Михаил Антонов - Капитализму в России не бывать!
Такая позиция Бухарина помогала ему повышать свой авторитет в Коминтерне, она была по душе многим деятелям компартий Запада, заражённым, как и всё западное общество, многовековой русофобией. Думается, прав Ю.В.Емельянов, который писал в своей книге о Бухарине:
«Оценка Бухариным социалистического строительства в СССР как создания фатально отсталого варианта общественной формации, его постоянные заверения в подчинённости задач советского строительства целям мировой революции ставили советский народ во второсортное положение на мировой арене. Использование же ярлыка «национал-большевизма» должно было терроризировать тех, кто мог усомниться в правильности такой оценки положения Советского Союза. Внутри же СССР на второсортное положение должна была перейти большая часть населения страны, а использование ярлыка «великодержавный шовинизм» должно было терроризировать тех, кто мог сомневаться в справедливости «низкого положения» русского народа. Эта теоретическая установка довлела над умами партийцев и не могла не сказываться на идеологии и государственной политике. Не в этом ли корни той русофобии, которая десятилетиями тяготела над нашим народом и привела ко многим и тяжким бедам России?..
В своём стремлении совершить необходимые революционные преобразования руководители страны даже не пытались опереться на здоровые и живые традиции общества».
Бухарин внёс весьма весомый вклад в борьбу с проявлениями русского национального самосознания, всем памятны его «злые заметки» о творчестве нашего великого поэта Сергея Есенина и о провидческих стихах Александра Блока, которому критик не мог простить его евразийства.
Это касалось не только подхода к национальному вопросу. «Ориентация на интернациональные стандарты, восприятие России как безнадёжно отсталой страны, подлежащей исправлению, — продолжает Ю.В.Емельянов, — вели к нежеланию внимательно разглядывать свою страну…
В многочисленных выступлениях Сталина, Зиновьева, Троцкого тех лет есть немало рассуждений о «рабочем» и «крестьянине», «середняке» и «кулаке», но в чертах этих персонажей было невозможно отличить сталевара от токаря, донского казака от вологодского землепашца». Случайно подобранные «примеры из жизни» служили лишь в качестве иллюстраций к абстрактным теоретическим построениям.
Отчасти это объяснялось общей обстановкой в стране, жившей на положении осаждённой крепости: страна ждала агрессии извне и потому больше думала о том, что происходит за рубежом, чем о собственных проблемах. Но невнимание руководства страны к её реальным проблемам вело к тому, что оно пребывало в уверенности, что всё обстоит благополучно, и лишь когда гремел очередной гром, с запозданием начинало принимать лихорадочные меры для исправления положения. А это приводило к излишним жертвам, к бедам, обрушивавшимся часто на ни в чём не повинных людей.
Но тут уж ничего не поделаешь, Россия настолько велика и самобытна, что подыскать для неё достойного правителя — задача не из лёгких. И в царское время, когда вроде бы наследников престола готовили лучшие воспитатели и учителя, у нас после Ивана Грозного не было, кажется, ни одного правителя, адекватно понимавшего стоящие перед страной задачи. А уж после революции, в условиях «вакуума кадров», за дело управления Россией брались все, кому не лень. Прав Ю.В.Емельянов, утверждая, что «многие беды страны были совершены людьми, не подходившими ни по интеллектуальным, ни по моральным качествам для занимаемых должностей». Но когда люди с мест, например, Л.Б.Красин, выступая на высоких партийных форумах, требовали замены неспособных компетентными руководителями, «новые «жрецы» не захотели отдавать власть. Они искренне чувствовали себя незаменимыми во всех областях».
Хотя сказанное выше о «неполном служебном соответствии» относится ко всем членам большевистского руководства, всё же некоторые деятели старались учиться у жизни и меняли своё отношение к России. Как это ни покажется удивительным, но из всех тогдашних вождей в наибольшей мере почувствовал свою принадлежность к русской культуре грузин Сталин. У нас часто представляют дело так, будто Сталин был интернационалистом космополитического толка и лишь перед самой Великой Отечественной войной осознал необходимость поворота к русским традициям и ценностям. Это не так.
Ещё перед революцией, выступая на VI съезде партии, Сталин дал решительный отпор тем, кто считал, что Россия может пойти по пути строительства нового общества лишь вслед за более развитыми капиталистическими странами Запада. Он тогда твёрдо заявил: не исключено, что именно Россия покажет пример этим более развитым странам. А уже в 1930 году, вскоре после разгрома «правой» оппозиции, он прямо выступил против пропаганды, принижающей достоинство русского народа. Когда в печати появились несколько пасквилей Демьяна Бедного, Сталин ответил баснописцу письмом, в котором прямо говорилось:
«Весь мир признаёт теперь, что центр революционного движения переместился из Западной Европы в Росси… Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу и, прежде всего, русскому рабочему классу… Всё это вселяет (и не может не вселять) в сердца русских рабочих чувство революционной национальной гордости, способное двигать горами, творить чудеса. А Вы? Вместо того, чтобы осмыслить этот величайший в истории революции процесс… стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения, что «лень» и стремление «сидеть на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит — и русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими».
А Бухарин продолжал клеймить «рабское», «азиатское» прошлое России, обзывал её «нацией Обломовых». Когда Сталин подверг критике «школу Покровского» и настоял на перестройке преподавания истории в школе, на замене абстрактных схем смены общественно-экономических формаций описанием реальных событий и героев прошлого России, Бухарин этих перемен не принял. Он не желал участвовать в «неонационалистической реабилитации царизма».
На Бухарине, как на виднейшем идеологе партии на протяжении двенадцати послереволюционных лет, лежит немалая доля вины за падение уровня общественной морали в стране. В своих многочисленных выступлениях и печатных работах он, например, хвалил комсомольцев за то, что они разрушали старую мораль, но сетовал на то, что они не поставили новую мораль на место разрушенной. Но откуда же комсомольцы могли взять эту новую мораль, если к её выработке оказались не способны и идеологи партии?
Бухарин играл самую видную роль в развернувшейся тогда в стране кампании по борьбе с антисемитизмом. Сам он, в отличие от некоторых других руководителей партии, был по этой части вне подозрений (его первая жена Э.И.Гурвич, последняя — А.М.Ларина-Лурье). Столь же активно боролся он и с «религиозным дурманом», по части богоборчества он был даже круче Ленина.
Если свести подобные моменты воедино, то надо прямо сказать: Бухарин по самой своей сути был разрушителем. Его энергия сыграла положительную роль в сокрушении старого строя — царского режима и буржуазного Временного правительства. Но он оказался бессильным, когда нужно было созидать новое общество, создавать русскую советскую социалистическую цивилизацию.
Это было главной бедой Бухарина — и не только его, а почти всей прослойки «партийной гвардии» Ленина. И не удивительно, что он разделил её участь.
Бухарин был преимущественно экономистом, и многие его теоретические и политические ошибки проистекают из его экономизма, из представления, будто в основе всего в обществе лежит производство, производственные отношения. Российским марксистам тех лет казалось, что стоит национализировать предприятия, устранить капиталистов — и шагай прямой дорогой к социализму. Они даже Маркса-то как следует не прочитали. Ведь Маркс писал, что корни частной собственности — в разделении труда, а его кавалерийской атакой не ликвидируешь, для этого, может быть, только сейчас, с развитием информационных технологий, появляются необходимые условия. Но в действительности и Маркс до глубинных основ различных типов человеческих обществ — народов и цивилизаций — не дошёл. Не экономика представляет собой основу общественного устройства, а дух народа, который определяет и тип создаваемой этим народом экономики. В конечном счёте всё уходит в область религиозных представлений. Возможно, что-то в этом роде и приходило на ум Бухарину, когда он находился в тюрьме в ожидании суда и приговора. Похоже, он осознал недостаточность своих теоретических построений, потому что в своём последнем слове и в прошении о помиловании говорил о воцарившейся в его душе пустоте.
