Пирс Рид - Дочь профессора
— Боюсь, что они все до единого хотели добраться до вас, — сказал Боннефуа, сидя рядом с шофером и обернувшись к остальным.
— Ну и что ж, — сказал Генри. — В этом и есть смысл конгресса — встретиться со своими коллегами.
— Да, но это были как раз наименее интересные. Нам нужно будет сколотить несколько небольших групп — с Эрзенбергом, например, и с Хиндли. Потом еще этот швед Хальбестром. Вы знакомы с ним? Он будет завтра на вашем докладе.
Вечером Генри повез Луизу в Комеди Франсез на «Мещанина во дворянстве». Луиза почти не разбирала слов, но так как на сцене были еще и танцы под музыку Люлли, это помогло ей проявлять интерес к происходящему на протяжении всего спектакля. Генри ласково обнял ее за плечи и понимающе улыбнулся.
На следующее утро они снова позавтракали вместе. На этот раз Луиза отменила шоколад и пила, как и отец, кофе. Потом она осталась в вестибюле ждать Шарлотту Боннефуа, которая должна была повести ее по магазинам, а Генри поднялся к себе в номер еще раз перелистать свой доклад.
Пока они гуляли по «Галери Лафайет», у Луизы стало портиться настроение: мадам Боннефуа держала себя с ней подчеркнуто сдержанно — несколько ничего не значащих вопросов, и все. Никаких комплиментов.
— Ваша мама отдыхает сейчас на каком-то морском курорте?
— Да. Она поехала с Лаурой в Виньярд. Они не захотели ехать сюда.
— А вы потом присоединитесь к ним?
— Нет, мы собираемся сначала поехать в Африку.
Папе хочется побывать в Эфиопии, он никогда еще там не был.
— Что ж, это изумительная возможность для вас, не так ли?
— Да, пожалуй.
— Вы счастливая девушка.
— Да.
Они пересмотрели несколько платьев. Генри дал Луизе сто долларов, чтобы она могла себе что-нибудь купить, и предполагалось, что элегантная Шарлотта Боннефуа поможет ей сделать выбор, однако у Шарлотты эта миссия, по-видимому, не вызывала энтузиазма.
— Довольно мило, как вам кажется? — заметила она по поводу пяти-шести платьев. А когда Луиза увидела джемпер, который ей понравился, Шарлотта сказала:
— Шерсть надо покупать в Лондоне. Бессмысленно тратить на это деньги здесь.
Когда Луиза остановила в конце концов свой выбор на простом лиловом платьице, Шарлотта пожала плечами и торопливо и довольно резко сказала продавщице, чтобы она поскорее завернула покупку.
— У вашей мамы много друзей? — спросила она Луизу. — В Виньярде?
— О да, — сказала Луиза. — Уйма.
— Какого круга люди? Из Гарварда?
— Кажется, есть и из Гарварда, но большинство из Вашингтона и Нью-Йорка. Такие, как Лафлины, например.
— А сенатор Лафлин самый близкий ее друг?
— Да. Пожалуй. Понимаете, папа и Джин тоже дружат, но у них не так много общего, а вот Билл и мама —
их водой не разольешь.
Шарлотта кивнула.
— Не хотите купить немного linge?
— Что купить?
Шарлотта пояснила жестом и добавила:
— Белье,
— О! Я право не знаю. У меня, конечно, есть с собой кое-что, но, пожалуй, еще немножко не помешает.
— Montrez-nous des jolies chemises et des choses commeça[15],—сказала мадам Боннефуа продавщице, и перед ними разложили тончайшие комбинации и еще более интимные принадлежности дамского туалета из шелка и кружев.
Луиза была пленена. Она стояла, осторожно трогая пальцем шелк.
— Какая прелесть, верно? — сказала она Шарлотте.
— Выберите, что вам больше по вкусу.
Луиза начала перебирать изысканные, вышитые комбинации.
— Как-то даже глупо носить такие красивые вещи под платьем, ведь никто их не видит.
— Увидят, и довольно скоро, — коротко рассмеявшись, сказала Шарлотта Боннефуа.
Луиза не вполне поняла это оброненное вскользь замечание, но, по-видимому, скрытый в нем смысл все же как-то дошел до ее сознания, потому что у нее вдруг сдавило грудь от какого-то непонятного чувства, более острого, чем замешательство. Ничего не ответив, она отодвинула от себя груду белья, лежавшего на прилавке.
6
Луиза знала кое-что о Франклине Делано Рузвельте из школьных учебников, и доклад отца был бы ей понятен, будь она в состоянии сосредоточить на нем внимание, но ее глаза были прикованы к слушателям, она изучала их лица, наблюдала за их реакцией и почти не глядела на отца и не слышала, что он говорит.
Теперь зал был полон. Многие из присутствующих не понимали по-английски, но на этот случай были размножены тезисы доклада на французском, немецком и испанском языках, а изысканную манеру американского профессора не мог не оценить даже глухой.
Сущность доклада сводилась к осторожному, умеренному восхвалению Нового курса и его кормчего — Рузвельта, а также к опровержению работ профессора Колумбийского университета Хофштадтера и некоторых других теоретиков, утверждавших, что либеральные и прогрессивные мероприятия покойного президента носили чисто случайный характер. Для делегатов не явилось неожиданностью, что Генри Ратлидж ратует за прагматический подход к разрешению социальных проблем, ибо это вполне соответствовало направлению всех его прочих трудов. Теоретики, утверждал он, неизбежно тяготеют к догматизму, а догматики стремятся подгонять людей под свой догматический шаблон, и когда они начинают вырезать из тела общества якобы обнаруженные ими злокачественные опухоли, то эта их так называемая хирургия превращается в обыкновенную резню, как на бойне. Президент, заявил профессор Ратлидж, должен быть судьей, а не адвокатом, должен уметь взвешивать все за и против, по мере того как ему открываются факты. На этом зиждилась средневековая идея взаимодействия короля и парламента, и в основе своей она не потеряла ценности и в наши дни.
Большинство европейцев, присутствовавших на конгрессе, мало интересовала репутация Рузвельта и его далекие от них заботы, но они усмотрели в этом докладе — или в соответствующем конспекте его — своего рода приговор коммунизму, а ведь именно этого они и ждали; некоторые даже вычитали между строк критику действий де Голля и ответили на нее одобрительными кивками, восклицаниями (под дирижерскую палочку Боннефуа) и громкими аплодисментами после заключительной фразы доклада.
Луиза сияла улыбкой, радуясь успеху отца. Боннефуа сказал, наклоняясь к ней: — Блистательно!
И она вся вспыхнула от гордости, словно это не ее отец, а она сама сделала такой прекрасный доклад. Когда же они поднялись с кресел, Боннефуа снова наклонился и прошептал ей на ухо:
— Сегодня вечером я приготовил для вас сюрприз.
Они восьмером — три супружеские пары: Боннефуа, Хальбестромы, Хиндли и, разумеется, профессор с его очаровательной дочерью — отправились обедать в «Лаперуз». Луиза догадывалась, что после доклада будет какое-то торжество, и поэтому надела свое новое платье, купленное в «Галери Лафайет» и новый шелковый гарнитур. Она даже слегка подвела глаза и чуть-чуть подкрасила губы.
За столом среди взрослых она держалась совсем по-взрослому. Сидела прямо и так непринужденно поддерживала разговор, что англичанка, миссис Хиндли, говорившая преимущественно почти со всеми снисходительно и свысока, наклонившись над столом, спросила Луизу, правда ли, что ей только шестнадцать лет.
— Не совсем, мне уже почти семнадцать, — сказала Луиза.
— О моя дорогая, — сказала миссис Хиндли, — рядом с вами наша дочка Салли выглядела бы просто умственно отсталой.
— Возможно, это от воспитания в пансионе, — стараясь быть любезной, сказала Луиза, считавшая, что все английские девочки воспитываются в пансионах.
— О моя дорогая, нет, при жалованье Элберта пансион нам не по карману. Она ходит в школу.
Луиза покраснела и отхлебнула вина.
— И она не одевается, — продолжала миссис Хиндли, внимательно оглядывая Луизу. — И только и делает, что слушает этих ужасных певцов. Кстати, как они вам нравятся? Эти… эти, ну, как их там? — Она повернулась к мужу.
— Битлзы, — сказал профессор Хиндли.
— Да, да, правильно. Битлзы.
— Признаться, я когда-то тоже… — начала было Луиза.
— Она и сейчас, будьте спокойны, — донесся голос Генри с другого конца стола.
Улыбка Луизы погасла, брови сошлись, но она тут же овладела собой и, опустив глаза, пробормотала:
— Да, случается… изредка.
— А почему бы нет? — сказал Ив Боннефуа и широко раскинул руки, как бы демонстрируя широту своих взглядов. — Шарлотта, например, слушает Шарля Азнавура, не правда ли, моя дорогая, а ведь ей уже немножко больше шестнадцати.
Шарлотта не сумела проявить такой выдержки, как Луиза.
— Mieux que toi dans le bain[16],—сказала она без тени улыбки. Но все рассмеялись и продолжали есть лангуста.
Когда перешли к сбитым сливкам с шоколадом, глазированным фруктам и шестой бутылке бургонского, Ив Боннефуа начал скорбеть по поводу антиамериканской политики голлистов.
