Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №22 от 31.05.2011
Но папочка, говорит, тут же добавил: «Переговоры в «Арагви» затягивались. Гитлер берёг своих солдат. Он не хотел штурмовать Москву. Поэтому не штурмовал и Ленинград». Что за душка был этот людоед! И солдат берёг, и рассчитывал, что Москву ему сдадут, как Париж, без единого выстрела. Ах, свистун Витя! Да какая же цель была у группы армий «Центр», которая не доползла до Москвы всего 27 верст? Полюбоваться подмосковной осенью? И что это командующий группой фельдмаршал Бок радировал Гитлеру: «Всё может решить последний батальон». Но батальона-то не было. Куда он девался? И кто планировал парад на Красной площади? И за что 18 декабря 1941 года Гитлер отправил Бока «в резерв», который по-русски хоть слева направо, хоть справа налево читается одинаково и имеет один и тот же смысл. А что до Ленинграда, то зачем, с какой целью туда была переброшена аж из Крыма целая армия Манштейна, специалиста по штурмам? И что это, кстати, он писал в своих воспоминаниях, что там немецкая армия была близка к катастрофе: «Вместо запланированного наступления на Ленинград развернулось сражение южнее Ладожского озера... Дивизии нашей армии понесли большие потери. К тому же была израсходована значительная часть боеприпасов, предназначавшихся для наступления на Ленинград». Или наступление это не штурм? Так что планчик-то был самый настоящий, но не сбылся: Красная Армия навязала мерзавцам бои южнее Ладожского озера. Это то самое наступление Второй ударной и других частей Волховского фронта, что началось в январе 1942 года и оттянуло силы немцев от Ленинграда, а вскоре уж и вовсе пришлось им оттуда драпать. Как видим, Ерофеев, опять выставляя своего отца идиотом, сам и на сей раз предстал в образе невежественного охвостья Радзинского и других.
До какой степени человек замшел в своей дурости и до чего ему не жалко батю родимого, видно хотя бы из такого эпизода. «Больше всего, говорит, отец любил вспоминать обед в Кремлёвском дворце. Он сидит рядом со Сталиным и переводит беседу с главным гостем». Кто это? Военная тайна. «Вождь в парадном кремового цвета мундире генералиссимуса...» Такого мундира ни кремового, ни розового, ни голубого не существовало, но о нём без конца талдычат ерофейцы. Сталин носил такой же мундир, как все маршалы. «Подают индейку. У официанта, поливающего блюдо соусом из-за плеча Сталина...» Умник кремовый, да кто ж так делает – из-за плеча? На дипломатических обедах не бывал, что ли? В Кремле, надо полагать, официанты были опытные, умелые, говорят, там отец Путина служил.
Но что дальше? О!.. «У официанта рука дрогнула, и капли соуса упали на кремовый мундир генералиссимуса. Стол замирает. Берия выходит из-за стола...» Зачем? Да с явным намерением тут же пристрелить официанта. И сынок перебивает отца:
«- Расстреляли?
- Не знаю, - пожал плечами отец».
Но сынок-то знает, уверен: кокнули бедолагу. Опять оба – в образе идиотов. Если кому известен пример большего тупоумия, прошу сообщить.
Но не только о живодёрстве тирана повествует писатель. Он старательно воспроизводит и замусоленный рассказ о том, как знаменитый полярник Папанин пригласил Сталина на только что построенную богатую дачу, а тот поднял тост за новый детский сад. Это опять из Радзинского. Ничего своего не может придумать!
А женился Витя на полячке и часто бывал в Варшаве. Однажды на своей советской «восьмерке» с советскими номерами застрял там в пробке. И вот что дальше: «Невероятно элегантный в твидовой тройке господин, каких по определению (по какому определению? - В.Б.) не рождает Россия, проходя по тротуару мимо, плюнул мне на капот. Через минуту я нагнал его на машине и просигналил. Он оглянулся и, увидя меня, струсил...». Тут нормальный читатель ожидает, что Витюша, вскормленный на советской черной икре, сейчас выйдет из машины и если не залепит пощечину наглому ляху, то уж непременно врежет что-нибудь вроде «Ах, ты, пся крев, мать твою!..» Ведь это не случайно соус капнул! Но происходит нечто совсем иное: «Через открытое окно я показал ему высоко поднятый большой палец, поощряющий его отношение к Империи: по-моему, он охренел».
Ещё бы! Вот так и вся Франция охренела, когда Ельцин и Черномырдин выплатили ей 600 миллионов столетних царских долгов; и Америка охренела, когда Путин по её просьбе сперва помог ей получить военные базы в Киргизии, а потом ликвидировал советские базы во Вьетнаме и на Кубе; поди, и Финляндия и Польша охренели, когда Медведев вслед на Путиным положил нежные незабудки на могилку Маннергейма, а потом кровавую катынскую проделку Геббельса безо всякого раздумья и сопротивления свалил на родную страну. Гордись, Витюша! Стоишь в одном ряду с этими державными персонажами, которым вот уже двадцать лет плюют не на капот, а на двуглавого орла, что они вытащили из музейного запасника и присобачили себе на умное чело.
«Поляки, - радуется твидовый писатель, - кажется, меня полюбили, искренне признаваясь мне, что я не похож на русского». Конечно, не похож, ничуть. А похож на Путина и Медведева - национальных кастратов, евнухов демократической модернизации. И опять: «Я не знаю, где моя настоящая родина. На карте её нет». И думает, что это кому-то интересно. Да черт с тобой, что не знаешь! Тем более что мы-то давно знаем, где она, твоя родина. Да, на географической карте её нет, но на плане дома, где ты жил на улице Горького, её легко можно найти.
А о России этот самодельный лях пишет: «У неё нет выбора. Она приговорена или быть частью цивилизованного мира, или вообще не быть». И потому, говорит, «дорогу из Парижа в Москву я воспринимал, как сибирскую ссылку боярыни Морозовой». Ну, вообще-то говоря, не в Сибирь сослали Феодосию Прокопиевну, а заточили в Пафнутьев монастырь, что в Боровске на Протве, не так далеко от Калуги, где она через три года и скончалась, узнав, что через триста лет на русской земле будут считаться писателями такие, как Ерофеев, который без конца повторяет тупоумные гнусности, давно оглашенные другими.
То, что сказал он о России только что, мы слышали, например, от сукина сына Альфреда Коха, друга Чубайса, вскормленного той же сукой демократии. Но вот лях едет, едет и приехал. И что? «Родина пахнет жигулёвским пивом». А сам он, как признается позже, насквозь пропах одеколоном и спермой. «Родина складывается из пустоты». Да, так думали твои ляхи, шведы, французы, англичане, американцы, японцы, немцы... И горько ошиблись.
Итак, лях уже в Москве. И чем занят? «Когда я, аспирант Института мировой литературы, познакомился с французскими дипломатами в их посольстве, мне так хотелось сказать им что-нибудь антисоветское, выдать все секреты...» Но никаких секретов не было, кроме одного: под видом аспиранта в посольство пришёл - бум! бум! - олух царя небесного. Ну, ещё секрет, как такого олуха приняли в ИМЛИ. Однако и этот секрет французов не интересовал. Но апсирант хаживал и в американское посольство и там«пытался внушить послу, что его русский шофер непременно служит в КГБ». Ну какой, право, идеалист! Как будто посол сам не знал, что к чему. И необязательно было шоферу служить в КГБ, но уж на беседы-то его, конечно, приглашали. А где иначе? А кто по-другому?
У нас нередко поминают Смердякова как омерзительный образ ненавистника России. Да он же по сравнению с этим человеком ерофейской культуры просто патриотом выглядит. Ну в самом деле, не принимал же он с радостью плевки от поляков, не мечтал выдать иностранцам государственные секреты, не бегал по иностранным посольствам с доносами...
Но ненавистью к Советской стране духовные недра этого человека не исчерпываются. «Что мне Чили? - восклицает он. - Моя ненависть к системе достигла таких степеней, что Альенде в моих глазах был заранее объе...» Тут следует матерщина. Что ни говори, но, увы, это древняя часть родного языка, и обычно она западает людям запазуху с детства. Но Ерофеев, выросший в мире мерседесов и черной икры, твидовых портков и collection sex’а (по-русски - свального греха), не мог там узнать её. Он признаётся: «Уже позже я учил мат, как иностранный язык». Впервые в жизни встречаю русского, который родной мат учил как персидский. И выучил плохо, употребляет мат и близкие к нему слова неуклюже, неграмотно, комично, однако очень назойливо в надежде, что это единственное, что может придать ему литературную и человеческую значительность. То же самое видим, например, у критика Бенедикта Сарнова, выросшего на пороге Елисеевского магазина и вспоенного томатным соком.
Самое любимое слово Ерофеева мы уже слышали: г... Но любит он ещё и другие подобные слова. Извините, читатель, но уж парочку примеров его невежества и в сфере непотребства я всё-таки приведу. Есть грубое, но смачное выражение о чем-то неудачно сказанном или сделанном: «как в лужу пер...ь». Ерофеев пишет здесь «перд...ь». Он знает, что в инфинитиве этого глагола действительно есть буква «д», но ему неведомо, не сказали ни папа-посол, ни мама-послица, что в русском языке иные слова при изменении их формы порой теряют кое-какие буквы. Здесь именно такой случай. Русский язык-то прихотлив, месье лях, в нём немало труднообъяснимых странностей, их, гуляя по Елисейским полям, как и стоя за рокфором в Елисеевском магазине, постичь невозможно. Только с молоком матери. Не знает французский поляк и того, что иногда для выяснения сомнительной буквы в слове его форму надо изменить так, чтобы на эту букву, на этот слог падало ударение, и потому пишет: «Они нам зас...т мозги...» Ну образуй существительное от этого глагола, ведь так просто, и всё будет ясно: зас...я. Не знает, не понимает, не сечёт. А ведь кончил аспирантуру при ИМЛИ! Написал диссертацию о Достоевском! И этот человек, не осиливший русский мат, лезет к нам со своими размышлизмами о Достоевском, Ницше, Соловьёве, Бердяеве...
