Глеб Мусихин - Очерки теории идеологий
Еще одно очевидное сходство между современным консерватизмом и постмодернизмом обнаруживается в критике тоталитарных идеологий. В этом смысле индивидуалистическое либертарианство очень близко к постмодернизму в своей предрасположенности к дисперсной и фрагментарной социальной философии. В результате современный консерватизм сформулировал собственный дискурс идентичности, основанный на акцентировании различий. При этом делаются попытки привлечь данные современной науки, чтобы доказать обоснованность различий в человеческом интеллекте (в том числе и на расовой основе)[28]. Можно сказать, что либертарианский консерватизм, отрицая мультикультурализм, защищает его под другим именем этноцентризма, считая, что этнический признак ведет к неустранимым культурным различиям.
Подобное сходство с постмодернизмом можно найти даже у Скрутона, считавшегося бескомпромиссным критиком постмодернизма. Как консерватор-традиционалист он испытывал недоверие к науке и идее прогресса, неприятие рационализированных идеологий и ценностей, настаивающих на универсальных принципах гуманизма [Scruton, 1984]. Но особенно ценным для нас является не то, что Скрутон критикует наследие Провещения (для традиционалиста это естественно), а то, каким образом разворачивается его критика. В его аргументации обнаруживаются явные признаки социального конструктивизма, так как, по его мнению, «человеческий мир является социальным и социально сконструированным» [Scruton, 1994, р. 495]. В этом смысле собственные взгляды Скрутона вполне укладываются в релятивистскую тенденцию постмодернизма в том, что индивидуальный либеральный монолог от первого лица с его презумпцией рациональных автономных индивидов должен быть серьезно дополнен перспективой третьего лица [Scruton, 1984, р. 192–203].
Отмеченное выше не означает, что Скрутон признает сходство между постмодернизмом и консерватизмом (на самом деле Скрутон отождествляет постмодернизм с модернизмом), однако собственные слова Скрутона свидетельствуют о том, что постмодернизм приближается к консерватизму ближе, чем хотелось бы последнему. В этом смысле Скрутон не случайно открыто соглашается с Лиотаром, утверждавшим, что вдохновленные Просвещением метанарративы являются несуществующими. Другое дело, что английский консерватор-традиционалист не видит в этих постмодернистских откровениях ничего нового для критики просвещенческого рационализма: «…если постмодернизм сигнализирует, что эта точка зрения оказалась ошибочной и мировое развитие может замедляться, останавливаться и даже обращаться вспять, то небольшое количество мудрости, накопленное за последние четыре сотни лет, было не напрасным», но мудрость эта была накоплена не постмодернистами, а такими подвижниками, как Берк дэ Местр и Элиот [Scruton, 1992, р. 3].
Таким образом, можно констатировать, что хотя отношение консервативных авторов к постмодернизму не было однозначно дружественным, созвучия и диссонансы у разных консерваторов с постмодернистами были различными. Так, если концепция Штрауса, построенная на традиционных универсальных принципах, была жестко и недвусмысленно конфронтационной по отношению к постмодернизму, то позиция Оукшотта, уделявшего основное внимание критике рационализма, имеет с постмодернизмом много точек соприкосновения[29].
Неудивительно, что постмодернистские авторы достаточно благосклонно относились к Оукшотту Например, Р. Рорти, жестко критиковавший потенциальный элитизм Штрауса [Rorty, 1988, р. 28], положительно оценивал оукшоттовский антирационализм [Rorty, 1980, р. 264, 318, 389–394]. Кроме того, Рорти непосредственно ссылается на Оукшотта в собственном понимании философии; это касается утверждения Оукшотта о том, что «во фразе "Это неправда (это не истина)" нет ни предположения, которое должно быть доказано, ни умозаключения, к которому можно стремиться» [Oakeshott, 1962, р. 198]. В свою очередь, Рорти утверждал, что философия должна рассматриваться как одна из форм общения среди многих других, а потому не имеет привилегированного статуса гаранта истинного знания.
Было бы ошибочным упрощением приписывать Оукшотту непосредственные постмодернистские склонности (перекличку с постмодернизмом можно найти и у Берка, которого вряд ли следует считать гуру постмодернизма), однако некоторые соображения Оукшотта можно рассматривать как ресурс для формирования постмодернистской доктрины. В частности, это касается его предпочтения практического знания, которое он отличал от «печально известного» технического знания рационалистов [Ibid., р. 7–13]. Кроме того (и в этом его принципиальное отличие от Штрауса), Оукшотт не возлагал на естественно-правовую традицию ответственность за деградацию современного мышления. Более того, он высоко оценивал антирационалистический скептицизм Гоббса, который требовал применения не инструментальных, а, скорее, органических правил для общественного регулирования (знаменитый гоббсовский Левиафан) [Oakeshott, 1975, р. 108–129]. И это прямо перекликается с идеями плюралистического мультикультурного общества.
И наконец, следует обратиться к авторам, которые непосредственно видели возможность синтеза консерватизма и постмодернизма. Это прежде всего Н. О'Салливан и Дж. Грей. Последний на протяжении многих лет пытался обосновать существование постмодернистского либерального консерватизма. Для Грея наиболее родственным постмодернистским автором был Рорти с его историцистской концепцией постмодернистского буржуазного либерализма как философского мировоззрения, отвечающего потребностям постмодернистского фрагментированного общества [Gray 1993, p. viii]. Грей исходил из того, что либерализм как претензия на общезначимое рационально универсализированное понимание мира продемонстрировал свою несостоятельность – как сам по себе, так и будучи заимствованным коммунизмом и новыми правыми. Однако в качестве исторической практики либерализм вполне востребован как специфический западный артефакт. Тем самым можно обосновать жизнеспособную «форму постмодернистского индивидуализма, осознающего свои исторические особенности» [Ibid., р. 259].
Поэтому консерватизм оказывается с необходимостью востребованным в такой постмодернистской философии. Именно консерватизм несет в себе осознание локальности и ограниченности нашего индивидуального опыта, обуздывая универсалистские притязания либерализма. Таким образом, значение консерватизма – в «исправлении иллюзии о том, кто мы есть, вернее – кем мы никогда не можем быть:…свободными суверенными субъектами, дистанцированными от всех социальных конвенций и традиционного наследия».
Следует, однако, отметить, что Грей критически относился к «чистому» традиционалистскому консерватизму, так как последний предъявляет к многообразной современной действительности слишком жесткие культурные требования, по сути являющиеся долженствованием, а не ссылкой на историческую традиционную данность [Ibid., р. 262]. И здесь Грею уже нужен либерализм, который позволяет консерватизму стать адекватной философией фрагментарной постсовременности.
Что касается О'Салливана, то он находил в постмодернизме «следы» консервативной мысли, которая существовала задолго до появления постмодернизма. О'Салливан, являясь автором определения консерватизма как философии несовершенства, продвигал идею ограниченного стиля политики [О'Sullivan, 1976, р. 11–12]. Именно поэтому в ситуации всеобщего недовольства универсальной западной гуманистической традицией постмодернизм оказался наиболее подходящей идейной конструкцией для защиты такого стиля [O'Sullivan, 1993, р. 22].
Не случайно О'Салливан концентрирует внимание на деконструкции представлений постмодернизма о собственной (постмодернизма) ценности, называя эту саморепрезентацию философией скромности [Ibid., р. 31–34]. Данная «скромность» включает три компонента: во-первых, децентрализация космоса как бытия, где случайность признается частью естественного течения жизни, во-вторых, отрицание идеи абсолютного знания и, в-третьих, отказ от европоцентризма, провозглашавшего универсальный характер западных ценностей.
Так же, как и Грей, О'Салливан далек от мысли отказаться от ценностей и институтов западного либерализма, он только настаивает на том, что эти ценности и институты не имеют универсального, «фундаменталистского» характера [Ibid., р. 35]. Поэтому в качестве способа объяснения общественных ассоциаций и диссоциаций он выбирает гоббсовскую (а не локковскую) логику общественного развития, которая, по его мнению, наиболее отвечает реалиям постмодернистского плюрализма. При этом О'Салливан вступает в прямую полемику с консервативными критиками постмодернизма, обвиняя их ни много ни мало в антиконсерватизме, так как отстаивая необходимость общих культурных норм в борьбе с релятивизмом, новые правые и радикальные традиционалисты «слишком много требуют от политики», чего истинные консерваторы себе никогда не позволяли [O'Sullivan, 1989, р. 180]. Поэтому современные консерваторы должны почерпнуть новые интеллектуальные силы в «скромной» постмодернистской философии – не столько потому, что данная философия так хороша, сколько из-за того, что данная философия соответствует собственно консервативной интеллектуальной традиции.
