Алексей Кожевников - Русский патриотизм и советский социализм
Иное отношение к идее национального патриотизма (даже в его революционной интерпретации) было у большинства руководителей партии и ее идеологических работников. Опираясь на собственное понимание марксистского учения, зачастую узкоклассовое и политически ангажированное, они полагали, что дальнейшее и ускоренное развитие мировой революции является необходимым условием для построения планетарного коммунистического общества, в котором все национальные различия, а также национальные культуры должны будут исчезнуть как пережитки «буржуазного прошлого».
Соответственно, русский патриотизм – основополагающая идеологическая компонента духовной и этнокультурной жизни ведущего народа России, – рассматривался ревнителями чистоты марксистского учения как явление «контрреволюционное» и «шовинистическое», препятствующее классовому единству международной армии пролетариата. При этом русский патриотизм зачастую отождествлялся с национализмом. Само понятие «Великая Россия» прочно ассоциировалось с бывшей самодержавной властью, идеологией белогвардейцев и черносотенцев. Русская патриотическая идея, к которой в годы Гражданской войны обратились В. И. Ленин и некоторые представители партийного и военного руководства, в последующее десятилетие будет подвергнута уничтожающей критике со стороны приверженцев пролетарского интернационализма в его радикальной, космополитической форме. Вместе с тем, несмотря на явное расхождение с положениями марксизма в его ортодоксальной интерпретации и господствующей идеологией, патриотическая идея овладевала все более широкими массами русского населения. Это явление было вызвано не только победой в войне, но имело более глубокие исторические корни. По мнению М. С. Агурского, «с течением времени красный патриотизм стихийно подвергается дальнейшему влиянию национальной среды, … незаметно черпая свое вдохновение в тех идеях противопоставления России бездушной западной цивилизации, основанной на капитализме, которые давно возникли в русском обществе»[224].
Все более отчетливо проявлялась и централистская тенденция в советских республиках и среди народов бывшей Российской империи. Большевистский лозунг «самоопределения вплоть до отделения» парадоксальным образом послужил в годы Гражданской войны росту патриотических настроений среди инородцев и стремлению к объединению с РСФСР. Сепаратизм, охвативший в 1917–1918 гг. окраины бывшей Империи и возглавляемый региональными националистами и местной интеллигенцией, в конечном счете показал, что обретение национальной «независимости» возможно лишь при помощи иностранного военного и финансового вмешательства. По мнению исследователей, сторонники отделения от государственного центра, «чья гордость восставала против зависимости от Петрограда или Москвы, оказались сателлитами и наемниками или Германии, или союзников, или соответственно и тех и других»[225].
Декларируемый лидерами белого движения принцип «единой и неделимой России» также не мог привлечь большинства представителей национальных меньшинств (давала о себе знать память о «русификаторской» политике царизма). Победы же Красной Армии, в большинстве состоящей из великороссов, поднимали авторитет Советской России среди трудящихся других национальностей. Координирующая роль РКП(б) по отношению к республиканским компартиям также служила основой политической и территориальной централизации. Таким образом, ленинская стратегия, направленная на постепенное собирание наций России в новое государственное образование через исторически неизбежный этап их «размежевания», полностью себя оправдала. Уже после образования СССР XII съезд РКП(б) (апрель 1923 г.) окончательно утвердит курс на политическую централизацию в своем тезисе о диктатуре партии. Следствием этого стало создание общесоюзной сверхцентрализованной Коммунистической партии, действовавшей вне рамок закрепленной Конституцией федеративной государственной структуры и игнорировавшей любую автономию[226].
Единое многонациональное государство, но уже в своем новом, советском варианте, скрепленное и контролируемое жесткой партийной структурой, было восстановлено большевиками – за четырехлетний срок после распада Российской империи, в условиях войны, экономической разрухи, классовой и национальной междоусобицы. Нельзя не согласиться с оценкой результатов большевистской политики по сплочению воедино бывших территорий России, данной историком Э. Карром: «К концу 1918 г. Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика располагалась примерно в тех же границах, что и средневековая Московия до завоеваний Ивана Грозного, и немногие – пожалуй, даже среди самих большевиков немногие – верили, что режим уцелеет. Тем не менее всего четыре года спустя разные части бывшей царской империи, за небольшим исключением, были снова объединены в Союз Советских Социалистических Республик, и оказалось, что по силе сплоченности новый союз по крайней мере не уступает исчезнувшей царской империи. Это свершение, которого никто не мог предвидеть в мрачные дни 1918 или 1919 г., представляет собой выдающийся результат созидательной государственной деятельности Ленина»[227]. Однако созданное государство качественно отличалось от своих исторических предшественников – по социальному строю, административно-территориальному устройству, идеологии и политическому предназначению. Русскому народу в этом государстве в 1920-е гг. отводилась объединяющая культурно-политическая и экономическая роль по отношению к бывшим «угнетенным» национальностям. При этом государствообразующий народ не имел статуса ведущего этноса в СССР.
В процессе политического и экономического объединения республик вокруг российского центра постепенно отпадал и принцип «самоопределения наций», необходимый в период революционного завоевания власти и ее удержания, но утративший свою силу с началом создания единого многонационального государства – федеративного по юридическому статусу, но централистского по своей политической сути. Декларируемый лозунг сохранялся, но не мог быть реализован в условиях единого союзного государства с однопартийной политической системой. При этом ленинская позиция по данному вопросу претерпела за несколько лет существенное изменение. Так, на апрельской партийной конференции 1917 г. лидер РСДРП(б) прямо заявлял о терпимом отношении большевиков к нарастающим сепаратистским тенденциям в стране: «Мы к сепаратистскому движению равнодушны, нейтральны. Если Финляндия, если Польша, Украина отделятся от России, в этом ничего худого нет. Что тут худого? Кто это скажет, тот шовинист»[228]. Осуществление революционного переворота в стране предполагало признание неизбежности и даже прогрессивности усиливающихся центробежных явлений и местного национализма. В сложившихся политических условиях Россия уже не могла существовать как единое государство, его распад начался еще до прихода большевиков к власти. Этим и объяснялись подобные высказывания Ленина.
Однако, с созданием Советского государства, по мере укрепления политических и экономических связей РСФСР с другими советскими республиками вождь большевистской партии пересматривает свою прежнюю позицию по вопросу о национальном самоопределении. Возможность отказа от программного положения о праве наций на самоопределение была обозначена еще в марте 1919 г на VIII съезде РКП(б). Полемизируя с Н. И. Бухариным, предлагавшим изъять это положение из программы партии, В. И. Ленин заметил: «Тов. Бухарин говорит: “Зачем нам право наций на самоопределение!”. Я должен повторить то, что возражал ему, когда он в 1917 году летом предлагал откинуть программу-минимум и оставить только программу-максимум. Я тогда ответил: “Не хвались, едучи на рать, а хвались, едучи с рати”. Когда мы завоюем власть, да немного подождем, тогда мы это сделаем. Мы власть завоевали, немножечко подождали, теперь я согласен это сделать»[229] (т. е. отказаться от политической линии на «самоопределение наций» – А. К.). Характеризуя наметившийся поворот в национальной и геополитической стратегии большевиков, Э. Карр подчеркивал: «”Право на отделение” – фраза, однажды сказанная Лениным, – постепенно заменялась “правом на объединение”. Было в принципе немыслимо, чтобы какая-либо социалистическая нация пожелала отделиться от социалистического содружества наций; было практически немыслимо к концу 1920 г., чтобы кто-либо, не будучи непримиримым врагом советского строя, захотел порвать с таким единством, которое было уже достигнуто»[230]. Однако сторонники создания социалистического интернационального государства обозначали и реальную «угрозу» единству советских наций. Она, по их мнению, прежде всего исходила от «великорусских шовинистов».
