Борис Кагарлицкий - Восстание среднего класса
Неспособность официальных идеологов проанализировать реальные причины болезни и предложить эффективные лекарства легко объяснима: система не может признать, что сама же является главным источником проблемы. По мере того как обнищание охватывает все большую массу людей, растет и социальная база для любых форм экстремизма. Идеологически протест оформляется в виде всевозможных версий фундаментализма. Это не только последователи политического ислама, убежденные, что с помощью Интернета и террористического самопожертвования можно вернуть мир в идеальное состояние, в котором он находился где-то между VII и IX веками нашей эры. Фундаменталисты – это все те, кто, протестуя против несправедливостей нового порядка, ищет интеллектуальное, политическое и моральное спасение в воспоминаниях о «золотом веке» – «чистого ислама», «национального величия», «коммунистического порядка». Этот «золотой век» не имеет ничего общего с реальностью истории. Это не более чем утопия, обращенная в прошлое.
На первых порах подобные движения казались идеологам системы скорее забавными. Глянцевые журналы с удовольствием публиковали снимки обезумевших старушек, выходивших на московские улицы с портретами Сталина, и рассказывали ужасы про злодеев-мусульман, пытающихся одеть женщин в чадру. Подобные образы призваны были как раз консолидировать систему, наглядно показав тупиковость протеста. Разумные и прогрессивные люди, даже если у них и оставались сомнения, должны были все же признать преимущества либеральной западной цивилизации.
Однако идеологии фундаментализма становятся опасны. Чем дальше они от реальности, тем больше их мобилизующая сила. Движения, основанные на подобных идеях, никогда не создадут нового общества. Более того, они никогда не победят, если под победой понимать не захват правительственных зданий, а осуществление в жизни сколько-нибудь последовательного социального проекта. Именно поэтому, кстати, правящие элиты Запада, несмотря на яростную антизападную риторику подобных движений в мусульманском мире, долгое время видели в них «меньшее зло» по сравнению с левыми и традиционными «национально-освободительными движениями». Истории о том, как западные разведки в годы «холодной войны» вкладывали деньги в организации радикальных исламистов (от «Братьев мусульман» и «Хамас» до Усамы бен Ладена), уже не раз опубликованы и практически не оспариваются.
Чего недооценили стратеги Запада, так это разрушительного потенциала подобных движений. Да, построить новый мир они совершенно не в состоянии, но разрушить старый (или, по крайней мере, серьезно осложнить его существование) они способны. Хуже того, именно триумфальное шествие неолиберализма, американизация, сопровождающаяся культурным и материальным обнищанием большинства населения «периферии», создают беспрецедентные возможности для роста нового фундаментализма.
Проблема фундаменталистского протеста в том, что он удивительным образом соединяет в себе демократическое и тоталитарное начала, прогрессивные и реакционные идеи, надежду на социальную справедливость и слепое подчинение «избранной» элите, мечту о свободе и готовность к самому безнадежному холопству.
Подобный протест сопровождал капитализм на всем протяжении его истории. Маркс придумал для него множество издевательских названий – от «казарменного коммунизма» до «феодального социализма». Но на протяжении большей части XX века рабочее движение было настолько сильно, что именно оно оказывалось в центре любого протеста. Фундаменталистское неприятие капитализма, попадая в мощную орбиту политического притяжения левых сил, как бы расщеплялось, разлагалось на составные части. Одни его представители усваивали идеи левых, переосмысливали свой протест в духе «передовой идеологии», другие выступали в качестве сторонников откровенной реакции, для которых именно борьба с левыми становилась важнейшей задачей.
Лишь в 1920-е годы перепуганная мелкая буржуазия смогла консолидироваться вокруг фундаменталистской программы. Причем программа эта оказалась последовательно враждебной левому движению. Итогом была победа фашизма в Италии и Германии.
После краха фашизма левые партии по всему миру оказались еще более притягательными. Однако неолиберальная контрреформация изменила правила игры. Левые силы пришли в упадок, рабочее движение терпело одну неудачу за другой, любые идеи, связанные с социалистическими преобразованиями, оказались скомпрометированы. В итоге фундаменталистский протест снова стал привлекательной альтернативой. Тем более что теперь этот протест мог проявить себя во множестве разных форм – от банд скинхедов в Западной Европе до ваххабитского ислама в Центральной Азии. Точно так же разнообразным оказался и социально-идеологический «замес» подобных движений. Они сами по себе образовали целый политический спектр: от откровенно реакционных, фашистских, погромных групп до ностальгически-коммунистических, использующих левую риторику, а порой открытых для диалога с демократическими силами.
К счастью, бунт маргиналов, принявший вид фундаменталистского протеста, оказался не единственной формой сопротивления. К концу 90-х вновь материализуется пресловутый «призрак коммунизма». Причем происходит это преимущественно на периферии.
На протяжении трех десятилетий западные корпорации систематически смещали промышленное производство все дальше на юг, отодвигая его от жизненных центров системы. Результатом оказалось появление многомиллионного рабочего класса в «новых индустриальных странах».
В Юго-Восточной Азии, Бразилии и Южной Африке возник пролетариат, вполне соответствующий марксистской теории XIX века. Как и всякий молодой класс, он постепенно осознавал свои возможности, организуясь и выдвигая все более радикальные требования.
Профсоюзы в Южной Корее или Южной Африке молоды и похожи на европейские рабочие организации начала XX века. Это, кстати, не значит, что они непременно являются революционными. Но для них даже реформизм невозможен без повседневной борьбы, солидарности и самоорганизации. Классовая борьба остается повседневным опытом, через который происходит социализация рабочего.
По сравнению с Западной Европой это вроде бы «повторение пройденного». Но если в одну реку удается войти дважды, значит, это не совсем та же река. Потребовалось несколько поколений, чтобы европейская буржуазия ценой социальных уступок и компромиссов смогла «приручить» рабочее движение. Теперь же на горизонте появилась новая многомиллионная масса, у которой просто нет иного выбора, кроме решительной борьбы за свои права. Хуже того, система на сей раз не располагала ресурсами и стратегией, чтобы обеспечить аналогичное «приручение». На протяжении XX века западный капитал использовал эксплуатацию «отсталых» стран, чтобы решать социальные проблемы в «передовых». Но как быть, когда те же проблемы возникли на «периферии»?
Стратегия параллельной индустриализации «третьего мира» и деиндустриализации Запада должна была сократить издержки на «приручение» традиционного пролетариата. Возвращение к политике «социального компромисса» в новых условиях требовало как раз увеличения издержек, причем в немыслимых ранее масштабах. К тому же западный рабочий, о котором правящие элиты уже почти готовы были удовлетворенно забыть, вновь напомнил о себе. Говорят, что побежденные армии хорошо учатся. Поражения 1980-х и 1990-х годов создали ситуацию, когда рабочее движение Запада начало испытывать острую потребность в новых идеях и организационных формах. Оно должно было радикализироваться или окончательно выродиться. Косная профсоюзная бюрократия стремилась жить по старым правилам, как будто не было поражений предыдущих 20 лет. Но рабочие требовали перемен.
Неолиберальный проект подрывал условия собственной реализации. Заплывшую жиром профсоюзную бюрократию потребительского общества было легко победить. Между тем многолетние неудачи рабочего движения подрывали социальную базу традиционной профсоюзной и политической верхушки, создавая потребность в появлении новых лидеров. Препятствием для этого была лишь деморализация рабочих. Опыт показывал, что сделать все равно ничего нельзя, любая борьба заканчивается унизительным поражением. Однако достаточно было нескольких побед, чтобы массовое сознание начало меняться. Во Франции таким переломным моментом стала забастовка общественных служащих в декабре 1995 года. В Италии таким же потрясением оказалась всеобщая забастовка против правительства Сильвио Берлускони весной 2002 года. Именно тогда Фаусто Бертинотти заявил, что «одиночество рабочего» подошло к концу. В России, где рабочие испытывали унижение и депрессию на протяжении 90-х годов, первым симптомом перемен стала «рельсовая война» летом 1998 года, когда шахтеры неожиданно обнаружили, что задолженность по заработной плате вполне можно получить, если перекрыть движение транспорта.
