Сергей Кара-Мурза - Крах СССР
Говоря о гражданских войнах, обычно упирают на чисто классовые причины, говорят о войне за собственность. На деле классовые интересы — лишь фон. Почему в нашей Гражданской войне офицерство, выходцы из одного и того же социального и культурного слоя, разделилось между красными и белыми ровно пополам?[25] Нет, убивать и гибнуть люди идут не из непосредственно понимаемого классового интереса, а по вопросу о том, как надо жить людям, в чем правда и совесть.
П.А.Сорокин в своей важной работе «Причины войны и условия мира» пишет:
«Гражданские войны возникали от быстрого и коренного изменения высших ценностей в одной части данного общества, тогда как другая либо не принимала перемены, либо двигалась в противоположном направлении. Фактически все гражданские войны в прошлом происходили от резкого несоответствия высших ценностей у революционеров и контрреволюционеров. От гражданских войн Египта и Персии до недавних событий в России и Испании история подтверждает справедливость этого положения» [170].
Гражданская война — катастрофа более страшная, чем война с внешним врагом. Она раскалывает народ, семьи и даже саму личность человека, она носит тотальный характер и наносит тяжелые душевные травмы, которые надолго предопределяют жизнь общества. Поскольку в гражданской войне нет тыла, она разрушает всю ткань хозяйства, все жизнеустройство в целом. Входе Гражданской войны в России погибло несколько миллионов человек, подавляющее большинство из них потеряли жизнь не от «организованного насилия» — на поле боя или от репрессий — а от голода, болезней и особенно эпидемий (тифа), а также от «молекулярных», местных конфликтов, не связанных с целями воюющих сторон.
Гражданская война самым страшным образом повлияла на весь дальнейший ход событий нашей истории. Она довершила разрушение хозяйства, подорванного Первой мировой войной, и отбросила страну в состояние крайней материальной скудости, повлиявшей на все стороны жизни и на мышление.
Эта война привела к истреблению большой части самых энергичных, активных и образованных людей с обеих сторон фронта и надолго предопределила страшный кадровый голод.
Это привело, среди прочего, к ужесточению и упрощению системы управления всеми общественными процессами, к ее огрублению, к замене знаний и навыков простыми инструкциями и запретами. Перевод в 1918 г. всей жизни советского общества на военные рельсы придал ей черты «казарменного» уклада и привел к крайнему огосударствлению. Это убило значительную часть творчества масс, в котором мог раскрыться огромный потенциал российской общинной культуры. Из гражданской войны выросли жесткость, суровость и склонность к грубому разрешению противоречий, которые очень дорого обошлись нам и продолжают дорого обходиться и сегодня.
Мотивы, побудившие к такой войне, соединены в систему с сильными кооперативными эффектами. Трудно выявить их иерархию — они действуют не поодиночке, а в режиме синергического взаимодействия. Порядок их перечисления не так уж важен, важно в уме представить их связи. Коротко остановимся на привычных, осязаемых мотивах, учитывая, однако, что они составляют лишь фон, а иногда и маскировку более сильных страстей.
Эгоизм привилегированных слоевПо мере наступления капитализма западного типа подрывались социальные и культурные основы сословного общества России, менялись высшие ценности и «привилегированных классов», и трудящихся — представления о человеке и его правах. Понятно, что эти изменения в системе ценностей сразу приводили к очевидным для всех изменениям в жизнеустройстве: совершался отход от патерналистских установок помещиков, владельцев предприятий и царского правительства. В культуру правящих классов просачивался социал-дарвинизм, идеология западной буржуазии.
Та небольшая часть капиталистов России, которая смогла войти в симбиоз с «импортированным» зрелым западным капитализмом, после 1905 г. заняла столь радикальную социал-дарвинистскую позицию, что вступила в конфликт даже со значительной частью буржуазии. Так, группа московских миллионеров, выступив в 1906 г. в поддержку столыпинской реформы, заявила в беседе с корреспондентом журнала «Экономист России»: «Мы почти все за закон 9 ноября… Дифференциации мы нисколько не боимся… Из 100 полуголодных будет 20 хороших хозяев, а 80 батраков. Мы сентиментальностью не страдаем. Наши идеалы — англосаксонские. Помогать в первую очередь нужно сильным людям. А слабеньких да нытиков мы жалеть не умеем» [131].
Эгоизм представителей привилегированного меньшинства во время социальных потрясений переплетается с острым чувством несправедливости лишения их ставших привычными привилегий. Не так много тех, кто в этот момент может трезво и объективно сравнить свою личную утрату с масштабами общей катастрофы. Надо, однако, снова подчеркнуть, что очень большая часть привилегированных сословий России признала социальную справедливость будущего советского порядка, хотя личные обиды саднили. Без этого признания не было бы ни больших программ 20-х годов, ни индустриализации и культурного подъема 30-х годов XX в., ни быстрого национального примирения после Гражданской войны, совершенно непохожего на то, что происходило после подобных войн в США, Мексике или Испании. Но массовые личные травмы и их коллективное переживание в своем кругу оказывали сильное давление на сознание.
Это чувство утраты и несправедливости поместное дворянство испытало уже при реформе 1861 г. (стоит вспомнить поэму Н. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»). У значительной части этого сословия обида подпитывалась и передавалась по наследству вплоть до 1917 г.
А.Н. Энгельгардт пишет в письме из деревни в 1863 г. о запустении помещичьих усадеб после реформы, что видно было даже по исчезновению псовой охоты: «Притом же крестьяне теперь так зазнались, что не позволяют борзятникам топтать поля». В сноске он дает пояснение: «Прежде тоже иногда случалось, что крестьяне, особенно казенные, нападали на охотников, топчущих их поля. Вы, может быть, не знаете, что у охотников существовал сигнал «на драку». Охотник, схваченный крестьянами, трубил на рожке сигнал, и тогда все остальные охотники спешили к нему на помощь и, разумеется, обыкновенно побивали крестьян. Теперь «на драку» едва ли кто-нибудь затрубит» [202, с. 481].
А вот письмо помещика от 6 июня 1906 г., перлюстрированное полицией. В нем видно, как сознание привилегированных слоев сдвигается к дремучему социал-дарвинизму:
«А дела-то дрянь! Черт их возьми, прямо выхода, кроме драки, не видно. Народ озверел. Все эти забастовки и аграрные беспорядки, по-моему, создались на почве зависти к сытому и богатому со стороны голодного и бедного. Это такое движение, которое не поддается убеждению, а разрешается битвой и победой. Впрочем, что же— война, так война. Только противно видеть, что поднялись самые подлые страсти. Бедность, голод и т. д. вовсе не от того, что у крестьян мало земли или плохо платят за работу, а от неумения работать, от необразованности и лени» [177, с. 36].
Реакционная часть помещиков не приняла даже реформы Столыпина, верно оценив порождаемые ею риски. В начале 1907 г. съезд Объединенного дворянства заявил о своем неприятии реформы местных органов управления, поскольку, дескать, она отдаст власть на местах в руки «людей хищническо-промышленного типа», которые соединятся с «третьим элементом» (интеллигенцией). Таким образом, была отвергнута даже такая программа модернизации, при которой развитие капитализма (с самым необходимым минимумом демократизации) происходило бы при сохранении всех привилегий дворянства.
Эта часть дворянства поставила заслон буржуазной государственности «справа», а затем консолидировалась как враг советского порядка. Выступая против проекта реформы начального образования (части общего плана столыпинской реформы), предводитель правых в Государственной Думе Н.Е. Марков обращался к помещикам: «Ваши имения, ваша жизнь будет висеть на волоске, когда воспитанные в ваших безбожных школах ученики придут вас жечь, и никто вас защищать не будет».
Помещики, не примирившиеся с перспективой потери их собственности, верно поняли вектор, направление хода событий уже летом 1917 г. Часть их радикализовалась быстро, и в их среде сложилась доктрина мщения. Это важная идеологическая предпосылка гражданской войны. Вот прокламация одного из помещичьих союзов, изданная в мае 1917 г. (опубликована в газете «Дело народа» в августе 1917 г.). Она начинается словами: «Будущие пролетарии — русские землевладельцы, — соединяйтесь!»
В заключение в прокламации сказано:
«Народ, отменивший смертную казнь как преступное убийство и вводящий в свои законы, другое преступление — грабеж и захват как основу своего ленивого благосостояния, как не имеющий государственного смысла, — не должен и не может иметь своего государства. Как социалисты не признавали самодержавия, даже когда оно пользовалось всеобщим признанием, так и мы не можем признать преступной грабительской республики. При таких условиях нам не уйти от гибели, а нашим детям — от голода, потому что мы никогда не подчинимся велениям и законам преступного государства, которое хочет узаконить грабительский захват. Мы Не найдем себе места в нашем бесшабашном отечестве, как не находили его социалисты. Но социалисты прибегали к мести и террору, другого средства борьбы у них не было. Очевидно, по этому ужасному пути придется идти также нам и нашим детям.
