Стивен Коен - Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России
С ещё более примечательным упорством отстаивают свои дискредитированные ценности другие участники американского крестового похода. Казалось бы, учёные и журналисты должны реагировать на факты. Но даже в 1999–2000 гг., т.е. спустя много времени после финансового кризиса 1998 г., корреспондент «Washington Post», например, полагал, что «Россия выглядит потрясающе», а другой продолжал восторгаться «великим российским переходом» и тем, что «русские осуществили многое из того, о чём мы просили». Как и чиновники клинтоновской администрации, журналисты сообщали, что Путин занял Кремль в результате «свободной передачи власти», и надеялись, что он продолжит «демократические и рыночные реформы, которые не сумел реализовать Ельцин». Как писал московский корреспондент «New York Times», бывший шеф КГБ демонстрирует не только «чёткое понимание проблем демократии», но и «внешне эмоциональную приверженность» к её построению. Так что, несмотря на некоторые досадные «популистские комментарии», делает вывод журналист, Путин мог бы протолкнуть «самые радикальные реформы»{109}.
Итак, с помощью новых инвесторов, жаждущих новых прибылей, образ «российского перехода» в американской прессе обрёл второе рождение. Вновь заговорили о российском экономическом буме, который вот-вот начнется, если ещё не начался, и о её рынке, «лучшем из всех» развивающихся рынков.
«Русские по-прежнему верят в рыночную систему». Анатолий Чубайс, несмотря на все скандалы, связанные с его именем на родине, в том числе и из-за его преступного и «сталинистского» поведения во время новой чеченской войны 1999–2000 гг., в американской прессе остается героем либеральной реформы. Более того, его считают «крестным отцом» нового поколения «самых блестящих российских экономистов», вошедших в команду Путина, главный из которых — приверженец «шоковой терапии» Греф. По мнению журналистов, иностранные инвесторы особенно оптимистичны в отношении нового президента из-за его «страсти к порядку» и «некоторой доли авторитаризма, который России не повредит»{110} Учёные тоже оказались глухи к российским реалиям. В 1999 г., когда от «перехода» остались одни руины, учёные-экономисты продолжали утверждать, что «сделано гораздо больше, чем кто-либо мог предположить». А один аналитик превозносил «грандиозность ельцинских достижений», якобы позволяющих «осуществить надежды большинства россиян». Ещё дальше в смысле количества «хороших новостей» пошли один политолог, один историк и один экономист. «Первый в истории России демократический переход» привёл к власти Путина, который продемонстрировал «острое понимание исторического момента». Это создало «блестящие перспективы» для осуществления в России действительно «значимой реформы». Реформа по-прежнему мыслилась как «радикальная реформа» — основанная на американской помощи программа Чубайса, пользующаяся поддержкой на Западе{111}.
Неугасимой оказалась вера в необходимость и справедливость американского крестового похода. Даже в конце 1999 г. редактор «New York Times Book Review», от которого во многом зависит, какой резонанс получат книги о России, заверял читателей: «Мало кто в Западной Европе и США сомневается в необходимости обретения бывшим Советским Союзом западного облика». Единственная «проблема», добавлял он, состоит в том, как этого достигнуть. Человеком, который знает «как», оказался международный обозреватель той же газеты. Он предложил сделать бо;'лыпую ставку на «молодых россиян», для которых американцы должны разработать «ясную стратегию»{112}.
У читателя эти «истинные верующие», чьи идейные убеждения выстояли под напором целой горы фактов, могут вызвать искреннюю симпатию и даже восхищение. Возможно, они — квинтэссенция американской нации, политические мечтатели типа «великого Гэтсби», верящие «в зелёный свет» и бесстрашно ведущие свои лодки против течения. А может, они — несчастные Дон Кихоты, не подозревающие, что российские ветряные мельницы, с которыми они сражаются, полны исторических чудовищ и ядерного оружия.
Затем, в 1998 г., выяснилось, что «истинные верующие» заблуждались, а теперь, как заметил один русский наблюдатель, «наступило коллективное прозрение»{113}. Подобно тому, как это уже было после позорного окончания американской войны во Вьетнаме, так много учёных, политиков и прочих официальных лиц обрушилось с критикой на итоги крестового похода в Россию, что казалось, никакого «Вашингтонского согласия» не было и в помине.
Известно, что миссионерские усилия администрации Клинтона долгое время пользовались внушительной поддержкой обеих партий в Конгрессе. Так, ещё до избрания Клинтона президентом США Ельцин удостоился редкой чести — выступить с обращением к Конгрессу на его совместной сессии. Правда, позднее руководство республиканского комитета устроило слушания по вопросу «Кто потерял Россию?». Все кандидаты от республиканцев на президентский пост в 2000 г. дружно заявили, что не они. Их товарищи в Конгрессе подготовили пространный доклад, обвиняющий российскую политику демократического кандидата, хотя в своё время большинство из них поддержало её. Развязались языки и у высокопоставленных чиновников администрации Клинтона, которые заявили, выйдя из тени, что знали о провалах всё и с самого начала. Как подытожил международный обозреватель, Россия оказалась «потеряна для конструктивного сотрудничества с Вашингтоном». (Остаётся только гадать, почему раньше он «верил» в Ельцина) Сходным образом подавался материал и в других газетах и журналах, также без всяких ссылок на изменения мнения{114}.
Примеров тому множество. Влиятельная американская газета описывала «романтизм» и «утраченные иллюзии» в отношении России, но не свои собственные. Один бывший московский корреспондент представил «миф», созданный вокруг деятельности американских «шоковых терапевтов» и российских «радикальных реформаторов», но не указал, что он сам активно поддерживал эту деятельность. Другой корреспондент, известный своими оптимистическими публикациями, с сожалением признавал, что «желаемое выдавалось за действительное». Ещё один корреспондент резко изменил свою позицию в отношении ельцинской экономической политики с положительной на отрицательную и получил Пулитцеровскую премию. Главный редактор «Wall Street Journal» обвинил кандидата в президенты от Демократической партии в том, что тот был «бездумным лидером группы поддержки» для официальной политики — роль, которую в 90-е гг. играла и сама газета. Был среди «заговоривших» и экономист из Всемирного банка, выступивший с разоблачениями политики МВФ и своей собственной организации в отношении России{115}.
Учёные тоже оказались подвержены амнезии. Профессор экономики из Колумбийского университета сокрушался по поводу непродуктивности российской «реальной экономики», разваленной ранее по его же совету, а затем, тоже «позабыв» отметить свой поворот на 90°, предложил пересмотреть всю концепцию «перехода», которую прежде поддерживал. Историк старшего поколения из университета Беркли проинформировал читателей, что «российский либеральный эксперимент провалился самым откровенным и неожиданным образом», но не сообщил им ни того, что он был в числе самых ревностных сторонников его проведения, ни того, что для некоторых результат не был таким уж «неожиданным». Политолог Стэнфордского университета и фонда Карнеги вопрошал: «Что произошло? Почему так быстро? В чём была ошибка?», забывая, что ошибочным, прежде всего, был его собственный анализ событий в России{116}.
Что произошло и в чём была ошибка — то есть причина полного провала американской политики по отношению к посткоммунистической России — до сих пор не всем ясно и не всеми осознано. Если отбросить все патологоанатомические копания и взаимные обвинения участников, фактически никто так и не признал публично, что американский крестовый поход вместе с его экономическими «условиями» изначально был неверно задуман и оттого обречён на поражение. Крестовый поход провалился, но увы — нельзя сказать, вслед за известным политическим деятелем, «что попытка превращения России в либеральную демократию окончена»{117}.
Напротив, американская политическая элита и учёные авторитеты продолжают верить, что Соединённые Штаты несут «абсолютную ответственность за то, чтобы российский эксперимент с демократией вышел удачно» и что для этого необходимо «диктовать национальную экономическую политику»{118}. Многие из них надеются, что вскорости будут иметь новую возможность «переделать бывший Советский Союз» с помощью «гораздо более радикальных реформ» и «самых жёстких условий», а также с помощью России, которая «будет придерживаться взятого курса». Вот почему после избрания Путина президентом в марте 2000 г. МВФ и другие миссионеры поспешили возобновить свои связи с Москвой в ожидании «второй попытки»{119}.
