поло описал совершенно непривычные для европейских купцов принципы государственного устройства и его участия в экономической жизни граждан (патернализм и уравнительное распределение в периоды экономических трудностей).
Впрочем, навязывая «отсталым» народам идеологию либерализма, сами западные политики у себя дома в значительной мере следуют формулам Кейнса. Автономизация экономики, жестко предписываемая России идеологией евроцентризма, является разрушительной для общества. Она в такой степени лишает большие массы людей элементарных, понятных видов свободы, что ставит под угрозу социально-политическое равновесие. Это красноречиво показала Великая Депрессия, заставившая политиков и экономистов скрипя зубами принять «кейнсианскую революцию».
