Павел Назаренко - В гостях у Сталина. 14 лет в советских концлагерях
Медицинский персонал
Во всей больнице врачи были из отбывающих заключение. Главным врачом-начальником больницы и сестрами надзирательницами были вольные. Среди больничных врачей были знаменитости, хирург Флоринский и глазной врач, ученик знаменитого одесского ученого Филатова, и много других. Были и недобросовестные и неучи практиканты, которые выдавали себя за врачей. После сделанных операции последними, больные делались полными инвалидами на всю жизнь или отправляли оперируемого на тот свет. Иногда эти практиканты в утробе оперируемого забывали хирургические инструменты, куски бинтов и пр. а когда у сольного начиналось осложнение, только тогда вспоминали о недостающих пинцетах, ножницах и марле.
В городке находились бараки для выздоравливающих больных, число которых доходило до тысячи и больше. Из этого числа было 200–300 психически больных. Последние были размещены в двух бараках, были случаи, когда во время приступа психически больные не только избивали друг друга, но и убивали, были и такие, которых совершенно изолировали от других. Таких было около 30 человек.
Сама больница из себя представляла городок, довольно вместительный и расположенный на склоне большой возвышенности, за заборами городка был виден таежник, окружающий городок с севера и запала, а с юга — глубокий ров, за которым находилось громадное кладбище. На восточной стороне была видна большая живописная равнина, по которой протекала извилистая река и проходила железная дорога. Группы, вечно зеленеющих деревьев, разбросанные всюду живописно выделялись к привлекали взгляды несчастных и забытых узников.
Надежды воскресают
Июнь месяц. Проносятся упорные слухи, что будет активировка (комиссия по освобождению). Вся больница встревожилась, как потревоженный муравейник. Сначала зашептали, а потом начали говорить все громче и громче об этой приятной новости. У каждого вспыхнула искорка уже пропавшей надежды на освобождение и каждый из заключенных к этой новости относился с некоторым недоверием и истолковывал ее так же как в свое время — смерть Сталина, беря во внимание свои лагерные дела.
В конце июня, действительно, прибыла медицинская комиссия и началась активировка, вернее, подготовка к таковой. Эта неожиданная новость стоила многим очень дорого. Некоторых разбил паралич, а у некоторых, слабосердечных, от радости получился смертельный сердечный припадок. Врачебная комиссия работала целый июль и качало августа, а в августе начала работать и другая комиссия-пересуд. Судебная комиссия пересматривала наши дела и чуть ли но всем, прошедшим медицинскую комиссию сроки наказания были сняты.
Активированных, как инвалидов, больничное начальство решило передать на иждивение родным или родственникам. Были посланы запросы. На запросы получались положительные и отрицательные ответы, в следствии этого несколько человек умерло от сердечных ударов.
Таких смертных случаев было около двадцати в нашей больнице.
17-го августа было пересмотрено и мое дело. Следственная комиссия вынесла свое решение о моем освобождении. Нескольким заключенным было отказано в освобождении, как лицам активно участвовавшим с фашистами в борьбе против своей родины, как изменникам.
Желтуха. От гипертонии меня почти вылечили. В глазах наждачный песок зарос и меня, как вылеченного, выписывают из больницы и направляют в бригаду выздоравливающих, где вменили мне в обязанность уход за кроликами, что я и выполнял три дня.
На четвертый день на моих глазах показались признаки желтухи с повышенной температурой. Больных с признаками желтухи сразу же отправляли в отдельный барак, где они вылечивались или умирали. Барак желтушников, как заразных, находился отдельно от остальных, чтобы зараза не распространялась на других здоровых лагерников. Вблизи нашего барака находился, с восточной стороны, барак с психически больными. Оттуда всегда были слышны дикие крики, ругань, плач и пение несчастных душевно-больных.
На юг и запад находилось большое огромное поле, засаженное помидорами, картофелем и редиской, а с северной стороны — грядки с цветами, от которых распространялся приятный аромат. За десять лет пребывания в лагерях я нажил сильный ревматизм в плечах, который не давал мне ночью уснуть. Больничное лечение мне не помогло избавиться от ревматизма. Когда я подошел к цветам и увидел пчел, то у меня появилась уверенность, что пчелки меня спасут от назойливого ревматизма. Поймал три пчелки, пустил их на одно плечо и заставил их ужалить меня. Другие три пчелки пустил на другое плечо и проделал то же самое. Эту операцию я повторил через неделю. От моего ревматизма и след простыл. Пчелки труженицы меня спасли, но сами погибли.
Желтуха моя с каждым днем усиливалась. Кожа приобрела желтый цвет. Белели только зубы. Аппетит я потерял и несколько дней ничего но ел. Ослабел страшно. Через четыре недели, моя желтуха начала постепенно уменьшаться а кожа приобретать нормальный цвет.
В палате нас осталось 14 человек. Мне, как более крепкому, приходилось ночами дежурить. В соседней комнате лежал один эстонец тяжело больной желтухой. У него начался кризис и я должен был дежурить у его кровати целую ночь. Августовская ночь тихая, теплая и только изредка слышны выкрики из барака умалишенных.
Воздух наполнен ароматом ночных фиалок. Потоками вливается в грудь, вызывая приятные воспоминания о далеком прошлом, о молодости и о станице Каменской с ее ароматами цветов, о несуженой невесте, которую не только не пришлось увидеть, благодаря революции, но даже не пришлось больше и услыхать где она, что с ней, жива ли, или давно уже умерла.
Громкие стоны больного эстонца прерывают мои приятные воспоминания. Открываю двери в комнату больного. Его стоны начали переходить в бред. Зовет он мать и каких то женщин, называя их имена, ведет разговор с матерью и еще с кем то, с женой или невестой. Говорит он по эстонски, о чем то просит, но я, к сожалению, не могу понять. Жаль мне его было, но помочь ему я не мог.
Я слушал и думал, что ему не видать больше ни его родных, ни знакомых, и не видать ему и родной Прибалтики.
Оставляю больного и бегу к доктору, который находится в центре городка. Нахожу и сообщаю ему о критическом положении больного. Доктор сражу же пришел и осмотрел больного. «Ну как, доктор, с больным? «Плохо» — говорит доктор. У него нечистая кровь и он не выдержит этого приступа.» Через пол часа он умер. Оставил свои кости в далекой Сибири.
Слепой. Временные обитатели больницы по своим болезням очень разнообразны. В свободное время т. е. во время прогулок — в свободный час, выхожу подышать свежим воздухом. Солнышко приятно греет. Больные приютившись на заваленках бараков — в тени, сидят группами и проводят время в разговорах. Делятся своими впечатлениями переживаемого, вспоминают прошлое о своих семьях, и говорят о своем неизвестном будущем. В сторонке сидит один больной, слушает и немигающими глазами куда то смотрит, не принимая участия а разговорах. Он мне почему то показался странным, но я все же подошел к нему.
Как правило, при новом знакомстве полагается смотреть в глаза. Посмотрел я ему в глаза. Глаза его, как будто покрыты туманом и безжизненны. Вступаю с ним в разговор. Оказывается он — нацмен-башкир. Работал на рудниках золота на Колыме. Работать ему приходилось при очень сильных морозах и от этих сильных морозов пострадали его глаза — обморозились. Привезли его в больницу с тем, чтобы вернуть ему зрение. Зрения ему не вернули. Остался слепым.
Иду дальше на звук песни, которая неслась из за барака. Приятные вибрации бархатного баритона заставили меня вслушаться в знакомую арию из оперы «Запорожец за Дунаем.» Последние слова арии «лишь смерть одна разлучит нас» долго звучали в воздухе и заставили всех больных прекратить разговоры.
С большим удовольствием слушал я пение. Мужчина лет 28, красиво сложен и с красивым лицом сидит один и направил свои взоры к небу. Осторожно подошел: к нему, чтобы не нарушить его тяжелых и горестных дум. Смотрю в глаза. Они безжизненны и устремлены к небу. Что он хотел там видеть, там далеко за чертой, отделяющей земное, куда стремились его мысли, не к семье ли?
Неужели он еще верит, что только смерть его разлучит с его любимой? А кому он теперь нужен, слепой? Работа в шахтах лишила его зрения.
Во второй половине августа я освобождаюсь от желтухи а в конце августа начали нас — активированных отправлять за 90 километров в направлении Братска, в один из освободившихся лагерей, среди густой тайги в семи килм. от железной дороги.
В свободном лагере
На станции нас выгрузили и походным порядком отправили дорогой, которая напоминала большой туннель. Гигантские сосны ветками склонялись над нами, протянув свои роскошные ветки, сплетаясь с потусторонними такими же громадинами, скрывая небо от проходящего путника. Прохладой, как из погреба, тянет от корней, распространяя запах прелых игл. Кое где грузди разгорнув своими белыми шляпами сухие иглы, смотрят на проходящих непрошенных гостей.
