Сергей Бабурин - Новая русская империя
Российский ХХ век, при всех его взлетах и падениях, не является предметом нашего исследования. Ограничусь одним: И.А. Ильин был глубинно неправ, безоговорочно заявляя, что Советский Союз — не Россия. В его анализе — горечь и боль, запальчивость и предвзятость русского патриота. Советский Союз — и в его советской форме русская цивилизация — пережил все присущие социальному организму этапы — буйную молодость, противоречивую зрелость, тихое увядание.
В марте 1985 умирает К.У. Черненко. Потребность перемен уже настолько охватила общество, что траур короток. С приходом молодого лидера М.С. Горбачева связываются надежды на перемены. На Пленуме ЦК КПСС в январе 1987 года М.С. Горбачев, характеризуя осуществляющуюся в обществе «революцию сверху», выдвинул на первое место «демократизацию» жизни общества, отдав ей предпочтение перед реорганизацией экономики. Для миллионов людей Горбачев был олицетворением перестройки, потому что он:
1) подверг пересмотру важнейший принцип марксизма-ленинизма, отрицательно отозвавшись о претензии КПСС на монопольную власть (17 февраля 1987 г. и 5 ноября 1987 г.), а также отвергнув догмат о том, что «триумф социализма исторически предопределен» (4 ноября 1987 г.);
2) призывая установить «социалистическую законность» (12 апреля 1988 г.), все более отделял в процессе «демократизации» полномочия государства от полномочий партии;
3) способствовал укреплению гласности как политического инструмента, призванного обеспечить больший простор для свободомыслия, интеллектуального и социального многообразия (плюрализма);
4) провозгласив лозунг «социалистической рыночной экономики», создал возможность для постепенной децентрализации советской плановой экономики, роста личной инициативы и ответственности.
Работал и традиционный для советского общества стереотип противопоставления государственной и партийной бюрократии — рабочим и крестьянам. В речи 2 октября 1987 г. М. Горбачев сетовал на то, что 18 миллионов бюрократов — 15 % всей рабочей силы страны — «руководят» экономикой, а их содержание обходится стране «более чем в 40 млрд руб. ежегодно». Началась кампания борьбы с бюрократами, хотя государственные служащие и были стержнем того «среднего класса», к которому ностальгически взывали и взывают российские радикалы-реформаторы.
В.Т. Третьяков прав, утверждая, что идущие в начале XXI века в России политические и общественные процессы являются в широком смысле перестроечными. Хотя, безусловно, перестройка начиналась как совершенствование социалистического общества. Именитейшие ученые под пристальным вниманием широкой общественности вполне серьезно спорили о сущности «перестраиваемого» социализма: «недостаточный социализм» или «деформированный социализм», «бюрократический социализм» или «административно-командный», а то и вовсе «бесчеловечный казарменный социализм» с «кровавым диктаторским режимом».
К сожалению, трудно не согласиться с А.М. Миграняном в том, что М. Горбачев и его соратники взялись за дело, не понимая ни природы режима, который хотели изменить, ни направления и последовательности своих действий, ни того, как далеко они готовы идти в модернизации социализма.
На практике дело было не только в социализме. Учреждая осенью 1990 года в Верховном Совете РСФСР фракцию «Россия», мы обратились к депутатам — членам фракций «Коммунисты России» и «Демократическая Россия» с призывом перестать спорить о капитализме и социализме, ибо нашу страну разрушали не из-за ее социально-экономического строя, а как таковую. К сожалению, нашу правоту парламентское и внепарламентское большинство признало слишком поздно.
Перестройка с ее «новым мышлением» не только породила новые, но и наполнила иным содержанием понятия и идеи, уже, казалось бы, отошедшие в прошлое. В 1989–1991 годах практически все основные варианты преобразования советского общества и советского государства строятся на концепции Союзного договора. Свою роль в этом сыграл успех сецессионных движений в Армении, Грузии и трех прибалтийских республиках. Представители республик и Президента СССР, во многом достигнув согласия, проблему часто сводили к вопросам, кто и как «входит» или «выходит», как подписывают договор бывшие автономии — «в составе» или «не в составе». Шли изнуряющие споры о терминах и идеологических мифах. Происходило какое-то коллективное затмение сознания.
В этой ситуации российскому обществу необходимо было осознать, что и унитаризм, и конфедерация, и тем более полный разрыв между республиками в равной мере ведут народы в пропасть. Первый — через подъем националистических движений, второй и третий — через вынужденный пересмотр границ, который никогда не будет мирным. Единственным шансом сохранения гражданского мира оставалось обновление Советского Союза как федерации, федеративного государства. Таково было и решение общесоюзного референдума. Вновь исторический компромисс, осознаваемый всяким, кому на деле дорога судьба своего народа.
И вот в этот момент под громкие слова о новом мышлении произошла подмена смысла Союзного договора. Сказалось стремление определенных сил не надежней соединить, а максимально развести подписывающие его стороны. Вместо федерации нарисовали некое объединение с совершенно неясной перспективой. 18 июня 1991 года в Ново-Огарево был подготовлен очередной согласованный проект преобразования СССР в Союз Суверенных Государств. Речь шла о переходе от федеративных начал построения СССР к конфедеративным.
Когда заговорили о первичности суверенитета республик, это лежало в русле принятия и коммунистами, и антикоммунистами ленинско-сталинской концепции национально-государственного устройства. Не случайно руководители США после бесед с лидерами республик к тому времени «вдруг» сообщили, что всегда, оказывается, признавали СССР только в границах 1933 года (то есть без Прибалтики, Западной Белоруссии и Западной Украины, Молдовы, Тувы, Курил, Южного Сахалина, Калининграда, территорий на Карельском перешейке).
Но все эти факторы внешние. Внутренний фактор, также стимулировавший подписание Союзного договора, заключался в том, что идея Союзного договора овладела к тому времени не только умами политиков, но укоренилась в сознании самых широких слоев населения. Союзный центр не единожды доказал свое бессилие, всеобщие надежды стали связываться с тем, что республики сообща разрешат накопившиеся проблемы. И это действительно было возможно.
К 1991 году, переболев административно-бюрократическим тоталитаризмом, советское общество оказалось беззащитным перед тоталитаризмом национальным. Радикализм республик и странное бессилие центра вели к катастрофе. Непринятие немедленных мер для народов СССР было самоубийственно. Выход был возможен только через Союзный договор. Это признавали почти все, но почти все и вкладывали в договор свой смысл.
Если не брать в расчет тех, кто полностью отвергал возможности дальнейшего совместного существования, то выделялось два подхода. Одни (радикальные демократы различной расцветки) требовали преобразовать Союз в сообщество суверенных государств, фактически ничем не связанных. Другие (демократы умеренные) ориентировались на установление федеративных отношений. И те, и другие почему-то считали, что выбор необходимо делать между федерацией и конфедерацией. Увы, с начала 1991 года проблема постепенно переходила в иную плоскость. Усиливающиеся межнациональные столкновения и «разные» экономики упрочивали тенденцию возврата к унитаризму, что, в частности, ярко проявилось в июне 1991 года на выборах Президента РСФСР, когда миллионы избирателей проголосовали за программу ликвидации национально-государственного устройства и замены ее административно-территориальным делением. Причем всем было ясно, что речь шла не о РСФСР, а о СССР. К осени 1991 года эта тенденция окрепла бы неимоверно.
Смысл Союзного договора начала лета 1991 года состоял в том, что было бы наконец достигнуто согласие о разграничении собственности, о компетенции союзных органов и совместной компетенции центра и республик (все остальное останется в ведении республик), о порядке действия законов Союза и законов республик, о налоговой и бюджетной системах.
Все это и многое другое было необходимо, и необходимо срочно. Разговоры в 1991 году о договоре 1922 года звучали нелепо. Договор лег в основу Конституции СССР 1924 года и был окончательно заменен еще в 1936 году новым Основным законом СССР. Авторы проектов нового договора, как, впрочем, и заявления «девять плюс один», сделанного группой глав союзных республик и примкнувшим к ним Президентом СССР, забыли, что был не 1922 год, и что существовала Конституция СССР 1977 года. Если апрельское (1991 г.) Заявление Президента СССР и лидеров девяти республик, не бесспорное, но в целом позитивное, являлось не чем иным, как декларацией о намерениях (жаль, что оно стало нарушаться сразу после подписания), то Союзный договор, по всеобщему мнению, должен был стать документом законодательного характера. Так что же он символизировал — новое мышление или сумерки обманутого народного самосознания?
