Генри Адамс - Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия
„Гарри знает об этом. Гарри уважает твою позицию. Давление переходит в толчок — и на этот раз ты выступаешь за Уэнделла. Собственно, поэтому, Фрэнк, мы и не давим. Говоря с Гарри или со мной — ты говоришь с судьей при закрытых дверях. Непосредственно“.
„Непосредственно с судьей, — повторил Фрэнк Тавагата. — Все же я ничем не могу вам помочь“.
„Разумеется, не можешь. Просто скажи пару слов“.
„Я их только что сказал“.
Инез наблюдала за Билли Диллоном. Она устала. Она не ела с того времени, как накануне позавтракала в Амагансетте. Она не знала, чего хочет Билли Диллон от Фрэнка Тавагата, но знала, что он это получит. Она видела это по легкой напряженности его плеч — знак полной сконцентрированности, с которой он полностью отдавался достижению того, чего хотел.
„Уэнделла очень любили, — сказал Билли Диллон. — В местной японской общине. Я это знаю“.
„Очень любили“.
„Очень респектабельная семья. Семья Омура. В этих краях их очень уважают“.
„Очень уважают“.
„В общем так же, как и Кристианов. Какая ирония. — Билли Диллон посмотрел в окно. — Один из Омура даже связан с Дуайтом Кристианом, не так ли? Через Уэнделла. Какие-то деловые отношения. Сбыт товаров или еще что-то?“
Фрэнк Тавагата ответил не сразу.
Билли Диллон продолжал смотреть в окно.
„Я бы не стал называть это сбытом товаров“, — сказал наконец Фрэнк Тавагата.
„Конечно, ты не стал бы, Фрэнк. И я не стал бы“.
Наступила тишина.
„Твоя жена, кажется, Омура? — спросил Билли Диллон. — Или я ошибаюсь?“
„Нет“, — сказал Фрэнк после небольшой паузы.
„Твоя жена — не Омура?“
„Я имел в виду — нет, ты не ошибся“.
Билли Диллон улыбнулся.
„Таким образом, наверняка создалась бы конфликтная ситуация, — сказал Фрэнк Тавагата, — если вы просите меня работать на защиту“.
„Мы не говорим о „защите“, Фрэнк. Мы говорим о деле, которое вообще не должно дойти до суда“.
„Понимаю“.
„Мы говорим о больном человеке. Которому нужно помочь. — Билли Диллон посмотрел на Инез. — Которому необходимо лечение. И который его получит“.
„Да, понимаю“, — сказал Фрэнк Тавагата.
„Послушай, Фрэнк. Все, чего мы от тебя хотим, — твоего толкования, разъяснения ситуации, твоего расклада: чего следует ожидать. Ты знаешь общину. Ты знаешь окружную прокуратуру“.
Фрэнк Тавагата ничего не ответил.
„Я не склонен думать, что найдется кто-нибудь столь близорукий, кто решил бы строить свою карьеру, разыгрывая эту карту через телевидение, но я не знаю вашей прокуратуры. Единственное, что мне известно, что какой-то парень работает в опасной зоне. Парень думает, что сможет составить себе имя на судебном процессе, поставив Кристианов в трудное положение…“
Фрэнк Тавагата молчал.
„Поставив в трудное положение Гарри. Потому что — надо смотреть правде в глаза — подбираются-то к Гарри“.
„Я бы сказал — „подбирались“ к Гарри“.
„Позволь мне выбирать слова“.
„Гарри ведь один раз уже „сделали“, не так ли? В 1972-м?“
„Ну что ж, мой черед стрелять, Фрэнк. Ты это заслужил. Значит, один из кузенов Уэнделла, так? Эта сделка с Дуайтом Кристианом“.
Фрэнк Тавагата взял со стола серебряную ручку и сжал ее между большим и указательным пальцами.
Инез наблюдала за плечами Билли Диллона. „Рыцарь-убийца, — так Гарри всегда называл Билли Диллона, — посвященный в рыцари ударом меча по плечу“.
Билли Диллон едва уловимо наклонился. Вперед.
Инез вдруг пришло в голову, что сам Гарри никогда не был крестоносцем, потому что не умел достаточно собраться. Какая-то часть его внимания всегда оставалась сосредоточенной на самом себе. Политик. Так сказал Джек Ловетт в Панкэке. Радиоактер.
„По-моему, что-то промелькнуло в „Бизнес уик“? — спросил Билли Диллон. — Совсем недавно. Что-то о контейнерных перевозках? Кажется, так? Один из кузенов Уэнделла?“
„Один из братьев Уэнделла. — Фрэнк Тавагата положил ручку на место в ониксовую подставку и только после этого заговорил снова: — Его кузина — моя жена“.
„Вот и чудненько, — сказал Билли Диллон. — Обожаю эти маленькие городки“.
К трем часам в тот день стороны пришли к соглашению, о котором вскоре следовало сообщить Гарри Виктору, что Фрэнк Тавагата как можно аккуратнее и осторожнее провентилирует в окружной прокуратуре вопрос, каким образом заменить возможное заключение Пола Кристиана лечением.
Стороны пришли к договоренности, что Фрэнк Тавагата обсудит предпочтительность такого поворота дел с некоторыми ключевыми фигурами в политических кругах японской общины.
Стороны пришли к согласию, что Фрэнк Тавагата предоставит сведения о настроении и окружного прокурора, и местной общины в распоряжение тех адвокатов, что будут представлять интересы Пола Кристиана на процессе, который в идеале обе стороны должны будут разыграть с хореографической четкостью.
„Вы не представляете себе, что такое настоящий криминалист“, — сказал Фрэнк Тавагата.
„Я прекрасно представляю этого сукина сына, специалиста по имущественным тяжбам, — сказал Билли Диллон. — Один из сторонников старой линии. Один из тех парней, кто не знает точно, где в здании суда находится сортир. Однако я тебе уже сказал. Мы здесь не выстраиваем защиту в уголовном деле“.
Они обговорили все это и, кроме того, пришли к соглашению, что никто не будет доискиваться, почему Уэнделл Омура в законодательном порядке наложил запрет на разработку „Морского Луга“ Дика Зиглера, как это законодательное решение могло сыграть в пользу Дуайта Кристиана или какую выгоду мог недавно получить брат Уэнделла Омуры от отдела контейнерных перевозок „Кристиан корпорейшн“.
„Откуда ты все это узнал?“ — спросила Инез, когда они с Билли Диллоном вышли из конторы Фрэнка Тавагаты.
„Я же сказал откуда. Из „Бизнес уик“. Из той газеты, что я читал, когда самолет шел на посадку“.
„О Дуайте?“
„Не совсем о нем“.
„О Дике?“
„О некоем Омуре, занявшемся контейнерными перевозками. Две строчки. Заголовок. И это все“.
„Ты даже не знал, что это был брат Уэнделла Омуры?“
„Но я же знал, что его зовут Омура“.
„Омура — такое же распространенное имя, как Смит“.
„Инез, на догадках обвинения не построишь, — сказал Билли Диллон. — Нужно знать ходы“.
10К тому времени, когда Инез и Билли Диллон снова попали в Королевский медицинский центр в этот их первый день в Гонолулу, было уже почти четыре часа пополудни, а состояние Жанет не изменилось. По словам дежурного в реанимационном отделении, пациент не подавал признаков улучшения своего состояния, которые они хотели бы увидеть. Температура тела пациента то поднималась, то падала. Такое колебание температуры у пациента предполагало значительные повреждения ствола головного мозга.
Нет, технически пациент не является мертвым.
Электроэнцефалограмма пациента еще не стала ровной линией.
Технической смерти не произойдет до тех пор, покуда они не получат не одну, а три „ровные“ энцефалограммы, снятые через каждые восемь часов.
Да, тогда это будет техническая смерть.
„Техническая — в отличие от какой?“ — спросила Инез.
Дежурный смутился:
„То, что мы называем технической смертью, — это смерть… ну…“
„В отличие от реальной смерти?“
„В отличие от… ну… не-смерти“.
„Техническая жизнь? Вы это имеете в виду?“
„Это вовсе не обязательно ситуация „или — или“, миссис Виктор“.
„Жизнь или смерть? И не обязательно или — или?“
„Инез“, — сказал Билли Диллон.
„Я хочу знать точно. Он это имеет в виду?“
„Я имею в виду, что существует определенная „серая“ область, которая может быть, а может и не быть…“
Инез посмотрела на Билли Диллона.
„Он говорит, что она не вытянет“, — сказал Билли Диллон.
„Это я и хотела узнать“.
Инез стояла у металлической кровати и наблюдала, как Жанет дышит с помощью респиратора.
Билли Диллон немного подождал, а затем отвернулся.
„Она позвонила мне, — сказала наконец Инез. — Она позвонила мне на прошлой неделе и спросила, помню ли я кое-что. Я сказала, что нет. Но я помнила“.
Когда Инез в Куала-Лумпуре рассказывала мне о том, как она смотрела на Жанет, подсоединенную к системам жизнеобеспечения, она несколько раз упомянула этот телефонный звонок — один из полуночных звонков, которые Жанет обычно делала в Нью-Йорк, или Амагансетт, или туда, где в это время находилась Инез.
„Ты помнишь?“ — обычно спрашивала Жанет во время таких разговоров.
„Ты помнишь агатовую фигурку, которую Сисси держала на столе в холле? Столик черного дерева в холле. Столик черного дерева, про который Лоуэлл Фрэзир сказал, что это — клен, покрашенный черной краской. Ты не можешь не помнить Лоуэлла Фрэзира, ты же помнишь, какой гвалт подняла Сисси, когда Лоуэлл и папа отправились вместе на Фиджи. Тогда, когда папа хотел купить отель. Инез, отель на десять комнат. В Суве. После того, как уехала мама. Или до того? Ты должна помнить. Сосредоточиться. Ну, раз уж я тебя поймала. Я искренне удивлена, что ты подняла трубку, обычно тебя нет, Я наблюдаю совершенно райский закат, а что там у тебя?“
