Давид Бранденбергер - Д. Л. Бранденбергер Национал-Большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956)
Нехватка основных учебников, газет и материалов для чтения на политических курсах и в клубах Красной Армии, конечно же, не способствовала улучшению ситуации [282]. Увеличившиеся внимание и поддержка во второй половине 1930 годов благотворно сказались на давно забытых военных библиотеках и библиотекарях [283]. Тем не менее, исследования тех лет показывают, что зачастую библиотечные полки либо пустовали, либо оказывались до отказа забиты книгами, внесенными Главлитом в черный список [284]. Только в марте 1939 года из библиотек Красной Армии были изъяты около 314 томов. В январе 1941 года в библиотеках дивизий все еще обнаруживали книги о Троцком или учебники Покровского [285]. Страх разбирательств заставил библиотекарей воспользоваться вполне предсказуемым методом: по всей РСФСР они проводили упреждающие чистки вверенных им коллекций [286]. В иркутском гарнизоне Красной Армии чрезвычайно свободное толкование приказов Главлита вылилось в полное устранение из библиотечных фондов любых материалов, содержащих даже случайные ссылки на известных «врагов народа», — благодаря проявленному рвению в библиотеке не осталось даже основополагающих материалов, например протоколов партийных съездов и старых номеров идеологических журналов. В Центральном Доме Красной Армии в Москве по той же причине было уничтожено собрание сочинений Фрунзе, а также многие статьи и речи Ворошилова [287]. В других библиотеках во время «чисток» пострадали такие фундаментальные труды, как «СССР и страны капитализма» и «Наша Родина» [288]. Хотя страхи Главлита по поводу случайного использования запрещенных материалов в процессе обучения время от времени оказывались ненапрасными, чаще всего ситуация характеризовалась скорее нехваткой учебников, чем неумышленным использованием запрещенной литературы [289]. Действительно, несмотря на поистине огромные объемы книгопечатания в стране в конце 1930 годов, возникает впечатление, что количество изъятых из обращения в 1938-1940 гг. книг равнялось количеству напечатанных. Литература по истории партии и кампаниям, воспевающим советский патриотизм середины 1930 годов, уничтожалась с особенной тщательностью. Государственные издательства усиленно старались сократить разрыв между ожиданиями партийного руководства и своими не слишком блестящими показателями, однако их работу постоянно затрудняли проблемы с контролем содержания и распространением [290].
Со временем подобные сложности стали способствовать еще большей популярности учебника Шестакова с его руссоцентричной, национал-большевистской направленностью, заведомо спланированной партийными идеологами. Первоначально задуманный как не более чем общеобразовательный учебник для изучающих партийную историю, на практике он зачастую оказывался единственной подходящей для занятий книгой [291]. Огромные тиражи, официальное одобрение, понятный язык вкупе с тем, что большинство альтернативных изданий не выдержало чисток, – все это позволило «Краткому курсу истории СССР» приобрести статус учебника, на котором держалось все образование после 1937 года. Можно с уверенностью сказать, что академические показатели так и не поднялись на ожидаемую высоту: нерегулярная посещаемость и упрощенная популяризация исторических тем не формировала у советских граждан ничего, кроме примитивного представления об их коллективном прошлом с идеализированными национальными героями, защищавшими русскую родину [292]. Углубленный анализ событий не проводился. Политучеба ставила перед собой цель внушить советским гражданам чувство патриотической идентичности — она была частично реализована в конце 1930 годов [293]. В необычайно откровенном заявлении одного из учителей в конце 1937-1938 учебного года, вероятно, лучше всего выражен дух советского довоенного политического образования: «Мои ребята, может быть, не все исторические факты знают отлично, но одно я могу с уверенностью сказать — они поняли, кого они должны ненавидеть и кого должны любить. Они ненавидят тех, кто угнетал наш народ, кто мешал ему в героической борьбе. И они крепко любят свой народ и его друзей и вождей Ленина и Сталина» [294].
Глава 5
Популяризация государственной идеологии через массовую культуру
В 1938 году В. А. Карпинский, главный редактор Государственного издательства политической литературы, выступил с требованием: кинематография и литература должны способствовать укреплению официальной линии. На первый взгляд, такое предложение вызывает недоумение, так как всем известно, что СССР был во многих смыслах первым в мире «государством пропаганды». К 1938 году партийная верхушка уже свыше двадцати лет использовала различные художественные средства для популяризации своих идеологических принципов [295]. Однако на самом деле Карпинский критиковал бессистемную, по его мнению, координацию пропагандистских усилий в течение 1930 годов. В этой главе в общих чертах обрисовано, как все сферы советской массовой культуры, начиная с литературы — театр, опера, кино, а также музеи, выставки и памятники — к началу войны, нередко после болезненных преобразований, подчинились новому национал-большевистскому курсу.
Прежде чем продолжить, необходимо сделать некоторые пояснения. Исследования довоенной литературы и искусства зачастую сосредоточены на работах известных деятелей, творивших в жанре социалистического реализма, — Шолохова в литературе, Хренникова в музыке и Герасимова в живописи [296]. Конечно, эти исследования не лишены смысла, однако их авторам не следует смешивать эти произведения с довоенной советской массовой культурой в целом [297]. В конце концов, Пушкин, Глинка и Васнецов определяли содержание библиотечных каталогов и массовых изданий в той же степени, что и Шолохов, Хренников и Герасимов. Партийные писаки и придворные литераторы, например В. И. Костылев и А. Н. Толстой, были чрезвычайно плодовиты, к тому же их читала практически вся страна. Следовательно, для понимания сути сталинского «государства пропаганды» необходимо провести глубинный анализ довоенной массовой культуры и внимательно рассмотреть, что именно было опубликовано, отлито, поставлено, экранизировано или выставлено.
Развертывание социалистического реализма в 1932-1934 годах часто описывается как начало новой эры в русской литературе. Но стал ли он полным разрывом с прошлым? Важно не преувеличивать оригинальность этого жанра [298]. Конечно, на первый взгляд социалистический реализм кажется «революцией сверху», задуманной с целью консолидации государственного контроля над искусством и противостояния литературному радикализму объединений вроде Пролеткульта, РАППа и ЛЕФа. Однако необходимо признать и популистские стороны этого жанра — социалистический реализм был в определенном смысле уступкой консервативным литературным вкусам общества на массовом уровне [299]. Возникнув на фоне движения «учиться у классиков» середины 1920 годов социалистический реализм формировался иол влиянием произведений А. С. Пушкина, Л. Н. Толстого, И. С. Тургенева, А. П. Чехова и Н. А. Некрасова, которые во времена НЭПа печатались более или менее регулярно [300].
Издание книг этих писателей в контексте революционного свержения устоев 1920 годов, будучи довольно примечательным явлением, неизбежно свидетельствует о некоторых сторонах культурной среды раннесоветского периода. Особенно очевидной была избирательность нового канона, так как согласно официальным требованиям литература должна была быть по большей части «идеологически нейтральной». Книги явной политической направленности допускалась к переизданию только в том случае, если описания дореволюционного общества совпадали с негативными оценками царского прошлого, выработанными партийным руководством [301].
С ростом внимания к классике после утверждения партийной верхушкой социалистического реализма в 1932 году изменился и выбор произведений для переиздания. В соответствии с общим направлением идеологического развития середины 1930 годов под классический канон в большей степени стали подпадать темы и сюжеты, подчеркивающие значение патриотизма и гордости в Русском национальном прошлом. Парадигматическим примером такого сдвига является решение ЦИК СССР 1935 года использовать грядущее в 1937 году столетие со дня смерти Пушкина в качестве возможности разъяснить официальное отношение партии к поэту XIX в. По оценкам революционно настроенных футуристов, членов Пролеткульта и РАППа, наследие поэта устарело и не соответствовало духу времени. Еще в 1912 году В. В. Маяковский вместе с товарищами-футуристами выдвинул всем известное предложение «сбросить Пушкина … с парохода современности», а в 1918 году добавил: «Белогвардейца / найдете – и к стеке… А почему / не атакован Пушкин? / А прочие / генералы-классики?». В дополнение к столь громким заявлениям и манифестам велась более тихая и незаметная работа против влияния классиков в новом советском обществе: в течение 1920 годов под руководством Крупской в Наркомпросе из школьных и публичных библиотек изымались произведения Пушкина [302]. Но партийное руководство передумало, и уже в мае 1938 года прозвучали призывы, которым в конечном итоге суждено было вылиться в полномасштабную «реабилитацию» Пушкина и его включение в советский культурный канон в качестве «основателя русского литературного языка» [303]. Всесоюзный Пушкинский комитет во главе с Горьким был сформирован в декабре 1935, в него вошли пятьдесят видных деятелей, среди которых были партийные идеологи, литературные критики и другие представители творческой интеллигенции. Требуя популяризации «великого русского поэта», ЦИК дал Горькому и его коллегам почти десять месяцев на разработку мероприятий, которые увековечили бы память Пушкина [304].
