Андрей Васильченко - «Евросоюз» Гитлера
Если говорить о Франции, то там даже сам факт попытки задать эти вопросы был воспринят как «пощечина нации». Справедливости ради отметим, что в СССР тоже не сильно задавались именно этими вопросами. Конечно, в Советском Союзе прекрасно понимали, что «великое» французское Сопротивление нельзя было ни в коей мере сравнивать с партизанским движением в Белоруссии или Югославии, так как оно по некоторым оценкам уступало в своем размахе даже Италии и Греции. Но тем не менее Франция виделась советским политикам как самое слабое звено в капиталистической системе, опять же Шарль Де Голль не стеснялся демонстрировать свое откровенно скептическое отношение к США и НАТО, а потому на некоторые мифы французской истории смотрели сквозь пальцы. Сейчас от былой французской политики не осталось и следа. Франция вне зависимости от того, какое партийное правительство находится у власти, ведет себя как сателлит США, что дает повод еще раз беспристрастно взглянуть на события 60-летней давности.
Когда началась Вторая мировая война, французское общество встретило ее в высшей мере странно: появилось изобилие новых шляпок. Новым хитом продаж стали так называемые «астраханские фески». Кроме этого, из Англии стала усиленно завозиться клетчатая ткань, которая шла на покрой женских береток. Этот фасон головных уборов сразу же вызвал к жизни множество новых причесок. Многое заимствовалось из военного багажа. Так, например, шляпка, фасон которой разработала Роза Деска, весьма напоминала английскую фуражку.
Кроме того, почти сразу же вошел в моду новый аксессуар: многие носили на боку обязательный противогаз. Страх перед газовыми атаками был настолько велик, что в течение нескольких месяцев парижане не решались без него даже выходить на улицу. Противогаз можно было заметить везде: на рынке, в школе, в кино, в театре, в ресторане, в метро. Некоторые из француженок проявили весьма немалую изобретательность в том, чтобы замаскировать противогазы. Высокая мода почти сразу же почувствовала эту тенденцию. Так на свет стали появляться причудливые сумки для противогазов, сделанные из атласа, замши или кожи. Тут же к этому процессу подключилась реклама и торговля. Появился новый стиль: в виде миниатюрных противогазов стали выпускать флаконы для духов и даже тюбики губной помады. Но особым шиком считались цилиндрические шляпные коробки, которые делались Lanvin. Парижская мода шагнула даже за Атлантику. С цилиндрическими сумочками, весьма напоминающими футляры для противогазов, стали ходить аргентинские и бразильские модницы, которым отнюдь не угрожали ужасы войны.
Война и ее первые последствия (воздушные тревоги и прекращение подачи электричества) диктовали изменения в поведении французов, прежде всего горожанок. Некоторые из эксцентричных парижанок стали носить рубашки цвета хаки с позолоченными пуговицами. На жакетах стали появляться эполеты. Традиционные шляпки заменили стилизованные кивера, треуголки и фески. В моду вошли атрибуты опереточных военных. Многие молодые женщины, с лиц которых еще не сошел летний загар, отказывались укладывать свои волосы. Они ниспадали на их плечи, напоминая некий капюшон, который традиционно защищал от холодов. Из моды почти сразу же вышли завитки и локоны.
На фоне официальной военной пропаганды в прессе громче всего звучали опять же странные на первый взгляд вопросы: как лучше было бы продать все коллекции модной одежды французам и зарубежным клиентам? Могли ли они преуспеть в том, чтобы удержать пальму первенства в создании высокой моды? В одной из французских газет мелькнуло следующее: «Где те славные старые деньки, когда люди со всех концов земного шара стекались в Париж? Когда продажа одного роскошного платья позволяла правительству купить десять тонн угля? Когда продажа литра духов позволяла купить две тонны бензина? Что будет с 25 тысячами женщин, которые работали в Домах моды?»
Как видим, поначалу война для французов была всего лишь неудобством, мешавшим модной жизни. Только так можно понять суть предложения, с которым к властям обратился известный французский модельер Люсьен Лелонг. Он хотел получить гарантии государственной поддержки французских кутюрье! Он пытался объяснить, что в условиях войны такая поддержка была жизненно необходимой! Что продолжение пошива нарядов высокого класса во Франции позволило бы сохранить свой сектор присутствия на иностранных рынках. Он говорил: «Роскошь и комфорт – это отрасли национальной промышленности. Они приносят миллионы валютных резервов, в которых мы сейчас так остро нуждаемся. То, что Германия зарабатывает при помощи машиностроения и химической промышленности, мы зарабатываем прозрачными тканями, духами, цветами и лентами».
Однако когда прошел период «странной войны» и начались реальные боевые действия, то сложившееся положение многим показалось и вовсе катастрофическим: оказались закрытыми… фешенебельные магазины, варьете и рестораны. Теперь война воспринималась не просто как неудобство, а как разорительный момент. В итоге поражение Франции в войне было встречено настороженно, но без общенациональной истерики. Летом 1940 года авторы многочисленных газетных и журнальных публикаций пытались выявить причины военного поражения Франции. Вновь и вновь они выходили на проблемы моральных устоев нации.
Однако прерванная некогда повседневная жизнь возобновилась фактически сразу же после оккупации немцами Северной Франции. Уже 18 июня 1940 года почти все магазины открыли на своих витринах железные ставни. Крупные универмаги Парижа: «Лувр», «Галери Лафайет» и т. д. – вновь начали свою работу. Годы спустя во Франции появится новый литературный жанр – «Как я не любил бошей» (в Германии его аналогом станет «Как я сочувствовал антифашистам»). Однако действительные дневниковые записи, сделанные французами во второй половине 1940 года, демонстрировали совершенно иную картину. Многие едва ли не ликовали, что вновь могли открыть свои заведения. Владельцев магазинов, лавочек и ресторанов радовало небывалое количество «новых посетителей». И еще больше их восхищало, что готовые покупать все подряд немцы платили наличностью. Еще несколько недель назад домохозяйки в панике сметали с прилавков соль, сахар и спички, а сейчас вполне спокойно покупали шерстяную ткань и зимнюю обувь. Начали работать первые кафе на Елисейских полях. Единственным изменением в пейзаже стало появление вместо солдат Союзников офицеров Вермахта. Буквально несколько дней спустя Париж вновь стал местом пребывания многочисленных «иностранцев». Большие группы «туристов» в униформе цвета «фельдграу» и в нарукавных повязках со свастиками активно фотографировали все парижские достопримечательности: Лувр, Собор Парижской Богоматери, Эйфелеву башню. Большинство населения в настороженности наблюдало за происходившим. Впрочем, были и те, кто открыто приветствовал оккупационные войска. Постепенно страх ушел. Молодые девчонки-школьницы с заплетенными косичками иногда набирались храбрости, чтобы улыбнуться завоевателям. По Парижу постепенно разлеталось: «Какие они вежливые!», «Какие они симпатичные!» Немцы стали «очаровательными оккупантами». В метро, не задумываясь, они уступали места пожилым людям и женщинам с детьми. Оживилась не только торговля, но и общественная жизнь, хотя это происходило весьма специфическим образом.
«Европейская идея глубоко укоренилась во Франции. С тех пор как Европа стала ассоциироваться в первую очередь с Германией, эта идея работает исключительно на нас. В настоящее время выставка «Франция-европейка», открытие которой было организовано нашими дипломатическими службами, привлекает внимание множества посетителей. Мы подключили радио, прессу и литературных обозревателей, чтобы непрерывно пропагандировать европейскую идеологию». Именно такие слова содержались в сообщении немецкого посла Отто Абеца, которое 23 июня 1941 года было направлено имперскому министру иностранных дел Риббентропу. Можно было бы посчитать, что немецкий дипломат преувеличил степень влияния так называемой «европейской идеи» во Франции, но это было бы ошибкой. После того как в конце 20-х годов французский министр иностранных дел Аристид Бриан выдвинул идею объединения Европы, ее активно обсуждали как в левых, так и в правых кругах. Во Франции появилось множество новых журналов: «Новый порядок», «Новая Европа», «Планы», «Борьба молодых». Уже из названий следует, что молодые французские интеллектуалы, придерживающиеся разных политических воззрений, искали новые пути, чтобы преобразовать «старую Европу» с ее спорными территориями, взаимными упреками, экономическими кризисами и политическими скандалами. Активно обсуждались вопросы того, насколько было возможно возникновение общеевропейского патриотизма, надклассового социализма и могли ли эти явления стать базой для объединения всех западноевропейских народов.
