Рауль Ванейгем - Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)
Буржуазная революция принимает, по отношению к повседневной жизни, поступь контрреволюции. Редко, на пути человеческих ценностей, в концепции существования, подобная девальвация достигает такой степени очевидности. Обещание — брошенное подобно вызову Вселенной — установить царство свободы и благополучия, обострило ощущение посредственности жизни, которую аристократия обогащала страстями и приключениями и которoe, в конце концов став доступной для всех, пережила судьбу дворца, разбитого на комнаты для прислуги.
В наши дни предпочитают жить с презрением вместо ненависти, с привязанностью вместо любви, с тупостью вместо смехотворности, с сентиментальностью вместо страсти, с завистью вместо желаний, с расчётом вместо разумности, с умением выживать вместо вкуса к жизни. Абсолютно презренная мораль выгоды заменила собой абсолютно ненавистную мораль чести; абсолютно смехотворное таинственное право рождения сменилось абсолютно безобразной властью денег. Дети 4 августа придали честь герба банковским счетам и деловым цифрам, рассчитав все таинства.
Где живёт таинство денег? Явно, в том, что оно представляет сумму существ и вещей, которые можно приобрести. Аристократический герб выражает выбор Бога и реальную власть, осуществляемую избранным; деньги являются лишь знаком того, что можно приобрести, это портрет власти, возможный выбор. Феодальный Бог, явная основа социального порядка, был в реальности лишь предлогом и величественной коронацией власти. Деньги, этот буржуазный бог без запаха, также являются посредником; социальным контрактом. Это бог, которым манипулируют больше не молитвы и проповеди, а наука и специализированные технологии. Их таинство больше не лежит в мрачной, непостижимой всецелости, но в сумме частичных уверенностей в бесконечном количестве; не в качестве господства, но в качестве продаваемых существ и вещей (того, что 10 миллионов франков, например, ставят в пределы достижимости их владельца).
В экономике, над которой господствуют производственные императивы капитализма свободного обмена, богатство дарует власть и честь лишь самому себе. Владея средствами производства и рабочей силой, оно гарантирует заодно развитие производственных сил и потребительских товаров, богатство их потенциального выбора в бесконечности линейного прогресса. Тем не менее, в той мере в какой этот капитализм превращается в свою противоположность, планируемую экономику государственного типа, престиж капиталиста подминающего рынок весом своего состояния, постепенно исчезает, а вместе с ним и карикатура торговца человеческой плотью с сигарой в пасти и с необъятным пузом. Сегодня менеджер черпает свою власть из своих способностей организатора; и вычислительные машины уже представляют собой, выставляя его на осмеяние, модель, которой он никогда не достигнет. Но деньги, которыми он сам владеет, демонстрируют ли они, что доставляют ему удовольствие, представляя собой богатство его потенциального выбора: построить Ксанаду, содержать гарем, разводить цветочных детей? Увы, там где богатство требуется под давлением императивов потребления, как сохранит оно свою представительную ценность? При диктатуре потребляемого, деньги тают как снег на солнце. Их значение создаёт прибыль для более представительных, более вещественных предметов, лучше адаптированных для зрелища Социального государства. Их использование разве оно уже не содержится в рынке продуктов широкого потребления, которые становятся, облачённые в идеологию, истинными знаками власти? Их последнее оправдание уже скоро будет содержаться в количестве предметов и приспособлений, которые будут позволять ему приобретать и потреблять с убыстряющейся скоростью; в их количестве и в их эксклюзивной последовательности, поскольку их массовый сбыт и стандартизация автоматически стирают привлекательность редких и качественных вещей. Способность потреблять много и в быстром ритме, сменяя автомобили, марки алкоголя, дома, радио и девочек указывает теперь на ступень иерархической лестницы, уровень власти на который может претендовать каждый. От превосходства кровей к власти денег, от превосходства денег к власти приспособлений, христианская и социалистическая цивилизации вступают в свою последнюю стадию: цивилизацию прозаичности и вульгарных деталей. Хорошенькое гнездо для маленьких людей, о которых говорил Ницше.
Покупательная способность — это лицензия на приобретение власти. Старый пролетариат продавал свою рабочую силу, чтобы выжить; он проводил своё убогое время досуга, хорошо или плохо, в обсуждениях, ссорах, играх в бистро и в любви, бродяжничестве, празднествах и бунтах. Новый пролетариат продаёт свою рабочую силу, чтобы потреблять. Когда он не ищет в рабочей силе средства продвижения по иерархической лестнице, рабочему предлагают купить предметы (машину, галстук, культуру…), которые отличали бы его на социальной лестнице. Вот и идеология потребления становится потреблением идеологии. Чтобы человек не недооценивал обмена между Востоком—Западом! С одной стороны, hommo consomator покупает литр виски и получает в подарок ложь, сопровождающую его. С другой, коммунистический человек покупает идеологию и получает в подарок литр водки. Парадоксально, советские и капиталистические режимы выходят на общую тропу, сначала, благодаря своей производственной экономике, затем благодаря своей экономике потребления.
В СССР, прибавочный труд рабочих, собственно говоря, не обогащает напрямую товарища директора треста. Он просто передаёт ему власть организатора и бюрократа и усиливает её. Его прибавочная стоимость это прибавочная стоимость власти. (Но эта прибавочная стоимость нового типа не перестаёт подчиняться понижающейся тенденции ставки прибыли. Законы экономической жизни Маркса демонстрируют сегодня его правоту в экономике жизни). Он зарабатывает её, не на основе капитала—денег, но на примитивном накоплении капитала—доверия благодаря верному усвоению идеологической материи. Машина и дача прибавляются в качестве компенсации за излишек его услуг отечеству, пролетариату, производительности, Делу, предвосхищая форму общественной организации, в которой исчезнут деньги, уступая место отличиям по почестям, мандаринству бицепсов и специализированной мысли. (Чтобы люди мечтали о специальных правах, которыми наделялись ученики Стаханова, «герои космоса», мучители струн и холстов).
В капиталистических странах, материальная прибыль владельца, в производстве, как и в потреблении, всё ещё отличается от идеологической прибыли, которую на этот раз не один владелец получает от организации потребления. Это именно то, что всё ещё мешает нам увидеть в разнице между менеджером и рабочим разницу между обновляемым каждый год «Фордом» и «Дофином» заботливо поддерживаемым в течение пяти лет. Но признаем, что планирование, к которому сегодня всё беспорядочно склоняется сегодня, стремится количественно измерить социальную разницу в смысле возможностей потреблять и заставлять потреблять других. При том, что уровни становятся всё более многочисленными и мелкими, фактически сокращается разрыв между богатыми и бедными, объединяя человечество в одних лишь вариациях бедности. Кульминационной точкой станет кибернетическое общество специалистов иерархизированных в соответствии с их способностью потреблять и заставлять других потреблять дозы власти, необходимые для функционирования гигантской социальной машины в которой они будут одновременно программой и ответом. Общество эксплуатируемых эксплуататоров в равенстве рабства.
Остаётся «третий мир». Остаются старые формы угнетения. То, что слуги латифундии могут быть современниками нового пролетариата мне кажется создаёт совершенный взрывоопасный коктейль, из которого будет рождена мировая революция. Кто осмелится предположить, что андский индеец сложит оружие добившись аграрной реформы и улучшенного рациона, когда лучше всех оплачиваемые рабочие Европы требуют радикальных перемен в своём образе жизни? Да, бунт в государстве благополучия с этих пор устанавливает уровень минимальных требований для всех революций мира. Тем, кто их забудет, останется лишь повторить то, что однажды сказал Сен—Жюст: «Те, кто совершает революцию наполовину, только выкапывают себе могилу».
8 глава «Обмен и дар»
Аристократия и пролетариат понимают человеческие отношения в соответствии с моделью дара, хотя пролетариат стоит выше феодального дара. Буржуазия, или классобмена, является рычагом, благодаря которому путём долгой революции может быть свергнут и преодолён феодальный проект (1). — История является постоянным преобразованием естественного отчуждения в социальное отчуждение, и с другой стороны усилением борьбы, которая растворит её и покончит с отчуждением. Историческая борьба против естественного отчуждения преобразует его в социальное отчуждение, но движение исторического разотчуждения в свою очередь атакует социальное отчуждение и обличает её магический фундамент. Эта магия имеет отношение к частной собственности. Она выражается в жертвоприношении. Жертвоприношение это архаичная форма обмена. Крайняя количественость обменов сводит человека до чистого предмета. На этой нулевой точке может родиться новый тип человеческих отношений без обмена и без жертв (2).
